Картина Евгения Ицковича
Я являюсь живым укором, и ещё не вымершим окончательно примером. Теперь вы спокойно можете сказать своему чаду: «Учи, детка, иностранные языки, а то станешь таким же, как дядя Женя!»
Меня всегда страшно поражало огромное количество систем изучения иностранных языков. Теперь я знаю причину. С какого-то возраста, это уже не лечится обычными методами, т.е., человек не выздоравливает сам по себе, вернее не начинает говорить, так как это делают, к примеру, даже очень маленькие дети! Вот, и приходиться изобретать велосипеды – всякие там системы и методы, винтики и шпунтики.
А потом, вот, ещё какое дело. Чем моложе человек, тем легче он начинает общаться, вступать в языковой контакт. Как говорит один мой знакомый про свою жену: «Опять зацепилась языком!» Хорошо, когда ещё язык, за который нужно зацепиться какой-нибудь популярный, типа английского, и по нему существует масса видео и аудио курсов. А я влип, как обычно – учу португальский. У России же с Бразилией такие романтические отношения, что впору объясняться жестами, так мало учебной литературы. Ну, мои дети этот барьер быстро преодолели, обзавелись парами, и с ними денно и нощно практикуются. А я, человек женатый, интереса на матримониальном рынке представляю мало.
Я говорю знакомым: мне бы обзавестись какой-нибудь подругой для языковой практики. Я же с мужчинами плохо контактирую, за исключением тех случаев, когда они ко мне спиной на массажном столе и практически немы. А женщина – другое дело. Здесь и поговорить, и жестами, на худой конец объясниться можно….
Все смеются. Эко ты хватил! Это же полный разврат!
В школе я изучал немецкий язык, впрочем, без особого успеха. Инициатором этого начинания была моя любимая учительница литературы. У неё были экстравагантные идеи, которые даже в том моём нежном возрасте казались очень странными.
Идея первая – Лермонтов лучше Пушкина!
Идея вторая – это хорошо знают на Западе, где Лермонтов более известен, но от нас скрывают!
И, наконец, к изучению иностранных языков нужно подходить прагматически. Она собрала родителей и произнесла пламенную речь, о том, что ехать с английским языком сейчас совершенно неуда, а дружественная ГДР под боком, и при сильном желании всегда можно начать общаться с дружелюбными от социализма немцами.
При всём при этом это был один из самых светлых людей в моей жизни. Видимо, инфернальность советской школы позволяла там существовать такому чистому человеку не иначе как с каким-нибудь мозговым вывертом, впрочем, совершенно безобидным.
Ехать в ГДР я совершенно не собирался, да и оценки у меня были неважные. Обучение сводилось к запоминанию нескольких фраз, и повторению их по кругу, пока, они и без того бессмысленные, этот смысл совершенно не утрачивали.
Была у меня идея почитать немецкую классику, но на неё пороху не хватало. И я в течение лет 4-5 размышлял над переводом «Лорелеи» Генриха Гейне, пока не стал писать сам, и нежная дева перестала меня манить своей недостижимостью.
Но в 10-м классе к моей маме–филологу приехала из ФРГ её подруга, преподавательница русского языка со своими ученицами – немецкими девушками моего возраста.
По долгу гостеприимства мы с братом их водили по Москве и как-то объяснялись, хотя их русский был даже ещё хуже нашего немецкого, но это потому, что они только приступили к обучению, и для начала поехали в страну своего языкового интереса, чтобы окунуться в среду. Прямо скажем, прогрессивный метод.
Как я понял много поздней, были они в основном славянских корней, их семьи оказались в Германии во время войны.
Для такого возраста и человека, как я, гулять с девушками – занятие не самое утомительное, и особого напряжения я от нашего разноязыкого общения не испытывал, скорее наоборот.
Кончилось это, как обычно. Девочки уехали, а перед их самым отъездом меня скрутил и завёл в «органическую» каморку мой давний школьный знакомец старше меня, делавший к тому времени карьеру в КГБ. Впрочем, для меня это кончилось невинно, и дела он на меня не сшил, зато у моего отца, работавшего в «ящике», начались неприятные переживания.
Через некоторое время я пошёл на Архиповскую горку, где располагалась синагога, на весёлый праздник «Симхастойры», чтобы принять участие во вполне интернациональных гуляниях, и увидеть старых знакомых, о которых я давно ничего не слышал.
На этот раз толпа понабилась внутрь синагоги, и раввин произнёс речь, соответствующую случаю, на идиш. Этот язык я слышал несколько раз в жизни и знал, что он похож на немецкий… но в этот раз множество людей собралось вокруг меня, и я осуществлял синхронный перевод, ибо всё понимал дословно.
Когда я с этим новым своим умением пришёл в школу и заговорил на немецком языке, моя учительница возмутилась, что я говорю на жаргоне, и ставила мне неуды, пока я опять не вернулся к хождению по кругу, и начисто утратил способность к пониманию.
Теперь я несколько понимаю эти таинственные механизмы. Как-то нам пришлось выехать в близлежащую страну – Перу. Правда, находилась она от нас так близко, что мы очень долго летели к ней на самолёте. И по дороге моя дочь, заговорившая по-португальски менее чем за пол года, вслух размышляла, сумеет ли она за 10 отведённых дней выучить испанский.
Я этот монолог принял за рассуждения Алисы из «Алисы в стране чудес» во время её длительного падения, благо мы были высоко над землёй…. Но почему-то проверять, случится ли при полном повторении ситуации такая же мягкая посадка, совершенно не хотелось.
И что же?! На обратном пути дочь отчего-то поинтересовалась у перуанской бортпроводницы, знает ли она испанский. Видимо, погрузившись в среду, подозревала, что проводница может быть индианкой с одним кечуа. Более того, и мой сын пожаловался на трудности к возвращению в уже родной португальский.
Хорошо ещё, на второй год моего проживания стали выходить маленькие книжечки, раскручивающие диснеевские мультфильмы и содержащие СД со своим содержанием. А то раньше, сколько я ни искал, ничего, кроме библейских текстов найти не мог. Это, конечно, тоже неплохо, библия – она книга интернациональная. Но, сколько я ни слушал и ни читал вослед за услышанным, никогда совпадения не находил. Страна молодая – традиция ещё не устоялась.
Хотя, если издать подобное по-русски и не выпустить брошюру прямо по озвучке, иностранные люди тоже замучаются. У нас, вон, сколько-то изводов, сами порой смысла не понимаем.
Как-то я пришёл к своей подруге, недавно воцерковившейся, а у неё как раз духовная семья должна собираться. И по ихней традиции хозяин встречи должен прочитать кусочек из Священного Писания, и как-то его братии растолковать. Выпало ей изъяснять «Послание апостола Павла к коринфянам», и когда я до неё добрёл, она уже рыдала вовсю, и так ко мне во слезах и припала: Объясни – говорит – спаси! Ничего не понимаю!
Ну, я руки то, конечно, потёр, место одно из любимейших!
– Неси! – говорю книгу – сейчас растолкую!
Принесла. Читаю. И я туда же! Ничего не понимаю! Вроде текст знакомый, я его почти наизусть знаю, а в книге он выглядит каким-то уж больно мудрёным, как будто написан специально для учебника по математике средних классов, чтобы окончательно запутать бедного школьника и сбить его с панталыку.
Мучился, я мучился, в памяти у меня, вроде, всё стройно было, а здесь –не могу! Как будто опять двоечником стал – и чего эта труба в воде делает? Или вода в трубе?
Наконец меня осенило!
– А у тебя – спрашиваю – нет ли другой книжицы?
Побежала, приносит, – постарей, позатрёпанней. Открываю, как-то смысла больше стало, а всё равно ничего понять нельзя. Даже на каком языке апостол с коринфянами разговаривал. Гласолил, он что ли? Но это вроде к первым апостолам относится, когда к ним Иисус воскресший явился, и они языками заговорили.
– А нет ли – спрашиваю – у тебя чего ещё постарее?
Так мы методом последовательного приближения скребли по сусекам, пока не нарыла она где-то Евангелие дореволюционное. Открыл я его уже с суеверным ужасом, что родной язык понимать перестал…. И вдруг, всё понятно! По-русски написано! Она смотрит, и тоже улыбается. А здесь чего объяснять-то?! Всё и так ясно! Да ещё и в сердце просится!
А какая печать, я вам скажу! Загляденье! Страница, как будто крестиком вышита. Сразу чувствуется – текст христианский.
Не было тогда, товарищи, переводчиков от Гугла, которые я люблю и уважаю, а были тогда переводчики от лукавого.
И, вот, стал я эти детские книжицы покупать и слушать. Дети смеются – Совсем отец в детство впал! То он современные мультики на дух не переносит, а то диснеевские книжки читает!
А что делать? И то приятно, что там ненормативная речь не встречается, которой сейчас так любят щегольнуть некоторые издания.
И с такого, стало быть, ракурса открылось мне драматическое искусство Бразилии. Постепенно оно меня захватило. Дело в том, что я вырос, слушая детские истории по советскому радио. Это было, чуть ли не лучшее место Советского Союза, и голос Николая Литвинова смешался у меня с молоком матери.
Конечно, я представлял, что такому актёру доверят место ведущего, что бы раз и навсегда приковать слушателя к репродуктору. Оказалось, что это не так.
Как и многое другое европейское, этот опыт остался невостребованным в огромной латиноамериканской стране. И я с огромным удивлением на втором месяце прослушивания обнаружил актёров, не уступающих моему любимому Литвинову по выразительности голоса и искусству декламации, на небольших эпизодических ролях.
Оказалось, Бразилия, как и дикими обезьянами, кишит великими актёрами, не только такими, которые в России ещё доживают свой век или недавно умерли, но и давно почившими в Бозе, которые собственно и составили славу русского театра.
В знаменитых бразильских новеллах их заметить совершенно невозможно. Их там нет, или они очень хорошо замаскировались. Видимо, отталкиваясь от противного.
Но ещё больше поразили меня актрисы. Очень скоро в любимицы выбилась исполнительница роли злодеев, которые в найденных мной историях были по преимуществу женщины. Может быть, это был какой-то личный опыт американского продюсера?
Несмотря на постоянное амплуа, каждую роль она окрашивала в совершенно новые и неожиданные цвета. И при этом все свои злодейские выкрики произносила с такой совершенной дикцией, что моё ненатренированное ухо улавливало каждое слово, что, согласитесь, довольно важно для человека, пытающегося учить иностранный язык. А невероятная по напряжению и драматизму фраза замужней негодяйки с двустволкой, обращённая к маленькой беззащитной девочке и леденящая кровь у слушателя : «А твой плюшевый мишка будет со мной, моя хорошая!», очаровала меня бесповоротно.
Вообще, португальский язык обладает удивительной способностью – в нём языковое зло теряет большую часть своей разрушительной силы. Поэтому я здесь смог, несмотря свою идиосинкразию к ТВ многое посмотреть. Конечно, мне в этом сильно помогло, то, что я мало чего понимаю. А то, после невинной какой-нибудь фразы или междометия в российском фильме, я уже не могу его видеть никогда!
Когда я смотрю на бразильскую эстраду, я думаю, что легко бы мог быть там звездой. Это потому, что они одеваются ещё хуже, чем я. Скажу больше, в моём городе в таком виде не пустят ни в одно приличное заведение, оттого-то я и бываю там так редко.
Не могу себе представить, что бы показали представителя англоязычного мира шоу по ТВ, и его наряд не содержал бы никакого образа, кроме неудачно съеденного и неаппетитного завтрака. А в Бразилии – пожалуйста, эти люди поют со сцены в затрапезе.
В юности я мечтал получить Нобелевскую премию и посетить Английскую королеву. Это на меня так подействовал пример Солженицына, осуществившего мечту Достоевского – «пять минут перед народом». Другой возможности высказаться и быть услышанным в Советском Союзе для меня не находилось. Но со временем я разочаровался в этой идее, причём во всех её аспектах.
Во-первых, на каком языке говорить? Даже у народов СССР русский не единственный, а я другого не знаю. Конечно, в Стокгольме или в Лондоне речи произносятся на местном или на английском, что, как вы знаете из предыдущего повествования, для меня крайне затруднительно.
Во-вторых, со времени Достоевского уже столько народа позалезало в телевизор, и такого там наговорило, что теперь беде словами не поможешь. В лучшем случае не будут слушать. Да, и не верю я словам!
В-третьих, нобелевская премия очень похожа на филиал погребального бюро, и скорее выделяет деньги на пышные похороны, чем способствует произрастанию дарований. Конечно, писателю приятно будет оставить после себя наследникам что-то ещё, кроме пылящихся архивов. Но, как мы знаем из многочисленных детективов, иногда это и ускоряет роковую развязку.
Размышляя над этими печальными подробностями, я даже написал большую поэтическую книгу – «Погребальный костёр».
И последнее. На двух этих, почему-то облюбованных мной мероприятиях находиться нужно во фраках, а тут – уж извольте! Это для меня равносильно изощрённой пытке.
Как-то в означенную пору незабвенной юности пришёл ко мне приятель, учившийся в литературном институте, и заявил:
– Тебя просто мечтают напечатать в Тбилиси и Сухуми, но для начала ты должен что-нибудь перевести с грузинского и с абхазского. Приятель мой был прирождённый лгун, но я его любил, и по неопытности верил. Мою жизнь отравляла сумасшедшая мысль что-нибудь издать, и вообще зарабатывать литературным трудом.
Друг мне принёс кучу грузинских и абхазских стихов с подстрочником и аллитерацией.
Я начал переводить и сразу понял, чем эти языки, жившие в моём мозгу в одной точке, отличаются. Грузинскую аллитерацию я мог произнести, а абхазскую не получалось. Ну, как произнести незнакомое иностранное слово, состоящее из одних, шипящих на вас, согласных? Это похоже на произношение иврита без огласовки.
Быстро я выработал свой неповторимый стиль перевода. Я обнаружил, что у меня получается плохо, когда я уже знаю текст, но очень легко, когда я пытаюсь угадать, что же это поэту взбрело в голову сказать. Стихи получались яркие, но порою такие же ошибочные. Так, моим читателям очень понравилась фраза – «Брызги пьянствуют на лужах!», но, увы, кто-то вскоре обнаружил, что я неправильно угадал, и брызги на лужах делали что-то совсем другое, то есть, им приличествующее.
Быстро настрочив целую тетрадку переводов, я по наводке этого знакомого, пошёл к женщине, которая всеми переводами от союза писателей руководила.
Должно быть, это были очень большие денежные переводы, потому что она ничего и читать не стала, а только поинтересовалась – знаю ли я фамилии уважаемых людей, подвизавшихся на этом благородном поприще? Естественно, я не знал. И она благосклонно мне их стала перечислять.
Да, фамилии эти были на слуху. Сконфуженный, я откланялся, попросив разрешения прочитать ей свой коротенький невольный перевод из Гёте!
Тут уж она потряслась и даже спросила, сам ли я это написал? Я кивнул и ушёл. Моя аудиенция завершилась на далёких подступах к Английской Королеве.
Человек, который меня поставил в такое щекотливое положение, учился на отделении грузино-абхазского перевода. Через некоторое время к нему приехали абхазские поэты, авторы угадываемых мной текстов, и прочитали мне свои творения вслух, а я, естественно, ответил им переводом. Они от моих переводов пришли в восторг, а я от их стихов в отчаянье, потому что, абхазский язык оказался весьма своеобразно-музыкальным, а я, из-за невозможности это услышать, совершенно этого не отобразил.
Несмотря на то, что Грузия и Абхазия представлялись чем-то единым не только у меня в голове, молодые литераторы с факультета предпочитали переводить, всё-таки, с абхазского, там паслось меньше именитых, да и сами абхазские поэты ничем ещё не успели прославиться.
Не знаю, стала ли для них такой же неожиданностью, как и для меня грузино-абхазская война, но один из мальчиков на ней даже погиб. Это был чудесный наивный юноша, с претензией на экстравагантность, один из основателей течения куртуазного маньеризма. Да и фамилия у него для такого случая была не хуже чем у Игоря Северянина – Бардодым.
Сейчас передо мной стоит титаническая задача перехода на португальские рельсы с русской родной колеи. Кто теперь будет переводить всё это многопудовое в стране, где меня так хотят читать, и более того, готовы печатать!
Мои дети перевели моё вступительное слово к выставке картин, которое мы поместили на пригласительные билеты. После чего незнакомые люди на улице стали подходить ко мне, чтобы сказать, что они это читали! Вот уж, воистину!
В одной из сказок я нашёл маленькое стихотвореньице, сразу запавшее мне в душу. Долго я не мог это объяснить. Пока однажды не понял – оно совершенно копирует ритм и размер моей любимой «Лорелеи»!
Не бывает бесполезно выученных языков, но бывает бессмысленное учение!
Когда-то мне мой Учитель прочитал целую лекцию о переводе «Ночного странника» Гёте. Среди отметившихся авторов был и Лермонтов, со своим гениальным – «Выхожу один я на дорогу…». Только к Гёте это стихотворение имело отношение весьма условное. Скорее… нахлынувшим раздумьем.
Тогда-то, я и написал свой невольный перевод из Гёте.
--------------------------------
ИЗ ГЁТЕ
На горных отрогах гордыня и лёд,
Равнина убога, а около Бога ничто не живёт.
Природа недвижна в породе и в смыве,
Лишь крест терпеливо царит на обрыве
И путника ждёт… Но никто не идёт.
На горных отрогах гордыня и лёд.
И жду беспрестанно,
Что мыслить устану,
И сердце в отверстую бездну падёт!
17 февраля 1982г.
--------------------------------
01.02.2010.© ЕСИ
http://www.algabriona.ru/
eciarteci@mail.ru
