Существует распространенное мнение о том, что интересы большого бизнеса и "большого государства" всегда противопоставлены друг другу. Так, знаменитый историк Артур Шлезингер писал: «Либерализм в Америке [т.е. формирование «государства всеобщего благосостояния» и усиление государственного вмешательства в экономику] как правило, сводится к действиям по ограничению влияния деловых кругов со стороны других слоев общества». «Полит.ру» публикует статью Тимоти П. Карни «Большой бизнес и "большое государство"», в которой он подвергает сомнению этот распространенный тезис. Напротив, утверждает Карни, история взаимоотношений крупного бизнеса и государства в США показывает, что, превратившись в лоббистов, крупные бизнесмены легко добиваются преференций со стороны государства, постепенно превращая свои компании в монополистов. Статья опубликована в «Cato Policy Report» (2006. July–August). Перевод осуществлен и предоставлен русским проектом Института Катона.
Как показал социологический опрос, проведенный в декабре 2005 года, 90% американцев считают, что большой бизнес обладает слишком мощным влиянием в Вашингтоне.
Каждую неделю в заголовки новостей попадает какой-нибудь скандал, в котором замешаны политики, лоббисты и деньги корпораций, и сопровождается все это утверждениями о подкупе чиновников. Главы компаний без проблем получают аудиенцию у сенаторов, министров, даже президента. Законодатели и бюрократы, как по мановению волшебной палочки, перевоплощаются в корпоративных лоббистов и обратно. На этих встречах тет-а-тет между сенаторами и главами корпораций наверняка обделываются темные делишки — иначе они бы не проходили за закрытыми дверями!
Но как именно большой бизнес использует столь мощное влияние? Насчет целей, которых он добивается в Вашингтоне, существует масса предположений. Так, автор одной книги, вышедшей в 2003 году, утверждает: «Когда корпорации занимаются лоббированием в государственных структурах, их цель обычно состоит в том, чтобы обойти правила регулирования».
В этой фразе отражается общепринятое мнение о том, что государство, обуздывая аппетиты большого бизнеса, защищает простых людей, а тот в свою очередь стремится обеспечить себе свободу рук. Аналогичную точку зрения высказал в свое время и знаменитый историк Артур Шлезингер (Schlesinger): «Либерализм в Америке [т.е. формирование «государства всеобщего благосостояния» и усиление государственного вмешательства в экономику] как правило, сводится к действиям по ограничению влияния деловых кругов со стороны других слоев общества». Факты, однако, свидетельствуют об обратном:
В нашем обществе широко распространилось и глубоко укоренилось мифическое представление о том, что большой бизнес и «большое государство» — соперники, что первый выступает за ограничение функций последнего.
В 1935 году один из обозревателей Chicago Daily Tribune утверждал: тот, кто голосует против Франклина Рузвельта, потворствует интересам большого бизнеса. «Сторонники “Нового курса” во главе с президентом, — писал он, — приняли вызов, уверенные, что народ отвергнет притязания организаций деловых кругов и даст властям возможность продолжить осуществление программы Рузвельта». Однако всего тремя днями раньше председатель Торговой палаты и другие «капитаны большого бизнеса» на встрече с Рузвельтом выступили за расширение «Нового курса».
Почти 70 лет спустя обозреватель New York Times Пол Кругман (Krugman), критикуя администрацию Буша, отмечал: «Ребята из новой вашингтонской команды — консерваторы на уровне рефлексов: они считают, что корень всех зол — в том, что государство играет слишком большую роль, свято верят в принцип “что хорошо для большого бизнеса, то хорошо для Америки”, и полагают, что любую проблему можно решить сокращением налогов и ослаблением контроля за загрязнением окружающей среды». В это же самое время на другом берегу Потомака пресловутый «большой бизнес» проводил компанию за повышение налогов, а лоббисты Enron «обрабатывали» ближайших советников Буша, убеждая их поддержать Киотский протокол по борьбе с климатическими изменениями.
Через несколько месяцев, когда Enron обанкротилась, журналисты называли царившую в компании коррупцию и ее баснословные прибыли следствием «анархического капитализма», утверждая, что «скандал вокруг Enron наглядно свидетельствует о неэффективности неограниченной свободы рынка». На деле же Enron чувствовала себя как рыба в воде в рамках запутанной системы государственного регулирования и беспрестанно выклянчивала у правительства все новые субсидии.
Если же публицисты и отмечают случаи, когда деловые структуры выступают за усиление регулирования экономики со стороны федеральных властей, они расценивают это как исключение из правила.
Так, в 1987 году журналистка из Washington Post, сообщая читателям о том, что авиакомпании обратились в Конгресс за помощью, прокомментировала этот факт следующим образом: «В прошлом месяце, когда отрасль авиаперевозок начали одолевать государственные регулирующие органы, стремящиеся поставить под надзор рекламу авиакомпаний, последние, как это ни удивительно, обратились за помощью в Вашингтон». На самом деле регулирование этой отрасли федеральными властями уже не первое десятилетие осуществлялось «с подачи» глав авиакомпаний, и они самым энергичным образом сопротивлялись отмене этого контроля.
Истина состоит в том, что на протяжении последних ста с лишним лет большой бизнес очень часто стремился заручиться поддержкой «большого государства».
В этот период, когда федеральное правительство от десятилетия к десятилетию все больше «разбухало», каждый его серьезный шаг в области государственного регулирования, налогообложения и увеличения бюджетных расходов был выгоден тем или иным кругам большого бизнеса. Начать, пожалуй стоит с так называемой «прогрессистской эпохи», продолжавшейся с конца XIX века до начала Первой мировой войны, — из всех периодов активного государственного вмешательства в экономику именно об этом времени существуют самые неверные представления.
Роль героя в этом эпизоде американской истории обычно отводится президенту Теодору Рузвельту, а центральной сюжетной линией становится его «антимонопольная» кампания. В учебниках истории нам внушают, что «Тедди» наделил федеральное правительство и Белый дом новыми полномочиями, стремясь обуздать эксцессы большого бизнеса, характерные для «позолоченного века» [«классического» периода развития американского капитализма — последней четверти XIX века].
Однако при внимательном изучении результатов политики президента, а также принятых в тот период «прогрессистских» законов и осуществленных мер по государственному регулированию, возникает иная картина. Так, история с мясной промышленностью — когда большой бизнес обратился за защитой к «большому государству» — повторялась в то время неоднократно. Зачастую целью и результатом рузвельтовских шагов по усилению полномочий Вашингтона была помощь самым жирным из «жирных котов».
В современных исторических трудах инициатором реформ в мясной промышленности называют «разгребателя грязи» — писателя Эптона Синклера. Сам Синклер, однако, открещивался от приписываемых ему заслуг. «Создание Федеральной инспекции мясной продукции связано с просьбами компаний этой отрасли, — отмечается в его статье, опубликованной в 1906 году. — Инспекция содержится на средства американского народа, но ее деятельность выгодна компаниям, выпускающим мясопродукты».
Аналогичной точки зрения придерживается и историк Гэбриэл Колко (Kolko), специалист по этому периоду: «На деле, конечно, крупные компании по выпуску мясопродуктов с энтузиазмом выступали за государственное регулирование в этой отрасли, особенно потому, что оно в первую очередь ударяло по их конкурентам — бесчисленным мелким предприятиям». И действительно, Томас Э. Уилсон (Wilson), озвучивая позицию тех самых крупных компаний мясной промышленности, которые обличал Синклер, летом того же, 1906 года заявил на слушаниях в одном из комитетов Конгресса: «Мы всегда выступали и сейчас выступаем за расширение деятельности инспекции, а также за введение санитарных норм, гарантирующих наилучшие условия на производстве». Для мелких фирм государственное регулирование мясной промышленности оказалось куда обременительнее, чем для крупных.
А теперь обратимся к поистине легендарному эпизоду «антимонопольной» кампании — эпопее с концерном U.S. Steel.
В 1880–1890-х годах результатом серии слияний в американской сталелитейной промышленности стало возникновение на базе 138 фирм настоящего мастодонта — компании U.S. Steel. Однако в первые годы нового века прибыли концерна начали падать. Результатом пошатнувшегося положения фирмы стала одна важнейшая встреча.
21 ноября 1907 года за ужином в роскошном нью-йоркском отеле «Уолдорф Астория» собрались 49 высших руководителей ведущих сталелитейных компаний. В роли хозяина выступал председатель правления U.S. Steel судья Элберт Гэри (Gary). Целью этой встречи — первой из серии «ужинов Гэри» — была выработка «джентльменского соглашения» об отказе от снижения цен на сталелитейную продукцию. На втором собрании, состоявшемся через несколько недель, по словам самого Гэри, «все присутствовавшие промышленники высказали мнение об отсутствии в настоящее время необходимости и оснований для снижения цен».
Итак, воротилы большого бизнеса в открытую — на встрече даже присутствовали чиновники из рузвельтовского министерства юстиции — договаривались о согласованных ценах.
Впрочем, эта схема не сработала. «К маю 1908 года, — отмечает Колко, — единый фронт сталелитейных компаний вновь начал трещать по швам». Некоторые фирмы в нарушение договоренности снижали цены на продукцию. «С июля 1908 года “соглашение Гэри” существовало лишь номинально. Менее крупные сталелитейные компании начали снижать цены». В этот период U.S. Steel стала утрачивать позиции на рынке: Колко объясняет это «технологическим консерватизмом и негибкостью ее руководства». Вообще, по мнению ученого, «U.S. Steel никогда не обладала особыми технологическими преимуществами, что часто характерно и для крупнейших фирм в других отраслях».
Таким образом рыночная экономика уравнивает шансы различных игроков. Хотя экономия за счет масштабов производства придает корпоративным гигантам большую свободу маневра в вопросах финансирования проектов и позволяет снизить издержки, сам их размер как правило порождает также инерцию и догматизм. Руководству U.S. Steel компания виделась этаким беззащитным великаном, которому угрожает динамичный свободный рынок, и когда усилия Гэри по созданию картеля в отрасли провалились, в распоряжении концерна осталось единственное средство защиты. «Потерпев неудачу в сфере экономики, — отмечает Колко, — группа U.S. Steel сосредоточила усилия на политическом направлении».
15 февраля 1909 года сталелитейный магнат Эндрю Карнеги (Carnegie) написал в New York Times письмо в поддержку установления «государственного контроля» над металлургической промышленностью. Двумя годами позже Гэри высказал ту же мысль, выступая на слушаниях в комитете Конгресса: «Я считаю, что нам необходимо идти к принудительной публичности и государственному контролю… даже над установлением цен».
Когда комиссия по межрегиональной торговле (Interstate Commerce Commission) приступила к разработке мер регулирования в области железнодорожных перевозок, среди наиболее активных сторонников этого шага были сами железнодорожные компании. Это немало удивило редакцию Wall Street Journal — в передовой статье, опубликованной в газете 28 декабря 1904 года, отмечалось:
Особого упоминания заслуживает тот факт, что рекомендации президента Рузвельта о введении государственного регулирования железнодорожных тарифов и рекомендации главы Комиссии <по делам корпораций> <Джеймса Р.> Гарфилда (Garfield) относительно контроля федеральных властей за деятельностью компаний межрегионального масштаба были столь благожелательно восприняты менеджерами железнодорожных и промышленных компаний.
То есть и в этом случае большой бизнес поддерживал меры государства, ограничивающие экономическую деятельность, а для журналистов это опять стало откровением.
Получается классическая иллюстрация теории о «баптистах и бутлегерах»[1]: «разгребатели грязи» вроде Синклера выступали в роли «баптистов», поддерживавших государственный контроль из альтруистских, нравственных побуждений, а крупные компании — будь то в мясоперерабатывающей промышленности, металлургии или на железнодорожном транспорте — были теми самыми «бутлегерами», которые стремились разбогатеть за счет государственного регулирования их отраслей. Рузвельт в приведенном нами примере выступал союзником «бутлегеров», т.е. крупных компаний по производству мясной продукции. Синклер был для него лишь подходящим временным союзником, способным помочь ему «протолкнуть» нужные меры по регулированию экономики. К самому обличителю и ему подобным президент относился без всякого сочувствия: Синклера он называл «чокнутым».
Изобилие подобных фактов побудило Колко, которого никак не назовешь убежденным противником государственного вмешательства в экономику, сделать вывод: «Определяющее значение в американской политической жизни в начале [XX] века имел тот факт, что именно большой бизнес возглавил борьбу за регулирование экономики федеральными властями». С началом Первой мировой войны в этой ситуации ничего не изменилось.
6 декабря 1916 года в Военном министерстве состоялось весьма необычное совещание. За одним столом собрались профсоюзный лидер Сэмюэл Гомперс (Gompers), президент Вудро Вильсон, пятеро его министров-демократов, а также Дэниэл Уиллард (Willard), президент железнодорожной компании Baltimore and Ohio Railroad, Говард Коффин (Coffin), президент Hudson Motor Corporation, финансист с Уолл-стрита Бернард Барух (Baruch), президент Sears & Roebuck Джулиус Розенвальд (Rosenwald) и еще несколько «капитанов» большого бизнеса. Это было первое заседание Совета национальной обороны (СНО), учрежденного Конгрессом и президентом Вильсоном с целью переустройства «всего промышленного механизма… наиболее эффективным образом».
Бизнесмены, участвовавшие в заседании, связывали с деятельностью нового органа далеко идущие планы, масштаб и сроки реализации которых отнюдь не ограничивались неизбежным участием США в мировой войне. «Мы надеемся, — отмечал Коффин в письме братьям Дюпонам за несколько дней до совещания, — заложить основы прочно спаянной структуры, которая будет объединять промышленность, государственный аппарат и военных и существование которой все мыслящие американцы будут считать жизненно необходимым для будущего нашей страны не только в ходе возможной войны, но и в условиях мира и торговли».
К июлю 1917 года большинство полномочий СНО, начавшего осуществление проекта по установлению государственного контроля над промышленностью, были переданы вновь созданному Военно-промышленному комитету (War Industries Board, ВПК). Этот орган — настоящая коалиция ведущих бизнесменов и политических лидеров — все активнее брал под контроль все сектора американской экономики. Член Комитета историк Гровнор Кларксон (Clarkson) отмечал: ВПК стремится к «концентрации торговли, промышленности и всех полномочий государства». «Щупальца Военно-промышленного комитета проникли во все, даже самые укромные уголки промышленности… Никогда еще никто не добивался столь всеобъемлющих познаний о деловых операциях в масштабе целого континента».
Цели большого бизнеса, связанные с ВПК, отнюдь не ограничивались установлением контактов с правительственными структурами, и его участники, представлявшие деловые круги, лоббировали отнюдь не ограничение государственного вмешательства. По выражению Кларксона, «бизнес по собственной воле отказался от гегемонии, сам ковал себе цепи и обеспечивал свое подчинение государству». По сути деловые круги призывали Вашингтон: «Приди и регулируй нас!» Они требовали от правительства не только детальной регламентации производства, но и контроля над продолжительностью рабочего дня и зарплатами рабочих.
Десять лет спустя эту линию продолжил Герберт Гувер. Реальные дела этого политика свидетельствуют отнюдь не о том, что он стремился как можно меньше вмешиваться в дела большого бизнеса: напротив, Гувер не жалел усилий, чтобы правительство и деловые круги действовали как единая команда. В 1920-х годах, занимая пост министра торговли, он способствовал созданию картелей во многих отраслях американской экономики, в том числе в производстве кофе и каучука. Под лозунгом сохранения ресурсов Гувер, как отмечает специалист по экономической истории Мюррей Ротбард (Rothbard), «в сотрудничестве с большинством нефтяных компаний принимал меры по ограничению нефтедобычи».
Оказавшись в Белом доме (в исторических сочинениях деятельность Гувера на посту президента оценивается как бездумное и безоговорочное продвижение идеи о неограниченной свободе предпринимательства, игнорирующее интересы простых людей), в начале Великой депрессии он заставил большой бизнес «заморозить» зарплаты, чтобы не допустить падения заработков рабочих, сопровождавшего экономические кризисы в прошлом. Генри Форд, Пьер Дюпон (DuPont), Джулиус Розенвальд, президент General Motors Альфред Слоун (Sloan), глава Standard Oil Уолтер Тигл (Teagle), и президент General Electric Оуэн Д. Янг (Young) единодушно поддержали курс на сохранение высокого уровня зарплат в условиях экономического спада.
Гувер высоко оценил их позицию, назвав ее «шагом вперед с точки зрения всей концепции отношения бизнеса к благосостоянию общества... который разительно отличается от произвола и принципа “человек человеку — волк”, характерного для подхода… деловых кругов тридцать-сорок лет назад».
Еще до прихода к власти Рузвельта Гувер дал старт «Новому курсу», учредив Корпорацию по финансированию реконструкции (Reconstruction Finance Corporation, КФР). Этот орган занимался выдачей государственных займов банковским и железнодорожным корпорациям. Возглавил КФР Юджин Мейер (Meyer), занимавший одновременно пост председателя Федеральной резервной системы. Шурином Мейера был Джордж Блюменталь (Blumenthal), который работал в компании J.P. Morgan & Co., владевшей крупными пакетами акций железнодорожных компаний.
Альянс большого бизнеса с «большим государством», основы которого заложили «прогрессисты», Вильсон и Гувер, существовал на протяжении всего XX столетия.
«Дьяволу удалось убедить всех, что он не существует, — говорит персонаж фильма “Подозрительные лица” Кайзер Суза, — и это величайший из трюков, которые ему удалось провернуть». Аналогичным образом, представление о том, что большой бизнес и «большое государство» являются соперниками, а не сообщниками (по грабежу), идет на пользу и тому, и другому. История большого бизнеса — это история его сотрудничества с «большим государством». Самые серьезные шаги по расширению полномочий государства отвечают интересам большого бизнеса и проводятся по его просьбе.
Если возникает впечатление, что я «нападаю» на большой бизнес, то это в мои цели не входило. Я критикую определенные методы, используемые большим бизнесом. Когда бизнес играет по мошенническим правилам политических игр, внакладе остаются простые граждане. И вина здесь лежит на тех, кто эти правила установил. Как говорят поклонники хип-хопа, «плох не игрок, а сама игра».
Примечания
[1] «Теория» была сформулирована профессором Брюсом Яндлом (Yandle) в 1983 году в статье «Баптисты и бутлегеры», согласно которой для принятия мер по государственному регулированию необходима поддержка людей, выступающих за эти меры с нравственных позиций, и одновременно лоббистов, которые извлекают из вводимых ограничений выгоду. Название теории связано с тем, что введение «сухого закона» в США поддерживали баптистские организации, исходя из своих религиозных убеждений, и одновременно торговцы контрабандным алкоголем, которым это сулило огромные прибыли. — Примеч. пер.
Оригинал статьи: Big Business and Big Government by Tomothy P. Carney
