Я родился в России в 1979 году. То есть взрослел среди хаоса идей и неопределенности ориентиров. Перед моими глазами мгновенно, как в цирковых фокусах, белое превращалось в черное, бесценное обесценивалось, а люди толпою начинали набрасываться на то, что ранее затаптывали как ненужное, мимо чего проходили мимо.
Я благодарен Богу, который позволил мне появиться на свет в этом году, считаю, что мне очень повезло. Годами внутренняя жизнь моя походила на путешествие в вёсельной лодке по реке, в которой нет движения по течению или против него; есть только водовороты, омуты и прочие неординарные явления, порою нарушающие законы физики и делающие реку непредсказуемой.
Плыть увлекательно. Это острое удовольствие для любопытного, но неторопливого. В голове моей еще в детстве – благодаря внимательности к разговорам взрослых и чтению – создались некие ящики с ярлычками. Например, в отделе двадцатого века хранятся коробки с бирками: «свержение царя», «красный террор», «культ личности», «война», «оттепель», «венгерские события», «пражская весна» и ещё многое. Эдакие дела без срока давности. Вот только судья, ими занимающийся, не может или не хочет выносить решения. Всё копит и копит свидетельства очевидцев, всё слушает и слушает, и, похоже, так кайфует от «процесса», что отказался от самого понятия «вердикт».
…Вот «пражская весна». Что у меня есть? – Кадры кинохроники. Факты из книг. Телепередачи. Разговоры с русскими и чехами. Слова отца (служившего, кстати, в Венгрии, правда, в конце шестидесятых). Мнения историков. Милан Кундера с его невыносимой лёгкостью.
И ещё эта горстка людей, вышедших на Красную площадь, чтобы протестовать. Сколько их было? Семь или восемь.
Вышли, протестовали. Никто другой нос не высунул. А они отважились. Но ничего не добились. И не погибли. То есть ещё долго жили или живут. Кто-то на Западе, наезжая с лекциями и выступлениями, а кто-то у нас.
Один писатель мне говорил (с навернувшейся слезой): «Из всей страны, из миллионов, совесть нашлась только у этих семи». Писателя можно понять – один из семи был его ментором.
И всё же… Жила-была, мол, такая страна без совести. Герои войны, всяческие академики Лихачёвы, священники…
…Году в две тысячи пятом, осенью я оказался на вечере Горбаневской. Раньше я никогда её не видел. Она приехала из Парижа. Читала свои стихи в маленькой зале библиотеки напротив Новодевичьего монастыря. Перед нами появилась никогда не бывшая красивой пожилая женщина с синевой над верхней губой и аккуратным бардаком коротких седоватых волос. Малогабаритная. Конечно, в очках. Стихи оказались плохими.
Её окружал ореол значительности. Присутствовало свечение героического прошлого. Собственно, её и слушали, потому что она была одной из тех, вышедших в шестьдесят восьмом на Красную площадь. Покидая библиотеку, я радовался тому, что вечер такой тёплый, что стены монастыря красиво подсвечены, что когда-нибудь я напишу об этом, и тому, что площади мне интересны только с архитектурной точки зрения.
…Пару лет спустя я познакомился с некто Юлей. Юля моя сверстница, умна, начитана, окончила МГУ, свободно говорит на английском и испанском языках. Внешне (о чем я ей, конечно, никогда не скажу) она похожа на Горбаневскую, какой та, должно быть, была в молодости.
Как-то после спектакля «Квартета И» мы сидели в кафе на Тверской, был тёплый вечер, и Юля смеялась и рассказывала… о дне инаугурации президента Медведева. Узнав о торжественном событии, она и её друзья решили тогда свалять дурака. Нарисовали большой плакат: лубочный мишка на задних лапах и надпись «Превед, Медвед!» Пришли к Москва-реке в районе Кропоткинской, надули большой пляжный матрас и отправились в путь. Два парня гребли сковородками, а Юля в поднятых над головой руках гордо держала ватман с приветственным лозунгом. Оставшиеся на берегу приятели, корчась от хохота, снимали «сплав» на видеокамеру. Немногочисленные прохожие смеялись, жестикулировали, некоторые фотографировали «речников».
Центр Москвы в тот день, разумеется, находился под особенно тщательным наблюдением – в пространстве над Кремлём барражировали вертолёты, автомобили с бойцами служб правопорядка преграждали путь автотранспорту, участок реки вблизи Васильевского спуска патрулировали катера. Один из них подплыл к матрасу. Ошалевшие милиционеры кричали: «Вы что, идиоты! Гребите к берегу!» Экипаж матраса готов был подчиниться, вот только плавсредство дало течь. Воздух с шипением начал выходить из пробоины, ноги лизала холодная вода, положение становилось критическим. Тогда один из офицеров перегнулся через борт, ухватил край матраса, а катер малым ходом двинулся к берегу. Вскоре в целости и невредимости Юля и её гребцы оказались на пристани. Милиционеры на прощанье беззлобно назвали их мудаками. Через минуту катер скрылся под Большим Москворецким мостом.
– Оказалось, мы довольно сильно рисковали, – подвела итог Юля. – Мы могли промокнуть, наглотаться холодной грязной воды. По-моему, более грязной реки, чем Москва, нет.
– Яуза, – сказал я. – Ты когда-нибудь слышала о Горбаневской?
– Нет. Кто это?
– Женщина. Боролась за свободу Чехословакии.
– Какую ещё свободу? – поперхнулась коктейлем Юля.
Она, как и я, была уже немного пьяна.
