Издательство «Лайвбук» представляет книгу воспоминаний Веры Гиссинг «Жемчужины детства» (перевод Юлии Змеевой).
Воспоминания Веры Гиссинг, впервые опубликованные в 1988 году, рассказывают о еврейских детях, которых в июне 1939 года вывезли из Чехословакии в Англию, спасая от Холокоста. Вере не исполнилось и 11 лет, когда родители посадили ее на поезд, отправив в чужую страну в надежде, что там она будет в безопасности. Шесть лет девочка переживала все тяготы войны, находясь в Великобритании, вдали от мамы и папы, оставшихся под оккупацией. Она вела дневник, куда записывала ежедневные наблюдения, где тревожилась за родных и молилась об освобождении своей страны. Вернуться в Прагу ей удалось только после разгрома фашизма. Но что ждало Веру на руинах любимой ею Чехословакии? Остались ли выжившие? Ее глубоко прочувствованная исповедь разворачивается в настоящее размышление о силе человеческой воли, путеводном маяке надежды и природе добра и зла.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Школа: счастье и отчаяние
Поскольку часть моих дневников в послевоенные годы была утеряна, для описания следующих трех лет мне пришлось во многом полагаться на свою память. Встреча 1985 года и разговоры со старыми друзьями помогли восстановить и освежить воспоминания.
Чехословацкая государственная школа в Британии была основана после капитуляции Франции, когда члены нашего правительства и войска, а также семьи гражданских, укрывавшиеся во Франции, были вынуждены снова бежать — в этот раз в Великобританию. Изначально школа находилась в Суррее, но, когда я туда поступила, она переехала в здание Хинтон-холла в Шропшире, рядом с городом Уитчерч, в помещение вдвое больше предыдущего. В школу принимали детей от шести до восемнадцати лет.
Профессиональных педагогов среди гражданских эмигрантов не хватало, и к работе привлекли учителей, проходивших службу в вооруженных силах: такое у них было «спецзадание». Они вели уроки в военной форме, а поскольку к нам часто приходили молодые солдаты и служащие ВВС и сдавали вступительные экзамены в университет, военная форма казалась чем-то совершенно обычным.
В задачи школы входило обучение на двух языках и поддержание связи с чешской культурой и традициями. Нас также учили любить и уважать Великобританию. В час суровой беды, затронувшей в том числе и британцев, эта страна приняла нас, дала нам кров и обеспечила поддержку. В школе нам внушали, что мы тоже играем важную роль: мы были юными посланниками страны, о которой в мире мало кто знал.
Однако ясным осенним днем 1941 года, впервые увидев старое, довольно ветхое здание, я не знала, станет ли оно для меня домом, как стало для многих из нас, разлученных с родителями. Поднимаясь по широкой лестнице к входной двери, я могла думать лишь об одном: наконец я смогу снова быть среди своих. Моя изоляция от Чехословакии и всего чешского закончилась.
В просторном зале меня представили нескольким учителям и другим ученикам. Я видела вокруг лишь дружелюбные лица и слышала только чешскую речь. Наконец-то я здесь, подумала я, чувствуя себя спокойно, как дома.
На следующий день мне дали контрольную, по результатам которой должны были распределить в класс. Учительница объяснила, что уровень владения чешским языком у всех учеников разный. Многие еврейские дети, особенно маленькие, бежавшие из Чехословакии без родителей, прожив два-три года в англоязычной или франкоязычной среде, почти совсем забыли родной язык. Те, кто бежал из Судетской области, где говорили по-немецки, никогда толком не знали чешского. В школе учились дети чешских дипломатов, солдат и пилотов, политических беженцев и очень много еврейских детей. Были счастливчики, кому повезло избежать войны: их семьи переехали в Великобританию задолго до начала военных действий и работали в чешских компаниях. Мы представляли собой пестрое сборище, и распределить нас по классам, чтобы каждый учился по способностям, было не так уж просто.
Я написала контрольную на «отлично», видимо, потому что еще давно решила, что не забуду ни слова из родного языка. И не забыла, так как регулярно вела дневник, читала и перечитывала чешские книги.
К моему восторгу, Ольга тоже приехала в эту школу, нас определили в один класс и в одно общежитие. Я радовалась, что у меня будут не только новые друзья, но и старая подруга. В моем классе учились два еврейских мальчика — Гонза и Сеппи, приехавшие на том же детском поезде, что и я. На долю Гонзы выпало много приключений.
По приезду в Англию его встретил дядюшка, у которого не было ни денег на его содержание, ни свободной комнаты. Тогда над ним сжалилась добрая молодая учительница и взяла его и еще нескольких бесприютных детей под свое крыло: она отвезла их в Лейтон в Эссексе и устроила в семьи друзей. Гонзу отправили ночевать к супружеской паре учителей. Эти добрые люди заставили родного сына уступить Гонзе свою спальню, чтобы он мог поспать в нормальной постели. В итоге Гонза прожил у них почти год и уехал, лишь когда его благодетель ушел на флот и денег на содержание ребенка не осталось.
Тогда его отправили в мужское общежитие для беженцев на окраине города Регби. Общежитием заправлял мистер Овертон, хозяин лавки и поистине замечательный человек. Практикующий христадельфианин1, он еще до оккупации Чехословакии вел неустанную борьбу, пытаясь убедить британское правительство, что евреи на оккупированных территориях в огромной опасности и необходимо принять меры для спасения детей сперва из Германии и Австрии и затем из Чехословакии. Он пытался воздействовать на членов парламента и собрал круг сторонников, организовав лоббистскую группу. Много лет спустя Гонза навестил мистера Овертона, и тот принес с чердака свою самую ценную вещь: картонную коробку, в которой лежало более двухсот табличек с именами — тех самых, что вешали детям на шею, когда они приезжали в Англию и поступали к нему на попечение. Каждая табличка означала одну спасенную жизнь.
Сеппи, еще один мальчик с детского поезда в нашем классе, приехал с братом из Братиславы. Ему тоже не удалось зацепиться в Англии, и он скитался от одной приемной семьи к другой, пока не приехал в Хинтон-холл. Теперь он знал, где его место. Школа стала его убежищем и домом, а годы, проведенные в Хинтон-холле, — счастливейшим периодом его детства.
Когда я рассказала детям свою историю и роль, которую в ней сыграл президент Бенеш, другой мой одноклассник, Петер, заявил, что Бенеш помог и ему, и объяснил, как именно. Петер с родителями были в числе первых бежавших во Францию. Его отец был евреем, а мать — немкой. Во время боев во Франции Петер с матерью разлучились с отцом, офицером чехословацкой армии.
Подвергаясь огромному риску и пережив много тягот, Петер с матерью сели на корабль до Великобритании, но, поскольку мать была немкой, по приезду их задержали и отправили в тюрьму Холлоуэй. Тот факт, что они бежали от нацистов, никого не интересовал. Впрочем, Петер, кажется, гордился тем, что стал самым маленьким чехом, сидевшим в тюрьме. В конце концов его перевели в немецкий детский дом в Уондсворте. Но Петер не был немцем, он ощущал себя чехом до мозга костей, и в немецком приюте ему было плохо. Какая-то добрая душа дала ему три пенса, на эти деньги он купил почтовых марок и написал два письма: матери в Холлоуэй и президенту Бенешу. Бенеш вмешался, и Петера перевели в чешскую школу.
Вскоре президент побывал проездом в чехословацком военном лагере в Кэмберли. По удивительному стечению обстоятельств там он познакомился с отцом Петера, который считал, что его жена с сыном остались в оккупированной Франции. «У вас есть тринадцатилетний сын?» — спросил президент, и когда отец Петера кивнул, ответил: «Ваш сын мне написал». В результате семья воссоединилась.
Подобных историй в школе было множество. Дети рассказывали о невероятных спасениях, мужестве и тяготах. Одному мальчику, Рене, едва исполнилось восемь лет, когда они с матерью пешком пересекли Пиренеи. Они бежали с группой, но их засек пограничный патруль. Проводник скрылся, прочих участников группы убили или взяли в плен. А мать Рене велела ему притвориться камнем и не шевелиться, и он сидел неподвижно, пока не миновала опасность. Затем, прячась и крадясь между скал, они пересекли границу.
Другие истории рассказывали о двух маленьких сестрах, которых перенесли через границу в чемоданах, и о семье, проехавшей через границу на санях, — отец, майор чехословацкой армии, притворился лесорубом. Были и грустные истории — о тех, кому бежать не удалось, о разделенных семьях, родственниках, которых поймали и убили. Я слушала, раскрыв рот, и все время ощущала смятение, а где-то в глубине сознания назойливой мухой жужжал вопрос: что с моими родителями? Я молилась, чтобы с ними и нашим домом было все в порядке.
Мне с самого начала сказали, что я должна буду выполнять несложные повседневные обязанности: ухаживать за клумбами, штопать носки и пришивать пуговицы, иногда мыть посуду, убирать со столов и чистить овощи. Я не возражала, никто из детей не возмущался. Как бы то ни было, чистить картошку приходилось редко — это задание выполняли в наказание непослушные мальчишки, а их у нас хватало, так что картошка всегда была почищена.
Во главе столов всегда сидели старшие девочки. За нашим столом председательствовала Хана. Она была еврейкой старше меня на три года, и, несмотря на разницу в возрасте, я легко нашла с ней общий язык. Однажды я призналась, что очень беспокоюсь о сестре. Хана меня не поняла. С какой стати мне, тринадцатилетней девочке, беспокоиться о Еве, которой уже семнадцать, да и живет она, судя по моим рассказам, в роскоши?
— Она одинока, — ответила я, и эти слова привели к началу дружбы по переписке между Ханой и Евой, которая продолжалась много лет. Я очень любила сестру и страшно переживала за нее. Летом она приехала в школу, и я убедилась, что волновалась не зря. Тогда Ева уже закончила школу и начала работать медсестрой.
Еве очень понравилось в Хинтон-холле. Здесь ей было хорошо. Я сохранила ее письмо, в котором она описывала свои чувства в тот приезд:
Я чувствовала себя как дома рядом с тобой, моей любимой сестренкой. Нас окружали люди с такими же проблемами. Мы все бежали из родной страны в чужую, надеясь, что однажды сможем вернуться домой.
В моей школе, а потом в больнице ко мне относились как к иностранке. Даже когда я пыталась объяснить, что чувствую, меня никто не понимал. Но в Хинтон-холле все сразу все поняли. Я не завидовала тому, как ты живешь, но мне так хотелось жить и учиться вместе с тобой. Тогда мне не нравилась работа медсестры, она совсем не приносила удовольствия. В твоей школе я почти почувствовала себя счастливой, насколько это было тогда возможно…
Ева вернулась в больницу в Пул и продолжила работать медсестрой. Вскоре ее приставили к палатам для раненых. Она гордилась, что вносит свой вклад в помощь воюющим.
У нас в школе тоже работали чудесные молодые медсестры, окружившие нас заботой. Для нас, детей, эти ласковые женщины были почти как названые матери. Само собой, их ангельская внешность и личные качества не остались незамеченными у мальчишек. Те подозрительно часто болели или получали различные травмы, чтобы хотя бы ненадолго остаться наедине с одной из наших Флоренс Найтингейл2. А сколько было слез и зубовного скрежета, когда объявили о помолвке одной из медсестер и учителя математики, красавчика, по которому сохли старшие девчонки.
Эта помолвка была одной из трех за время моего пребывания в школе. Неудивительно, что в нашем тесном и во многих отношениях изолированном сообществе складывались романтические отношения и заключались браки. За пределами школы у персонала не было никакой жизни, все общались и дружили лишь друг с другом. Как и для нас, учеников, школа стала домом для учителей и служащих. На самом деле мы были и не школой вовсе, а одной большой семьей.
Хотя наша жизнь протекала относительно самодостаточно, мы активно контактировали с окружающим миром. Часто участвовали в международных молодежных собраниях, концертах и встречах.
Мне всегда нравились чешские национальные танцы и песни, и хотя мои певческие способности оставляли желать лучшего, я вступила в школьный хор и танцевальный коллектив. А значит, меня часто выбирали для выступлений, где я представляла свою школу и страну. Я всегда радовалась таким мероприятиям.
Нами заинтересовались газеты и радио, и школа обрела известность. В конце концов слух о нас дошел до самого Букингемского дворца. Однажды в школу привезли бочку меда. Оказалось, мед прислало правительство Аргентины в подарок принцессам Элизабет и Маргарет, но по личной просьбе принцесс бочку переправили нам, детям из чехословацкой школы. Как же мы обрадовались настоящему меду после военной диеты из хлеба с маргарином!
1. Унитарная (отрицающая Троицу) христианская конфессия, возникшая в Великобритании и США в ХIХ веке.
2. Флоренс Найтингейл (1820–1910) — сестра милосердия и общественная деятельница Великобритании. Ее имя стало нарицательным.