«Человек советский»: четвертая волна

Группа социологов ВЦИОМ-А продолжают многолетнее исследование феномена советского человека в постсоветской России. Сегодня «Полит.ру» публикует статью Юрия Левады из журнала «Вестник общественного мнения», который является наследником традиционного вциомовского «Мониторинга общественного мнения» и с этого месяца выходит под новым именем.

В июле-августе 2003 г. ВЦИОМ провел очередное, четвертое исследование в рамках программы «Советский человек». Опрошено 2000 респондентов по репрезентативной общероссийской выборке. (Напомню, что предыдущие опросы этого цикла проходили в 1989, 1994 и 1999 гг.). Анализ полученных данных позволит представить различные аспекты типичных ценностных ориентаций, установок, стереотипов, самооценки, настроений, ожиданий и разочарований, восприятия исторических событий и деятелей, - присущих массовому сознанию различных общественных групп, которые в совокупности составляют социально-антропологический тип «человека советского», Homo Sovieticus. В соответствии с принятыми в начале работы исследовательского коллектива*) методологическими предпосылками, мы стремимся рассматривать этот сформированный прошлой эпохой феномен в меняющихся общественных условиях как лабильный, адаптирующийся и - благодаря этому - в высшей степени устойчивый. Поэтому мы можем сейчас говорить о судьбе характеристик «человека советского» в постсоветских условиях.

Каждый новый этап разработки программы не только дает материал для понимания динамики изучаемого предмета (массового сознания «человека советского»), но позволяет глубже понять, а иногда и переоценить, многие полученные ранее результаты и гипотезы исследования.

В настоящей статье рассматривается лишь одна из тем четвертой волны исследования – восприятие человеком общественных перемен последнего времени – в сопоставлении с результатами предыдущих опросов по той же программе.

Масштабы перемен. Начнем с самых общих – а потому и наиболее противоречивых – оценок происходящих перемен в общественном мнении. Как показывает исследовательский опыт, любые общие оценки (к чему бы они ни относились) чреваты парадоксами и противоречиями уже потому, что строятся по разным источникам, как бы суммируя близкий и дальний опыт, информацию индивидуально приобретенную, групповую (полученную от «своих», от знакомых, встречных и пр.) и массовую, официальную и неофициальную.

*) Программа «Советский человек» на протяжении 14 с лишним лет разрабатывалась коллективом Отдела теории и методологии ВЦИОМ, который в настоящее время работает в структуре Аналитической службы ВЦИОМ («ВЦИОМ-А»).

Две особенности в общих оценок перемен общественным мнением бросаются в глаза. Во-первых, значительно более редкими стали представления о том, что в собственной жизни людей произошли большие перемены. Во-вторых, с годами необъяснимо возросло число считающих, что в их жизни «по сути дела ничего не изменилось». В то же время уменьшилась - и довольно заметно, в полтора раза - доля «разочарованных» («но все идет по-старому»).

Рассмотрим эти тенденции подробнее, в разрезе возрастных групп.

Таким образом, «большие изменения» в 1994 г. отмечали почти в равной мере все выделенные возрастные группы (но чаще – до 40 лет), а в 2003 г. перемены явно «измельчали», особенно в глазах 40-летних и старших. Заметим, что такое изменение оценок произошло, в частности, в одной возрастной когорте, которой в 1994 было 25-39 лет, а в 2003 г. (примерно) 40-54 года.

Представления о том, что «ничего не изменилось» стали почти вчетверо (!!) более распространенными во всех возрастных группах, причем они чаще встречаются у самых молодых и у самых старших. Очевидно, что в старшей группе такие мнения связаны с переживаниями трудностей жизни и ностальгией по прошлому (по-видимому, представления о переменах для значительной части опрошенных имплицитно связаны с понятием «изменения к лучшему»). Что же касается нынешних молодых, то у них нет собственного опыта для сравнения с дореформенным положением вещей; в 1994 г. у тогдашних молодых людей такой опыт имелся; кроме того, на умы действовал разноголосый хор СМИ, воспевавших или проклинавших перемены.

Наконец, то, что уровень разочарования в переменах («оказалось, что все идет по-старому») во всех группах заметно снизился, скорее всего, можно объяснить дискредитацией самих иллюзий относительно перемен: сейчас о них реже вспоминают.

Значимость перемен. Перейдем теперь к представлениям о значимости перемен в различных сферах жизни.

Как видим, почти все отмеченные в таблице изменения в 2003 г. кажутся людям менее важными, чем в 1994 г. Исключений заметно три: более важными стали представляться ослабление единства страны, обнищание людей, особенно же рост коррупции и анархии. Каждая из этих позиций, очевидно, содержит различные компоненты: с одной стороны, действуют «реальные» факторы (кавказская ситуация, уровень жизни, масштабы коррупции), с другой – общественное внимание к соответствующим явлениям, поддерживаемое СМИ и официальными источниками.

Остановимся теперь на некоторых возрастных особенностях восприятия общественных перемен. Исчезновение дефицита примерно в равной мере важно для всех возрастных групп и примерно в одинаковой мере стало несколько менее важной. Проблема безработицы, естественно, тревожит людей в рабочем возрасте, особенно в старшем рабочем (40-55 лет). Но за десятилетие эти тревоги заметно возросли преимущественно среди самых молодых. Зависимость от Запада отмечают почти одинаково часто во всех группах, одновременно повсеместно отмечается и рост показателей «неважности» этой проблемы. Вероятно, действует фактор привыкания к изменившемуся положению России в мире. Тот же фактор уменьшает остроту восприятия такого явления как формирование слоя богатых людей, только в старшей рабочей группе отмечается рост его значимости. Ослабление единства России стало больше беспокоить прежде всего людей двух старших возрастных групп (что и дало рост соответствующего сводного показателя). Тенденция обеднения, обнищания населения сильнее тревожит самых молодых и – в большей мере – самых пожилых. Такие изменения как возможность завести собственный бизнес, учиться и работать за рубежом, а также «жить, не обращая внимания на власти», понятно, привлекают «практическое» внимание прежде всего у молодых; для более пожилых это скорее предмет «идеологического» интереса, притом слабеющего.

Особо стоит отметить динамику оценок важности двух идейно-политических позиций – политических и гражданских свобод, а также краха коммунистической идеологии. «Свободы» явно имеют теперь меньшее значение для всех возрастов. Одни - например, свобода слова - стали привычными и мало интересными, другие представляются скорее излишними или вредными (многопартийные выборы; на этом мы остановимся позже). Сказывается и официально заявленная в последнее время точка зрения, согласно которой мы имели до сих пор не свободы, а «вседозволенность», от которой надлежит избавиться в интересах порядка и управляемости в государственной жизни. Нетрудно заметить, что приведенное мнение почти буквально повторяет известный лозунг консервативных оппонентов «перестройки», распространенный в 1990-1991 гг.

Примечательно, что крушение официальной идеологии советского режима кажется сейчас более важным только в самой старшей группе, и только в этой группе это событие оценивается как скорее важное. Во всех остальных возрастах оно уже в 1994 г. воспринималось как относительно маловажное, а сейчас стало еще менее значимым. Это не признак переоценки идеологических ценностей или замены одной идеологической системы какой-то иной, – такие процессы не наблюдаются и вряд ли возможны, – а всеохватывающей деидеологизации общества. Что, кстати, мешает и формированию системы «управляемой демократии».

Остановимся теперь на оценках значимости ряда общественных перемен в различных политических группах.

В электоратах, относительно высоко оценивающих возможность начать собственное дело (Яблоко, СПС, ЛДПР), эти оценки выросли, среди избирателей КПРФ – снизились. Обнищание населения больше стало тревожить электораты всех партий, кроме ЛДПР, где такая тревога даже несколько снизилась. Только сторонники СПС стали со временем (в сравнении с избирателями Выбора России) больше ценить значение политических свобод. А крах коммунистической идеологии кажется скорее важным только избиратели «Яблока» и КПРФ (последние явно с другим знаком, как негативное изменение), только для названных двух электоратов значимость этого события с годами возросла. О позициях сторонников «Единой России» можно судить, понятно, по данным 2003 г.; как правило, их оценки оказываются где-то посередине между демократами и коммунистами. Политические свободы им представляются скорее важными, - по-видимому, поскольку составляют демонстративные атрибуты нынешней правящей элиты.

«Знак» перемен («полезные» и «вредные»). Данные различных волн исследования показывают довольно сложную динамику одобрения\неодобрения изменений в различных сферах жизни.

Только в двух сферах из приведенного перечня изменений наблюдается устойчивый рост положительных оценок (свобода предпринимательства и забастовки), причем только в оценках забастовок произошел “поворот знака”, т.е. возобладало представление о полезности такого права. И лишь в одной области – многопартийных выборов – стабильно превалируют негативные оценки («больше вреда»). Примечательно, что преобладание представлений о вредоносности конкурентных выборов сохраняется в общественном мнении и летом 2003 г., в обстановке нарастающего электорального ажиотажа. Свобода выезда оценивалась фактически одинаково позитивно в 1994 и 1999 гг., а в 2003 г. представления о полезности этой перемены стали заметно более частыми. Неустойчивыми выглядят уровни одобрения таких – в целом одобряемых - перемен как свобода слова, сближение с Западом: в кризисной ситуации 1999 г. возрастает неодобрение, в как будто более спокойной – изменения чаще кажутся полезными.

Обратимся вновь к возрастной динамике наблюдаемых показателей за 1994-2003 годы.

Свобода слова в относительно молодых группах (до 40 лет) стала представляться более полезной, хотя возросла и доля считающий ее вредной. В старших двух группах эту свободу реже считают полезной, а чаще – вредной; в группе пожилых стало преобладающим представление о ее вредности. Самым молодым (впервые получившим право голоса) многопартийные выборы представляются полезными, во всех остальных возрастах – скорее вредными, притом в заметно большей мере, чем в 1994 г. А свободу выезда за границу все считают скорее полезной и эту пользу отмечают чаще. Предпринимательство оценивают как более полезное во всех возрастных группах, и этот показатель у всех вырос. Право бастовать «все» считали вредным в 1994 г., а теперь все группы, вплоть до старшей, признают его полезным. И, наконец, сближение с Западом также одобряется повсеместно, но в старшей группе – с явно возросшим сопротивлением.

Свободу слова, печати в 1994 г. скорее одобряли во всех электоратах, даже в коммунистическом (возможно, имела значение свобода оппозиционной прессы, подвергавшейся гонениям в 1991 и 1993 гг.), в 2003 г. ее считают скорее вредной лишь избиратели КПРФ. Но во всех политических группах населения негативные суждения об этой свободе стали более заметными, в том числе и среди демократов. Можно предположить, что здесь сказывается реакция на растущую монополизацию СМИ и усиление контроля над ними..

Многопартийные выборы полагают скорее полезными (хотя и с более частыми оговорками) избиратели демократов – «Яблока» и СПС. В электоратах КПРФ и ЛДПР они казались вредными в 1994 г. и стали казаться еще более вредными в 2003-м.Как ни странно на первый взгляд, разделяют такие оценки и в электорате «Единой России», нацеленном на успех в очередных думских выборах. Видимо, в современных условиях никакие электоральные победы не могут считаться прочными.

А свободу выезда сейчас считают скорее полезной все партийные электораты, в том числе и коммунистический, в котором ранее преобладали опасения ппо этому поводу.

Весьма примечательно, что свобода предпринимательства, к которой ранее явно негативно относились коммунисты и очень сдержанно - жириновцы, теперь одобряется всеми электоратами без исключения. Это показывает, что частная собственность и бизнес, в принципе, – на массовом уровне – перестали быть предметом политических коллизий.

Интересная метаморфоза произошла с оценками такой перемены как легализация забастовок. В 1994 г. во всех электоратах, в том числе в демократических, почти в равной мере преобладало негативное отношение к этому явлению, а в 2003 г. мы видим, что его оценки везде стали положительными. А то, что наиболее сдержанными (соотношение оценок 41:28) они выглядят в коммунистическом электорате, должно быть, показывает, сколь далека компартия от нынешних массовых протестов.

Сближение с Западом одобряют сейчас все электораты, кроме коммунистичскогоВ последнем оценки такого сближения стали еще более негативными, чем десятилетием ранее.

Налицо как будто широкое, чуть ли не всеобщее, принятие существенных перемен последних 10-15 лет. Однако приходится признать, что методологический аппарат исследования, разработанный почти полтора десятилетия назад, уже не способен учитывать тех качественных характеристик общественных изменений, которые сейчас приобрели первостепенное значение. Декларативное признание свободы слова – исходит ли оно «сверху» или «снизу» – немногого стоит сейчас без надежных гарантий и правовых механизмов ее обеспечения. И без готовности общества (институтов гражданского общества…) ее защищать. Точно так же реальное значение нынешней электоральной многопартийности не может определяться степенью - или мотивами, что немаловажно – ее словесного признания на любом уровне. При сегодняшнем распространении приемов «политтехнологии» и неразрывно связанной с ней «управляемой» политкоррупции имеют значение - точнее, должны его иметь в расчете на перспективу – не партийные «ярлычки», а реальные возможности политических организаций, способных определять и отстаивать интересы общественных групп в реальной политической конкуренции. Утверждение предпринимательства как свершившегося факта, в том числе в общественном мнении, не снимает проблему законной свободы бизнеса, а переводит эту проблему в иную плоскость: эффективности производства, законодательного обеспечения прав труда, капитала и государства. А также преодоления популистского наследия («черной» зависти в отношении богатых и ностальгии по эгалитарной бедности) как в массовом сознании, так и в государственной политике.

Особо следует отметить, что проблемы отношений с развитым миром, с «Западом» в сегодняшних условиях не решаются, а скорее лишь маскируются демонстративными жестами сближения «в верхах», масштабами поездок на среднемассовом уровне, объемами нефтегазоэкспорта и т.п. К реальному сближению социальных институтов, норм, ценностей, политических и социальных программ не готовы ни власть, ни само общество (в том числе и общественное мнение). Тотальная изоляция советского образца уже невозможна, но как будто невидимая стена (впрочем, хорошо заметная и в политических акциях и в массовых опросах) по-прежнему противопоставляет «наше» – всему «чужому». Давно замечено, что чем больше размываются старые политические, информационные, экономические барьеры, не говоря уже об идеологических, тем сильнее действует на разных уровнях стремление спасти собственную «особость» с помощью традиционных и новообразуемых заграждений.

Видимо, одна из задач последующих исследований должна состоять в том, чтобы оценки произошедших перемен дополнить анализом вариантов их дальнейшего развития.

Символический поворот 1985-го. Реальные перемены и борьба вокруг них происходили позже, но этот год остается знаком поворота к иному, все еще не вполне определенному пути общественного развития. Поэтому и предметом резко противоположных оценок.

В посткризисный 1999 г. ностальгические оценки положения “до 1985” резко возросли, но в последнее время вернулись к значениям 1994 г. В соответствии с принятой в статье методикой изложения, обратимся к возрастным и партийным аспектам динамики этих оценок.

На протяжении десятилетия сохраняется заметное различие в суждениях лиц до и после 40 лет: переходя в более старшую возрастную группу (как «30-летние» 1994 стали «40-летними» 2003 г. – рамки возраста приблизительны) они как будто переходят и в иную группу мнений. Колебания уровней согласия\несогласия с позицией «лучше как до 1985-го», связанные с посткризисной ситуацией 1999 г.

При рассмотрении суждений в разрезе партийных симпатий ограничимся, как и ранее, сравнением ситуаций 1994 и 2003 гг.

Некоторые показатели, приведенные в таблице, кажутся нетривиальными. Предпочтение ситуации «до 1985-го» сохранилось и даже заметно усилилось только в электорате КПРФ, резко уменьшилось у избирателей ЛДПР (практически сравнялись уровни согласия и несогласия). В электорате СПС решительное несогласие с таким предпочтением выражено еще резче, чем у избирателей ВР в 1994 г. – можно полагать, что здесь сказываются не только идеологические приоритеты, но и практическая причастность лидеров партии к реформам 90-х гг. Но вот среди сторонников «Яблока» сопротивление ностальгическим настроениям явно ослабло, и связано это, скорее всего, с ростом скептических оценок результатов перемен минувшего десятилетия.

Имеется возможность сопоставить аргументы сторонников и оппонентов предпочтений положения «до 1985-го» в исследованиях 1999 и 2003 гг.

Рассмотрим эту аргументацию в разрезе возрастных групп.

На распространенность различных доводов прежде всего влияет многократно отмеченных барьер 40-летия. Апелляции к «сильной, единой стране», «порядку», уверенности в будущем и низким ценам значительно чаще встречаются в старших группах, а ослабевают преимущественно у молодых.

Рассмотрим теперь – тоже в разрезе возраста – аргументацию противников ностальгии по доперестроечному прошлому.

Изоляция страны от мира, дефицит и невозможность хорошо заработать отмечаются прежде всего более молодыми, но чаще всего – «старшими», работающими молодыми (25-39 лет). Отсутствие свободы слова одинаково часто указывают обе младшие группы. В старшем возрасте недобрым словом поминается преимущественно дефицит и бедность. Представление о том, что «жить было скучно», разделяют фактически только до 40 лет.

Необратимость перемен? В заключение обратимся к массовым суждениям относительно возможности событий, которые были характерны для прошлых периодов истории.

Как видим, почти все варианты возвращения к порядкам, событиям и самой атмосфере прошлого довольно решительно отвергаются в общественном мнении. Только возможность национальных конфликтов кажется реальной (коэффициент больше 1) – поскольку она и составляет часть современной общественной реальности. Но все же почти половина опрошенных (коэффициент 0.42-0.45) допускает вероятность таких событий, как восстановление плановой экономики, гражданская и мировая войны, а около 40% считает вероятными «преследования диссидентов» и «культ личности главы государства». Конечно, общественное мнение лишь свидетельствует о степени массовой обеспокоенности теми сегодняшними реалиями, которые в той или иной мере могут считаться аналогиями или имитациями определенных феноменов прошлых эпох. Само по себе мнение «большинства» или «меньшинства» опрошенных не определяет степень опасности исторического возврата. Тем более, что буквального повторения событий и форм не может быть (в «реку времени» дважды вступить нельзя), а видоизмененные образы таких явлений плохо распознаются в массовом сознании, да и не только в нем. По известному изречению, генералы всегда готовятся к «прошлой войне». Аналогичным образом общественное мнение в своих оценках ориентируется на представления о бывших войнах, переворотах, режимах, репрессиях, «культах» и пр. Между тем сегодня (и тем более в туманном «завтра») подобные явления могут иметь совсем иной вид, таить в себе иные угрозы или соблазны.

В принципе, это возвращает исследовательское внимание к уже отмеченной проблеме – необходимости более глубокого анализа произошедших общественных перемен и их последствий.