Человек недовольный?

16 ноября ушел из жизни один из крупнейших социологов России и мира Юрий Левада – профессор, доктор философских наук, руководитель Аналитического Центра Юрия Левады. «Полит.ру» публикует его последнюю статью «Человек недовольный?», в которой Левада обращается к одному из важнейших парадоксов российской действительности. Уже на протяжении многих лет данные опросов говорят о том, что россияне недовольны практически всем происходящим в стране и своим уровнем жизни, в частности, хотя это недовольство практически никогда не переходит в активный протест, не направлено против власти и не преследует конкретных целей. Однако именно оно создает сегодня основу для манипулирования массовыми настроениями со стороны власти, а также служит средством обесценивания протестного потенциала, оправдания сложившейся ситуации и общественной беспомощности. Статья опубликована в новом номере журнала «Вестник общественного мнения» (2006. № 5), издаваемого Аналитическим Центром Юрия Левады.

Один из очевидных парадоксов современной российской действительности — широко распространенное практически всеобщее недовольство происходящим в стране и собственной жизнью при сохраняющемся высоком уровне заявленного гражданами оптимизма и одобрения государственного руководства. Притом, недовольства, которое практически не переходит в протест, тем более — в активный. Чтобы разобраться в этой ситуации, нужно рассмотреть характер и функции «недовольных» настроений в обществе.

Таким образом, во всех возрастных группах за минувшее пятилетие уровень удовлетворенности положением в стране увеличился, но во всех группах явно доминирует неудовлетворенность.

Несколько более сложная картина в оценках пути движения страны (этот показатель относится к надеждам и ожиданиям на перспективу).

На протяжении ряда лет преобладали представления о неверном, тупиковом пути (в среднем по исследованиям типа «Экспресс» / «Курьер» за 1994-2006 гг., соотношение мнений о пути страны составило 30:54), но в последние месяцы распространенность позитивных и негативных суждений почти сравнялись.

Таким образом, неправильным представляется движение страны пожилым людям, менее обеспеченным, малообразованным, сторонникам коммунистов консервативно-популистской оппозиции (коммунистам, «патриотам»). Кажущаяся, на первый взгляд, странной позиция «симпатизирующих демократам» объясняется нынешней размытостью самого определяющего термина: из относящих себя к указанной группе 40% намерены голосовать на будущих выборах за «Единую Россию», т.е. привержены демократии с «примечаниями» — суверенная, президентская и т.п.

Наблюдается понятная, даже банальная корреляция между оценками собственной жизни и направления движения страны: 49% из тех, кого устраивает своя жизнь, против 22% усматривают правильный путь страны, из тех, кого своя жизнь не устраивает, такую позицию разделяют 27% против 38% (Сентябрь 2006, N=2100). Уверенно судить о направленности причинно-следственных связей трудно, можно лишь допустить, что состояние ущемленности, тревожности находит свое выражение в оценках ситуации различного социального уровня.

В свое время официальная догматика приучала к представлению о том, что носителем возмущения и протеста, а потому и главной «преобразующей силой» в обществе должен быть «передовой» класс, т.е. общественная группа, связанная с перспективными формами производства, организации, идеологии. Оставим в стороне проблему исторической обоснованности такого тезиса (возможно, соответствовавшего определенным реалиям и надеждам — например, в период подготовки двух российских переломов, происходивших в начале и в конце минувшего ХХ века, когда усилия наиболее продвинутых и просвещенных групп подготовили крушение отживших государственных систем). Однако сегодня ничего подобного в российской ситуации не наблюдается: общественное недовольство и протесты сосредоточены преимущественно в наиболее консервативных слоях и носят скорее традиционалистский, чем авангардистский характер.

Таким образом, единственная позиция, где безусловно и неизменно преобладает неудовлетворенность — материальное положение семьи. Дополнительным подтверждением может служить распределение мнений в ответах на регулярно задаваемый вопрос о том, чего не хватает человеку в нашей стране.

Неудовлетворенность уровнем собственного благосостояния преобладает во всех без исключения группах по возрасту, образованию, доходу, политическим симпатиям.

Преобладание «материалистических» (в терминологии Р. Инглхардта) интересов иногда объясняют существующим уровнем жизни населения, не достигающем не только уровня современных развитых стран, но и показателей советского строя конца 80-х. Такие объяснения утешительны, поскольку неявно содержат предположение, что при достижении некой ступени благосостояния как бы автоматически изменятся интересы и ценности большинства граждан. Но подобные связи в ходе общественного развития — не только отечественного — не бывают ни простыми, ни автоматическими. Уже приведенные выше данные, как и многие экономические индикаторы последних лет, показывают, что уровень благосостояния сам по себе не определяет ценностные ориентации и предпочтения людей, — это относится и к общественным группам, народам. В современном многообразном мире распределение уровней экономического развития и благосостояния далеко не соответствует распределению установок и ценностей. (Кроме того, сейчас стало очевидным, что количественные показатели роста недостаточны для определения его «качества» или социально-исторического типа: решающее значение имеет не размер национального или семейного богатства, а способ его использования, характер запросов, им стимулируемых и т.д.) Ценности современной цивилизации, в том числе свободы и права человека, «выращиваются» в русле культурных традиций и закрепляются, поскольку служат необходимыми условиями экономического роста и социального развития.

Доминирующее на отечественном социально-политическом поле предпочтение компонентов «материального достатка» — не только показатель общей «экономической» бедности страны (включая ее наиболее состоятельные группы, по уровню доходов — и запросов — далеко отстоящие от «мировых» стандартов), но признак бедности, даже убожества ценностных горизонтов общества.

Такая ситуация, разумеется, создает определенную базу для спекуляций «левого» и популистского типа, — что отнюдь не тождественно успехам соответствующей политики. В российском политическом калейдоскопе практически нет места левизне в ее европейском понимании (организованная борьба наиболее активных групп за политические и экономические интересы труда, меньшинств, социально слабых и т.д.), а под маской «левых» выступают люди и группы, ориентированные на консервативно-советские порядки, при которых никакой «борьбы за права» просто не существовало. Нынешние же призывы к повышению окладов и пособий (носящие скорее характер пожеланий и просьб в адрес властей, чем каких-либо требований) к «левым» идеологиям и практикам отношения не имеют. Как и вполне естественное стремление людей к более обеспеченной жизни. Вопрос в том, кто и как эти обычные для современности стремления может реализовать. Ни «лево»-популистская демагогия, ни демонстративные «государевы» подачки на это не способны. Как показывает весь мировой опыт, единственно надежный — хотя и не легкий — путь к нормальному благосостоянию большинства может обеспечить только развитая либеральная экономика и соответствующая разумная социальная политика. Приходится констатировать, что эта далеко не новая истина не пользуется пока большой поддержкой в обществе, в том числе и на его демократическом фланге.

От недовольства до протестов: дистанция и преграды

Согласно данным опроса типа «Мониторинг» за сентябрь 2006 г. (N=2100), 35% полагают, что страна движется в неправильном направлении, 29% — что их не устраивает собственная жизнь, 60% не верят, что правительство может в ближайшее время изменить к лучшему положение в России. Могли бы, по собственным утверждениям, принять участие в выступлениях с протестами экономического характера (против падения уровня жизни и пр.) 25% опрошенных в целом. Если бы это намерение превратилось в реальные действия, это создало бы на российском социально-политическом поле гигантскую (четверть опрошенных соответствует примерно 25 миллионам взрослого населения страны) протестную силу.

Следует иметь в виду, что приведенные выше данные характеризуют не возможное участие в акциях протеста, а лишь распространение деклараций о протестных намерениях. Вспомним ситуацию весны 2005 г., в разгар массовых выступлений против скандальной «монетизации» социальных льгот. Тогда одобряли эту реформу 39%, не одобряли 49% (март 2005 г., N=1600), а направление движения страны считали правильным всего 20% против 42% при 38% затруднившихся ответить (март 2005 г., N=2100). Тогда к акциям протеста относились с одобрением или с пониманием 76% опрошенных (неодобрительно — 16%). Готовность принимать участие в акциях протеста выражали 27% против 57%. Но реально участвовало в них по всей стране в сто раз меньшее число людей — около 200 тыс., т.е. примерно 0.2% взрослого населения или 0.3% сочувствовавших протестным выступлениям. К тому же в подавляющем большинстве случаев такие выступления носили характер призывов и просьб, обращенных к правительству и отнюдь не направленных против политики и власти в целом. Использовавшиеся кое-где «крайние» средства типа блокирования возмущенными пенсионерами улиц (современный аналог баррикад прошлого) не нарушали общей картины. Впрочем, и этого оказалось достаточно для того, чтобы власть пошла на уступки, в частности, отложила напугавшую многих реформу ЖКХ.

Определенный социально-экономический («потребительский») успех был достигнут: наиболее острые углы «монетизации» сглажены, накал протестов ослабел, власть стала более осторожно относиться к массовым настроениям (пока это позволяют денежные ресурсы). Но о переменах на социально-политическом поле говорить не приходится. Не появилось даже зародышей «протестной» самоорганизации населения. Остались практически незамеченными робкие попытки соединить массовые социальные требования с общедемократическими. Не оправдались распространенные в общественных настроениях первой половины 2005 г. предположения о предстоящих новых волнах массового протеста. (В общем, «ситуация недовольства», фигурально выражаясь, вернулась к своему классическому отечественному образцу, поэтически описанному в позапрошлом веке: «...И пошли они, солнцем палимы, повторяя: «суди его Бог», разводя безнадежно руками»... Стоит отметить некоторые особенности современного существования этого образца.)

Массовое недовольство как специфический феномен российской жизни

В нынешних условиях широко распространенное общественное недовольство не имеет определенного «адресата»: оно не направлено против власти, режима, конкретных политических деятелей. В той же мере не направлено оно на утверждение или защиту определенных институтов, прав, достигнутого ранее уровня возможностей и т.п.

Отсутствие организованности («канализированности») настроений массового недовольства создает основу для манипулирования ими со стороны власти и ее политрекламной («технологической») обслуги. Характерный пример — разделение ответственности за экономические удачи и провалы, выводящее из-под удара «президентскую» команду. В 2005 г. общественное возмущение реформой льгот было отведено и от экономического блока правительства, в начале 2006 г. аналогичный прием обесценил критику военного ведомства, вызванную разоблачениями внутриармейских порядков. Но это все же манипулятивные приемы, относящиеся к ситуации с отдельными лицами и ведомствами.

Более существенны ситуации, когда в «технологических» акциях используются давно (исторически) проложенные каналы ориентации общественного недовольства и возмущения — скажем, против «чужих» и «чуждых». По такому образцу строятся кампании государственно-организованой ксенофобии — от несколько приевшейся уже чеченофобии до периодически возрождаемой западофобии и новомодной грузинофобии и т.д. По потенциалу своего воздействия подобные кампании явно превосходят попытки направить массовое возмущение против сверхбогатых «олигархов».

Еще одна примечательная черта отечественного массового недовольства (прежде всего, социально-экономического, но не только его) — размещение «позитивной» точки отсчета в мифологизированном прошлом. Уровень запросов — а потому и мера их удовлетворения — определяется обращением не к перспективным, а к пройденным образцам. С этим связана, естественно, живучесть консервативно-ностальгических стандартов в общественном мнении. Кроме того — и сегодня даже важнее, — что в ситуации нарастания кризисных признаков в разных сферах средствами самооправдания властных структур на все чаще становятся не обещания грядущих успехов, а «пугающие» аргументы (типа «может быть хуже»).

Неорганизованность и неопределенность направления современного общественного недовольства вынуждает его носителей адресовать свои просьбы к властным инстанциям, преимущественно к высшим из них (в некотором смысле — римейк известного шествия с хоругвями столетней давности). В общественном воображении закрепляется тем самым ситуация вынужденного псевдо-патернализма. Между тем, демонстративные подачки некоторым категориям населения от переполнившей свои закрома нефтедолларами власти столь же далеки от патерналистских моделей общества, как государственно-мифологическая забота «отца народов» о своих подданных.

Функции и перспективы «смиренного» недовольства

Как представляется, их не стоит сводить к функциям некоего универсального «фона» (как бы театрального задника) происходящих в обществе процессов любой направленности. Рассеянное и беспомощное массовое недовольство на деле служит средством нейтрализации и обесценивания протестного потенциала, а в более широком плане — средством оправдания сложившейся системы государственного произвола и общественной беспомощности. Вынужденная апелляция недовольных групп к власти предержащей усиливает их зависимость от правящей бюрократии.

Преодоление этой парадоксальной ситуации, по всей видимости, возможно лишь с изменением ее компонентов. Пока перед нами существующие структуры управления и подчинения, трудно представить появление «нормальных» путей общественного недовольства, обеспечивающих повышение уровня массовых запросов и формирования институциональных средств их удовлетворения. Новая, даже многократно усиленная волна массового недовольства образца 2005 г. вряд ли смогла бы изменить характер — и уже известные нам судьбы — такого недовольства. Никакой перебор сегодняшних компонентов общественной жизни (в том числе с помощью массовых опросов) не способен обнаружить ни в озабоченных «низах», ни в более удовлетворенных «элитарных» слоях реальных «ростков» иной системы отношений между человеком, обществом и государством, — которая может и должна быть сформирована с изменением обстоятельств и в результате целенаправленных усилий.