«От начала и до конца наши открытия относились к области ощущений, которые нельзя сопоставить с деятельностью нервной системы обычного человека. И хотя они содержали некоторые образы времени и пространства, в основе этих ощущений не было ничего четкого и определенного (…) Мы не следили за временем: оно казалось нам иллюзией» Говард Ф. Лавкрафт «Гипнос»
Константин Рупасов живет затворником. Это объясняет, почему он – не очень известный в литтусовке автор. Впервые большая подборка его стихотворений была опубликована в журнале «Знамя» в 2006-году. Потом он еще раз появился на страницах «Знамени» и в журнале «Новый берег». Однако подборка в «Сетевой словесности» представляет его лучше. В ней есть «неформатные» стихи – те, которые не так охотно берут журналы. А их-то я и люблю у Рупасова. В них есть такие повороты, которые может себе позволить либо графоман, либо настоящий поэт. Это повороты – в сторону от того, что считается литературно допустимым.
Стихотворение, о котором я хотел бы написать, – первое в подборке. Для удобства приведем его полностью.
Павелецкая-кольцевая
Мы не спим, мы не спим.
Нас декабрь мотает по ветреной ветке
кольцевой, проходной.
То прохладные пальцы кладет на виски,
то монетки - на годы, на веки -
по одной.
То кивает: приляг, отдохни.
Мы всегда успеваем, спешащим на зависть.
Ничего, что земля - не вода.
Погляди - исчезают огни
за кормой. Что бы нынче тебе ни сказалось,
впереди - немота.
По кольцу, по кольцу,
как за собственным серым хвостом кабыздошка блохастый.
Знаешь, лучше совсем не смотри.
Закрывай слюдяные глаза и танцуй.
Слышишь, шепчут зеленые кварцы и карсты:
Раз-два-три, раз-два-три...
Не уснем, не уснем.
Так и будем все время кружить. Не зола ли за нами?
Нас несет по подземной зиме.
Помнишь, было в окошке синё?
Мы тогда и подавно не знали,
есть ли жизнь на Земле.
Думаю, из-за этих блохастых кабыздохов, зеленых кварцев и карстов и окошка, в котором «синё», уменьшается вероятность встретить это стихотворение в «Знамени» или «Новом мире». Это особое-рупасовское, что принимаешь, когда уже пойман его особым настроением. Это настроение человека, живущего не в доступном всем нам линейном времени, а как бы дискретно – выныривая то там, то сям. Понятия о прошлом и будущем у него смешиваются, а все детали окружающего связаны другими связями. Бытовая действительность превращается в миф о спящем брате Танатоса.
Такая же логика сна и в этом стихотворении. Хотя оно и приговаривает «мы не спим, мы не спим», «не уснем, не уснем». Обостренное чувство реальности, которое поддерживает в себе узник кольцевой линии, обманчиво. Оно оборачивается забвением. Уже ничего не осталось кроме движения, и неизвестно, сколько прошло времени и есть ли еще жизнь на Земле. Хотя действие происходит в декабре, он как бы вечный. Из этого декабря нельзя выбраться. Все, что окружает говорящего, пытается склонить его ко сну. И даже что-то монотонно нашептывают кварцы, которыми инкрустированы стены. Ясно, что это уже не совсем московское метро. Это какая-то сверхреальность, сотканная из кольцевых веток и декабрей во всех возможных мирах. Недаром вагон метро вдруг обзаводится «кормой», а зима становится «подземной». Читатель уже спускается по подземной реке в известную пещеру. С другой стороны, можно увидеть в тексте и метафору человеческой истории («не зола ли за нами?»): движение скопления людей по замкнутому кругу заблуждений. Соединение лиризма и кафкианства. Поэтизация дурной бесконечности.
Это должно быть особенно понятно моему поколению, очутившемуся в сознательном возрасте в мире сплошного абсурда – когда старая шкала ценностей подверглась деконструкции, новая не сформировалась, а человек осмысливался через наличие или отсутствие штампа о регистрации в паспорте. Вот это мироощущение своей беспомощности перед произволом стихийных сил передано в этом тексте на интонационном, интуитивном уровне. Почему-то именно рупасовские стихи вспоминались мне, когда я был вынужден, не обладая еще российским гражданством, каждые три месяца выезжать из России и снова въезжать. Жизнь на Земле в вагоне поезда, мчащего тебя утром в одну страну, вечером в другую, и правда представляется чем-то сомнительным. Единственной реальностью становится движение.
Вот еще несколько чисто интерпретационных наблюдений и совпадений. Рупасов, может быть, об этом и не знал. В различных эзотерических практиках кварц кладут под подушку именно во время сна. А происхождение кварца мифология связывает с прядью Венеры, замерзшей потому, что во время пребывания богини на Олимпе, где время течет иначе, на земле наступила зима (а у нас в тексте – декабрь). Я отдаю себе отчет в том, что это, скорее всего, имеет мало отношения к стихотворению. Но совпадения сами по себе интересные.
Возможности интерпретации сами по себе ничего не говорят о качестве текста. То же самое можно утверждать о его формальной стороне – особом соотношении ритма и строфики, короткого и длинного дыхания, о разговорной («Знаешь, лучше совсем не смотри») интонации. Все это само по себе еще ничего не значит. На самом деле здесь произошло нечто чудесное. Преодоление невозможности поэзии.
Одно из замечательных свойств этой колыбельной песни – ее порождающая способность. Читая, проникаешься затягивающим ритмом, и хочется продолжать говорение, продолжать писать стихотворение. У меня с этим текстом связана личная история. После него я мог воспринимать московский метрополитен уже только по-рупасовски. Поэтому во всех текстах, где у меня появлялось метро, возникала навязчивая рупасовская нотка. Думаю, это высшая похвала стихотворению – когда говорят: «этот текст на меня повлиял».
Думаю, надо сказать отдельно, что у Рупасова есть своя особая манера, комбинация рифмовки, интонации и оптики, по которым его всегда можно узнать. То есть он из тех поэтов, подражать которым – гибельно. Чтобы сказать об этом подробнее, следовало бы рассматривать всю подборку, а не отдельный текст. Но это привело бы к потере фокуса и уходу в стиховедение, чего мне хотелось бы избежать.
