— Игорь Миронович, вы много лет живете в Израиле, при этом пишете о России. Правда, с точки зрения израильтянина. Но пишете по-русски и издаетесь опять-таки в России. Довольно абсурдная ситуация.
— В жизни вообще все чудовищно закручено. Моя душа принадлежит двум странам. За Израиль я испытываю страх и гордость, а за Россию стыд и боль. Но это две родных мне страны. Мне интересней ездить по огромной России, чем по Израилю. Но с другой стороны, и про Израиль мы с художником Александром Окунем написали большую книжку «Путеводитель по стране сионских мудрецов».
— А для кого вы все это пишете, какого читателя держите в голове? Русских, израильтян?
— Если честно, то друзей, с которыми я пью водку. Их мнение я ценю и к нему прислушиваюсь. А читают меня очень разные люди. Если говорить о пожилых, это сплошь то, что раньше называлось «научно-технической интеллигенцией». Таких чудовищное количество в Америке, в Германии. Да и в России. Я это знаю точно, поскольку много езжу и выступаю. Ходят на мои выступления и молодые, но мне кажется, им больше интересны не стишки, а заезжий фраер, который оживляет сцену неформальной лексикой. Все это не имеет значения. На самом деле я не думаю о читателе. Просто я графоман, мне хочется писать для кого бы то ни было. Это совершенно нормально. Толстой ведь тоже был графоман. А о читателях у меня есть такой стишок: «Все у меня читают разное. И каждый прав наверняка. Одним любезней игры разума. Другим беспечность мудака».
— А израильский читатель у вас есть? Или вы экспортный литератор?
— Есть. Русскоязычный, естественно. Тысячу экземпляров каждой книги я распродаю здесь. А в России – раз в десять-двадцать больше.
— Как вы думаете, сколько еще в Израиле будут говорить по-русски?
— В этом отношении я пессимист. Думаю, что русский язык здесь закончится поколения через два. Сужу по собственным детям и внучкам, которые уже не знают русского. Они знают: «Дедушка принеси!» и «Бабушка, дай!». И все. Так что русский язык в Израиле обречен. Если только… Если в России не произойдет какой-нибудь катастрофы, и русские евреи, которые держат чемоданы в кладовках, не приедут в государство Израиль. Снова будет мощная алия. Я этого очень хочу, но одновременно не хочу, чтобы Россию постигли беды.
— На мощную алию вряд ли стоит рассчитывать. По статистике в России сейчас около пятисот тысяч евреев. Не так уж много, даже если уедут все.
— Думаю, что больше. Просто многие свое еврейство не афишируют. Впрочем, сейчас эмиграция – не та, что прежде. С русским паспортом можно годами жить в Израиле, а с израильским в России.
— А у некоторых вообще два гражданства, и ничего. У вас ведь тоже наверняка двойное?
— Только израильское. Знаете, я человек брезгливый и не хочу иметь ничего общего с российской властью.
— Чувствую в ваших словах обиду на родину.
— Ничуть. Я очень благодарен советской власти за то жизненное приключение, которое она мне подарила. В тюрьме я написал книгу стихов и книгу прозы. Мне было интересно жить, ведь только потому и пишется. Обиды нет, просто быть российским гражданином мне, как говорили в лагере, а теперь уже говорят везде, западло. Я люблю Россию, но ее теперешних хозяев на дух не перевариваю. Под хозяевами я имею в виду чиновников, а не бизнесменов и предпринимателей. Среди богатых людей попадаются порой замечательные. Я общаюсь с большим количеством новых русских, у меня есть даже друзья среди них. Уважаю Ходорковского, вот послал ему недавно в подарок восьмитомник своих стихов, поскольку знаю, что он к моим стишкам хорошо относится. Всей душой хочу, чтобы с ним все было хорошо, но умом понимаю, что, к сожалению, хорошо не будет.
— Из израильских авторов, пишущих по-русски, известны всего два-три громких имени. Вы, Дина Рубина. Пожалуй, и все. Маловато на всю страну, вам не кажется?
— Добавьте еще сюда Алекса Тарна. Это потрясающий прозаик с необыкновенным воображением. Да, немного, но ведь и в огромной России я тоже могу назвать всего несколько имен. На мой взгляд, Пелевин – огромный писатель. Обожаю Акунина. С начала восьмидесятых знаю имена Иртеньева и Кибирова. Четыре писателя — и вот я уже призадумался. Дальше, какую фамилию ни назови, возникают оговорки. Так что в России с литературой дело обстоит не так уж и здорово. С другой стороны, в девятнадцатом веке мы тоже можем назвать всего семь-восемь имен, а ведь это был пик русской прозы.
— У вас никогда не возникало мысли писать на иврите или на английском? И таким образом интегрироваться в мировую литературу?
— А я языков не знаю. Никаких.
— Даже иврита?
— Даже. Могу поторговаться на рынке и спросить, куда идет автобус. Но с ужасом ожидаю ответа. Впрочем, вокруг меня все говорят по-русски, так что это небольшая проблема. Здесь можно всю жизнь прожить с одним русским или одним английским. Английского я, правда, тоже не знаю. Но при этом езжу по всей Америке. И, кстати, мне кажется, что в Америке русский язык задержится дольше, чем в Израиле. Я знаю много людей, которые приехали в Америку в нежном возрасте. Они закончили университеты, хорошо устроены, получают огромные деньги. Обзавелись американскими женами, домами. Пожили немножко с этими женами, даже детей родили. А потом жен выгнали. Женились на россиянках и украинках. Повесили у себя портреты Высоцкого и Галича. Днем на работе они преуспевающие американцы, а вечером россияне. Выпивают и поют военные песни.
— И ходят на вечера Игоря Губермана. У вас ведь полные залы и в Америке, и в Германии, и в России. Прямо-таки губерманомания. Чем ее объяснить?
— По-моему, это очевидно. В наше прагматичное время многим приятно знать, что есть на свете придурковатый беспечный человек, который выпал из времени. Причем не страдает от этого, а получает огромное удовольствие. Вот и все.
Досье:
Игорь Миронович Губерман. Родился в 1936 году в Харькове. Окончил Московский институт инженеров транспорта. В 1979-м был арестован и приговорен к пяти годам лишения свободы. В лагере вел дневники. На базе этих дневников была написана книга «Прогулки вокруг барака». В 1988-м эмигрировал из СССР, живёт в Иерусалиме. Часто приезжает в Россию, выступает на поэтических вечерах.
