Конец российской модели рынка труда?

Институт демографии Государственный университет Высшая школа экономики
		ЭЛЕКТРОННАЯ ВЕРСИЯ БЮЛЛЕТЕНЯ “НАСЕЛЕНИЕ И ОБЩЕСТВО”
101000, Москва, Покровский бульвар, д. 11; Факс (495) 628-7931

Над темой номера работал Ростислав Капелюшников

Кризис проверяет российскую модель труда на прочность

Глубокий кризис, поразившийся российскую экономику во второй половине 2008 года, стал вызовом для утвердившейся модели рынка труда, поставив под вопрос ее дальнейшее существование.

Было бы неверным полагать, что в 2000-е годы российская система трудовых отношений сохранялась в полностью неизменном виде. В этот период она подвергалась многочисленным, пусть и не всегда последовательным корректировкам и модификациям со стороны государства. Взятая сама по себе, каждая из таких подвижек могла представляться малозначимой и непринципиальной — особенно на фоне непрерывно набиравшего обороты экономического роста. Нельзя, однако, исключить, что их постепенное накопление могло привести к частичной или даже полной блокировке прежних приспособительных механизмов. С началом кризиса стало ясно, что развитие российского рынка труда подошло к институциональной развилке: удастся ли прежней модели подтвердить свою жизнеспособность или же она будет вытеснена какой-то иной моделью с иным, более «стандартным» алгоритмом функционирования? В конечном счете, ответ на этот вопрос будет зависеть от соотношения между альтернативными способами адаптации. Преобладание методов «ценовой» и «временной» подстройки будет свидетельствовать об устойчивости сложившейся ранее модели, преобладание методов «количественной» подстройки — о ее сломе и постепенном преодолении  [1]. И то, как поведет себя российский рынок труда в нынешних «шоковых» условиях, во многом предопределит траекторию его последующей эволюции.

С экономической точки зрения, как мы могли убедиться, важнейшей функциональной характеристикой российской модели рынка труда являлась низкая эластичность занятости по выпуску. Соответственно если в условиях нынешнего кризиса этот показатель также окажется намного ниже единицы, то это станет сигналом, что выработанные ранее «нестандартные» механизмы приспособления никуда не исчезли и продолжают активно действовать; если же окажется, что он близок к единице или даже выше нее, — о них можно будет говорить лишь в прошедшем времени. С социальной точки зрения, как мы попытались показать, важнейшим результатом формирования в России специфической модели рынка труда стала неожиданно низкая степень конфликтности трудовых отношений — явно непропорциональная масштабам пережитых обществом драматических перемен. Соответственно если рост напряженности на рынке труда не породит волны массовых социальных конфликтов, то это станет свидетельством жизнеспособности прежних механизмов адаптации; если же он приведет к резкому обострению социальной обстановки — то свидетельством их выхода из употребления.

К сожалению, попытки установить, произошло ли «перерождение» российской модели рынка труда, наталкивается на разнообразные препятствия. И дело не только в том, что картина дальнейшего развертывания экономического кризиса — как долго он продлится, насколько глубоким будет, какие сегменты экономики затронет сильнее всего — по понятным причинам остается крайне неопределенной. К этому добавляются серьезные информационные ограничения технического характера, связанные с тем, что измерение многих важнейших индикаторов, относящихся к рынку труда, производится официальными статистическими органами со значительным отставанием по времени (когда, к примеру, сбор данных ведется в квартальном режиме). И хотя с началом кризиса Росстат и Министерство здравоохранения и социального развития предприняли определенные шаги по повышению оперативности и расширению круга собираемых данных, далеко не все из них доступны независимым исследователям.

И все же нельзя считать, что любые попытки анализа оказываются из-за этого невозможными вплоть до окончательного прояснения ситуации. Можно предложить два обобщенных теста — «экономический» и «социальный», позволяющих в первом приближении определить вектор вероятных будущих изменений.

Что касается «экономического теста», то он может быть осуществлен несколькими различными способами, в известной степени дополняющими друг друга. Во-первых, мы можем провести сравнительный анализ имеющихся альтернативных прогнозов — как официальных, так и неофициальных, чтобы выяснить, что за ними стоит, насколько они правдоподобны и как они выглядят в свете прошлого опыта. Во-вторых, мы можем проанализировать шаги, которые в условиях кризиса уже начало предпринимать государство, чтобы оценить их вероятные последствия с точки зрения дальнейшего развития событий в сфере занятости. В-третьих, мы можем описать первоначальную реакцию рынка труда на кризисные потрясения — насколько она оказалась сильной и в каких формах стала преимущественно проявляться. Наконец, мы можем рассмотреть изменения в базовых параметрах его функционирования — стали ли они принципиально иными по сравнению с периодом 1990-х годов?

Что касается «социального теста», то мы можем попытаться выяснить, насколько в условиях нынешнего кризиса изменился характер взаимоотношений между работниками и работодателями. Это поможет нам понять, сохранил ли российской рынок труда способность реагировать на кризисные потрясения, не порождая массовых социальных конфликтов, или же за прошедшие годы она была им утрачена и уже не поддается восстановлению.

Что обещают макроэкономические прогнозы?

Для России прогнозные оценки как ожидаемого экономического спада, так и ожидаемого роста безработицы варьируют в достаточно широком диапазоне. Согласно первоначальному прогнозу Министерства экономического развития, предполагалось, что в 2009 году объем ВВП уменьшится на 2,2%, хотя, по мнению большинства независимых экспертов, его падение должно было составить не менее 5%. И хотя затем, по мере осознания реальных масштабов спада, прогнозные оценки стали стремительно ухудшаться, величина 5% может быть принята в качестве условного консенсус-прогноза, который существовал в начальные месяцы кризиса.

Если говорить о безработице, то, по первоначальным официальным прикидкам, в 2009 году она должна была вырасти до 7,5%. Вместе с тем, как мы отмечали, уже на старте кризиса многие эксперты были склонны рисовать куда более мрачную картину, уверенно предсказывая взлет общей безработицы до отметки 15%. Большинство остальных прогнозов укладываются в вилку, задаваемую этими цифрами.

Что же предполагали приведенные оценки ожидаемой безработицы и в частности — как они соотносились с показателями ожидавшегося спада производства? Очевидно, что прогноз, исходивший из возможности удержания безработицы на уровне 7,5%, являлся неоправданно оптимистичным: фактически он исходил из представления, что, несмотря на глубокий экономический спад, безработица будет такой же, как в 2006-2007 годах, в период бурного экономического роста. Но, как следует из данных Росстата, уровень общей безработицы уже в первые месяцы 2009 года намного превысил порог в 7,5%, так что официальным инстанциям практически сразу пришлось отказаться от своего исходного прогноза (более поздняя пересмотренная оценка в среднем на весь текущий год — 8,2%).

Что касается цифры 15%, то она предполагала, что в 2009 году общая безработица должна была вырасти по сравнению с предыдущим годом почти на 10 процентных пунктов. Но такой скачок безработицы стал бы возможен только в том случае, если бы занятость сократилась пунктов на 14-15 (поскольку многие из тех, кто теряет работу, переходят не в ряды безработных, а в ряды экономически неактивного населения [2]). Однако пятнадцатипроцентное сокращение числа занятых при исходно ожидавшемся пятипроцентном сокращении объема производства означало бы, что каждый процентный пункт снижения ВВП должен сопровождаться снижением занятости примерно на три процентных пункта, то есть что эластичность занятости по выпуску должна составить неправдоподобно огромную величину — порядка 300%. Подобное соотношение выглядит настолько невероятным и настолько расходится с тем, что известно из опыта не только России, но и любых других стран мира, что уже по одной этой причине к подобного рода прогнозным оценкам роста безработицы следовало бы отнестись с крайней осторожностью. (Отметим в скобках, что фактически они предполагают настолько сильный «обвал» в сфере занятости, какого в российской экономике не наблюдалось даже в худшие годы переходного кризиса.)

Важно уточнить: мы не утверждаем, что «рывок» безработицы до 15% в течение 2009 года в принципе невозможен; сказанное означает лишь то, что он был почти невероятен при первоначально ожидавшемся падении ВВП всего лишь на 5%. Для того, чтобы безработным оказался каждый седьмой российский работник, потребовалось бы гораздо более глубокое падение производства. По сути эксперты, настаивавшие на столь резком скачке безработицы, исходили (сами того не замечая) из допущения, что в 2009 году экономический спад будет как минимум того же порядка, что и наблюдавшийся в 1992 году.

Как различные варианты возможного роста безработицы соотносятся с прошлым опытом функционирования российского рынка труда? Действуя чисто механически — методом последовательного перебора, мы можем получить наглядное представление о том, что означала бы реализация тех или иных прогнозов на практике — безотносительно к оценке их правдоподобия или неправдоподобия.

Как показывает сравнение с данными прошлых лет (табл. 1), рост общей безработицы до 7,5-8% означал бы возврат к ситуации 2005-2006 годов; до 8-9% — к ситуации 2002-2004 годов; до 10-12% — к ситуации 2000-2001 годов; и, наконец, до 13-14% — к ситуации 1998-1999 годов. Что касается возможного скачка до отметки 15% и выше, то столь высокой безработицы на российском рынке труда до сих пор никогда не фиксировалось и если такое вдруг произойдет, то это станет историческим максимумом за весь период его существования.

Аналогичным образом рост регистрируемой безработицы до 2-2,5% означал бы возврат к ситуации 2006-2007 годов; до 3% — к ситуации 1998 или 2004 годов; наконец, до 3,5% — к ситуации 1996 года. Если же ее уровень достигнет 4% или вырастет еще сильнее, то это станет самым высоким показателем за весь период существования российского рынка труда. (Отметим, что недавний прогноз МЭР, который исходит из ожидания роста численности зарегистрированных безработных к концу 2009 года до 2,8 млн. человек, предполагает выход как раз на эту отметку.)

Теперь уместно спросить: испытывало ли в 2005-2006 годах российское общество сильное беспокойство по поводу проблемы безработицы, находилась ли эта проблема в центре внимания средств массовой информации, занимала ли она видное место в общественных дебатах, программах политических партий, экономической политике государства? Ответ — нет. В 2002-2004 годах? Ответ тот же. В 2000-2001 годах? Ответ тот же. И лишь в 1998-1999 годах (при приближении к отметке 15%!) нарастание безработицы, пожалуй, действительно порождало что-то вроде умеренного дискомфорта.

Таким образом, анализ показывает, что ни один из имеющихся на сегодня более или менее реалистичных прогнозов не сулит российскому рынку труда безработицу таких масштабов, с которой ему бы не приходилось сталкиваться раньше и с которой ему бы не удавалось справляться без особенно больших трений.

Что предпринимает государство?

На рубеже 2008-2009 годов государство приняло целый ряд важных решений, связанных с регулированием рынка труда. Одни были разработаны и намечены к принятию еще в период быстрого экономического роста, другие стали непосредственной реакцией на начавшийся кризис. Неожиданно высокая активность, проявленная государством в первые кризисные месяцы, вполне могла изменить привычный ход работы российского рынка труда, направив его реакцию по иному руслу, чем прежде.

В сжатом виде основные меры, предпринятые государством, отражены в табл. 2 (краткое описание этих мер сопровождается оценкой их вероятного влияния на ожидаемую динамику безработицы, где минус означает сдерживание, тогда как плюс эскалацию).

Как ни парадоксально, но в большинстве случаев действия государства скорее разгоняли безработицу, нежели способствовали ее снижению:

• в конце 2008 года размер минимальной заработной платы был повышен до 4330 рублей. Следствием этого могло стать выталкивание из занятости в безработицу части работников с низкой производительностью. Необходимость оплачивать таких работников по более высоким ставкам должно подталкивать предприятия к тому, чтобы отказываться от их услуг. Причем если прежние раунды повышения минимального размера оплаты труда затрагивали, как правило, не более 1-1,5% работников, занятых на крупных и средних предприятиях, то на этот раз оно могло затронуть порядка 6% (оценка ориентировочная). С учетом же тех, кто трудится в секторе малого предпринимательства, эта цифра может приблизиться к 10%, что представляется весьма существенной величиной. Кроме того, на предприятиях, где минимальная заработная плата используется в качестве «якоря» при построении общей шкалы оплаты труда, это могло дать толчок к смещению вверх ставок заработной платы для всего персонала. В этих случаях эффект, связанный с выталкиванием в безработицу работников с низкой производительностью, будет еще сильнее;
  
  
• в конце 2008 года началось 30%-ое повышение оплаты труда бюджетников. В той мере, в какой предприятия небюджетного сектора конкурируют с государством за одни и те же группы работников, это может обернуться для них заметным удорожанием рабочей силы. Как следствие, обозначившаяся в ходе кризиса тенденция к сокращению занятости, приобретет еще большие масштабы [3];
  
  
• на 2009 год оказалось запланировано сокращение численности вооруженных сил на 200 тысяч человек. Поскольку не все из тех, кто попадет под это сокращение, смогут сразу найти работу или же отправятся на пенсию, его результатом станет возросший приток в безработицу (впрочем, количественно этот эффект едва ли будет очень значительным);
  
  
• с 2009 года были уменьшены квоты на привлечение иностранной рабочей силы. Как ожидается, эта мера должна способствовать снижению напряженности на российском рынке труда за счет реэкспорта безработицы в те страны, откуда в Россию прибывает основная часть трудовых мигрантов. Вероятность такого реэкспорта действительно высока, однако стимулироваться он будет, по-видимому, не столько сокращением квот, сколько общим резким снижением активности в российской экономике;
  
  
• с 2009 года максимальный размер пособий по безработице был повышен до 4900 рублей. Это привело к заметному увеличению коэффициента возмещения (соотношения между пособием по безработице и заработной платой безработных на последнем месте работы), резко усилив привлекательность регистрации в ГСЗ для многих низко- и даже среднеоплачиваемых работников. В результате приток в безработицу (прежде всего — регистрируемую) должен был заметно активизироваться, что, как можно судить, и стало происходить с первых же месяцев 2009 года [4];
  
  
• аналогичный, но только еще более сильный эффект могли иметь поправки, внесенные в конце 2009 года в Закон о занятости. В результате этих поправок безработные, уволившиеся по собственному желанию, были практически уравнены в правах с безработными, уволенными по сокращению штатов. Теперь безработным, уволившимся по собственному желанию, должны также выплачиваться пособия, исчисляемые в процентном отношении к заработной плате по последнему месту их работы, тогда как до этого они могли претендовать лишь на пособие в минимальном размере (в настоящее время оно составляет 850 рублей). Так как основная часть выбытий с российских предприятий приходится на тех, кто увольняется сам, это должно было значительно увеличить поток обращений в ГСЗ (данные за первые месяцы 2009 года согласуются с этим предположением);
  
  
• с 2009 году в рамках ГСЗ начал работу общероссийский банк вакансий. Это, пожалуй, единственная мера, вероятный эффект которой с точки зрения сдерживания роста безработицы может быть оценен как однозначно положительный;
  
  
• в условиях кризиса новые импульсы получила тенденция к ужесточению инфорсмента трудового законодательства, набиравшая силу на протяжении всех 2000-х годов. Пока до конца не ясно, как именно это повлияет на ситуацию на рынке труда. С одной стороны, государство явно настроено на то, чтобы пресекать любые попытки предприятий действовать в обход закона, что должно делать сохранение ими избыточной рабочей силы более дорогостоящим и, следовательно, ускорять темпы сокращения занятости. С другой стороны, оно стало намного более жестко контролировать планы предприятий по высвобождению работников, что должно, напротив, замедлять темпы этого процесса. Однако в той мере, в какой давление государства станет увеличивать издержки предприятий, связанные с оборотом рабочей силы (наймом и выбытием персонала), оно станет оказывать на занятость серьезное негативное влияние;
• в том же направлении будет действовать новая норма, обязывающая предприятия в трехдневный срок после принятия решений о введении нестандартных режимов работы информировать об этом ГСЗ (соответствующая поправка в Закон о занятости также была принята в конце 2009 года). Жесткий контроль со стороны государства за использованием нестандартных режимов работы хотя и может замедлить процесс перехода неполностью занятых в безработицу, но лишь на ограниченное время. В длительной перспективе он, скорее всего, будет иметь обратный результат, провоцируя сильные разовые выбросы «лишних» работников на рынок труда.

Помимо перечисленных шагов, правительством была разработана и принята специальная антикризисная программа дополнительных мероприятий по снижению напряженности на рынке труда (таблица 4). Программа адресована не столько безработным, сколько «работникам, находящимся под риском увольнения» — намеченным к сокращению, переведенным на нестандартные режимы работы и т.д. Определены четыре основных направления ее реализации: организация опережающего обучения работников, находящихся под риском увольнения (предполагаемый охват — свыше 200 тыс. человек); организация общественных работ и создание временных рабочих мест для работников, находящихся под риском увольнения (предполагаемый охват — порядка 1 млн. человек; сюда же относятся меры по предоставлению стажировок на предприятиях выпускникам образовательных учреждений) [5]; содействие переезду работников, находящихся под риском увольнения, для замещения рабочих мест в других регионах (предполагаемый охват — около 50 тыс. человек); содействие малому предпринимательству и самозанятости среди безработных (предполагаемый охват — 15 тыс. человек).

На эти цели из федерального бюджета планируется потратить примерно 43 млрд. рублей. Средства должны выделяться на условиях софинансирования исходя из примерного соотношения — доля федерального бюджета не выше 95%, доля региональных бюджетов не ниже 5%. При выделении помощи регионам предполагается использовать три основных критерия: темпы роста регистрируемой безработицы; темпы роста численности работников, находящихся под угрозой массового увольнения; наличие в регионе градообразующих предприятий.

Из высказываний представителей государства можно заключить, что программе дополнительных мероприятий на рынке труда отводится роль едва ли не главного инструмента по противодействию угрозе массовой безработицы. Насколько оправданы возлагаемые на нее надежды?

Начнем с того, что масштабы этой программы трудно признать значительными. Средний срок участия в ней не превышает трех месяцев, а это значит, что максимально возможное снижение уровня безработицы, которое она способна обеспечить, составляет не более 0,4 п.п. Но так как программа рассчитана не только на действительных или потенциальных безработных, но также и на лиц, являющихся занятыми, ее чистый эффект с точки зрения сдерживания роста безработицы будет намного слабее. Кроме того, при ее реализации едва ли удастся избежать сильного эффекта замещения, поскольку у регионов она будет создавать стимулы к тому, чтобы покрывать за счет средств, выделяемых из федерального бюджета, расходы, которые они могли бы и были бы готовы профинансировать сами [6]. Трудно также ожидать, что качество услуг, предоставляемых в рамках этой программы, будет высоким. Так, при запланированных объемах финансирования расходы на одного получателя опережающей подготовки составят чуть более 8 тыс. рублей (менее 3 тыс. рублей в месяц), а на одного безработного, решившего организовать собственное дело, — около 60 тыс. рублей. Маловероятно, чтобы этого было достаточно для получения качественной профессиональной подготовки или для инициирования успешных предпринимательских проектов.

Все это означает, что итогом реализации программы дополнительных мероприятий на рынке труда будет, по-видимому, не столько снижение безработицы, сколько отсрочка в ее росте — на какое-то время он будет притормаживаться, но затем вновь разгоняться, причем, возможно, с удвоенной силой. Вопреки заявлениям представителей государства, фактической целью программы является не сокращение численности безработных, а оказание материальной помощи отдельным группам работников (в виде стипендий при прохождении опережающего обучения, дополнительной заработной платы при участии в общественных работах и т.д.). По существу перед нами меры пассивной политики, «замаскированные» под меры активной политики на рынке труда [7]. Но снижение безработицы никогда не входило в число задач, которые могут эффективно решаться с помощью пассивных программ.

Анализ действий, предпринятых государством на начальном этапе кризиса, позволяет сформулировать несколько общих выводов.

Во-первых, хотя эти действия порождают множество разнонаправленных эффектов, по большей части это эффекты, которые будут способствовать росту безработицы и сокращению занятости.

Во-вторых, усилия государства по ужесточению контроля за ситуацией на рынке труда объективно ведут к резкому сужению свободы предприятий при выборе способов адаптации. Как следствие, амортизация шоков становится для них намного более сложной и дорогостоящей задачей, чем это было в прошлом. Однако, как показывает опыт, предприятия не остаются пассивными, отвечая на усиление государственного прессинга введением новых «нестандартных» механизмов приспособления. Достаточно сослаться на такие «новации» как переводы на неполное рабочее время по соглашению сторон; предоставление отпусков по заявлению работников; увольнения по соглашению сторон. Ни те, ни другие, ни третьи практически не использовались в 1990-е годы, но сейчас переживают настоящий бум. Так, с началом кризиса переводами на неполное рабочее время по соглашению сторон оказались охвачены свыше 600 тыс. человек (приблизительно каждый двадцатый работник); в отпуска по собственному ежемесячно уходили от 1 до 1,5 млн. работников (скачок примерно вдвое по сравнению с докризисным периодом) [8]; доля увольнений по соглашению сторон достигла 12-14% от общего числа выбытий (примерно вдвое превысив долю увольнений по сокращению штатов).

В-третьих, принятая государством программа дополнительных мероприятий по снижению напряженности на рынке труда может стать фактором, формирующим у региональных властей искаженную систему стимулов. Фактически она создает у них заинтересованность в эскалации регистрируемой безработицы и численности работников, находящихся «под риском увольнения», поскольку именно на эти показатели, как предполагается, будет ориентироваться центральное правительство при распределении средств, выделяемых в рамках этой программы. По существу государство само подталкивает регионы вступать в активный политический торг, так как чем энергичнее они станут запугивать федеральный центр критической ситуацией, складывающейся на их рынках труда, тем больше будет у них оснований претендовать на получение дополнительной финансовой поддержки [9].

Как реагирует рынок труда

Естественно, что анализ первоначальной реакции на кризисные потрясения дает неполное — а, возможно, в чем-то и искаженное — представление о характере и масштабах проблем, с которыми рынку труда предстоит столкнуться в условиях экономического спада. Обычно показатели занятости, безработицы, рабочего времени, заработной платы и др. реагируют на шоки не сразу, а с временными лагами с большей или меньшей протяженности. В результате складывающаяся на рынке труда ситуация может «запаздывать» или даже меняться в противофазе по отношению к тому, что происходит в данный момент в других звеньях экономической системы. И все же значимость такого анализа не следует недооценивать, так как именно с его помощью можно понять, какими ресурсами адаптации располагают участники рынка труда и к каким методам подстройки они склонны обращаться в первую очередь.

К сожалению, особенности российской статистики труда не позволяют представить динамику всех интересующих нас индикаторов в едином хронологическом формате. Из-за этого в каждом отдельном случае нам придется специально оговаривать, к какому временному интервалу относятся те или иные оценки. Чаще всего за точку отсчета будет приниматься октябрь 2008 года, который с известной долей условности можно было бы считать последним месяцем перед началом активной фазы кризиса. Следует также иметь в виду, что наиболее поздние данные, которыми мы имели возможность воспользоваться, относятся к февралю/марту 2009 года.

Сначала мы остановимся на характеристиках количественной, затем — временной и, наконец, ценовой подстройки:

• общая занятость (февраль 2009/ноябрь 2008): по данным ОНПЗ, численность занятых в феврале 2009 г. составила 67,7 млн. человек, сократившись по сравнению с ноябрем 2008 г. на 2,9 млн. человек (рис. 1). Это — самое сильное краткосрочное падение общей занятости за период начиная с 1999 года, когда Росстат перешел с ежегодного на квартальный режим проведения обследований рабочей силы. Уровень занятости за те же месяцы упал на 2,6 п.п. (рис. 2). Однако докризисная численность занятых находилась на такой высокой отметке, что даже столь сильный провал отбросил ее не слишком далеко — всего лишь к значениям, которые она имела в экономически вполне благополучные 2005-2006 годы. В результате несмотря на сильнейшее потрясение, испытанное российской экономикой, сохраняющийся в ней уровень занятости до сих пор выглядит по меркам прошлых лет вполне удовлетворительно. В отличие от показателей занятости показатели экономической активности в кризисные месяцы оставались достаточно стабильными (рис. 1-2). Нельзя, однако, исключить вероятности резкого усиления оттока из экономической активности по мере дальнейшего нарастания кризиса;

Рисунок 1. Квартальные изменения в численности экономически активного населения и занятых по данным ОНПЗ, 1999-2009 годы, млн. человек

Рисунок 2. Уровни экономической активности и занятости по данным ОНПЗ,1999-2009 годы, %

• общая безработица (февраль 2009/ноябрь 2008): в феврале 2009 г. общая безработица насчитывала 7,1 млн. человек, а ее уровень достиг 9,5% от численности экономически активного населения (рис. 3). Прирост по сравнению с ноябрем 2008 года составил 1,8 млн. человек (в относительном выражении — 2,5 п.п.), что является очень значительной величиной. Столь сильного разового наплыва «лишних» работников на российском рынке труда никогда раньше не наблюдалось. Однако из-за явно выраженной сезонности, характерной для показателей безработицы, лишь часть этого прироста может быть отнесена на счет собственно экономического кризиса. По опыту прошлых лет известно, что среднее превышение февральской безработицы над ноябрьской составляет примерно 0,4-0,5 процентных пункта. Это означает, что «чистый вклад» экономического спада в рост общей безработицы мог составить не более 2 п.п. Но в любом случае уровень общей безработицы, наблюдавшийся в феврале 2009 года, не представлял собой ничего экстраординарного и был эквивалентен возврату к ситуации 2002-2004 годов, когда российская экономика находилась на подъеме;

Рисунок 3. Квартальные показатели общей безработицы, 1999-2009 годы, %

• скачок в показателях регистрируемой безработицы (март 2009/октябрь 2008) был намного сильнее (рис. 4-5). Численность зарегистрированных безработных в марте 2009 года составила 2,2 млн. человек, увеличившись по сравнению с октябрем 2008 года на 0,9 млн., то есть почти на 75%. Ее уровень за тот же период вырос до 2,9% (прирост на 1,3 п.п. от численности экономически активного населения), что было эквивалентно откату к ситуации 1999 года. Однако при интерпретации этого скачка необходимо учитывать несколько важных обстоятельств. Во-первых, сезонность в динамике регистрируемой безработицы выражена даже сильнее, чем в динамике общей безработицы. Во-вторых, очевидно, что резкое увеличение числа обращений в ГЗС было во многом спровоцировано существенным повышением выплат по безработице в начале 2009 года. Из-за этого показатель регистрируемой безработицы как минимум на полгода утратил информационную ценность, так как по его изменениям стало практически невозможно судить о развитии общей ситуации на рынке труда. В-третьих, после первоначального резко рывка вверх рост численности зарегистрированных безработных заметно замедлился (так, в марте 2009 года она увеличилась примерно на 150 тыс. человек против 200-300 тыс. человек в предыдущие месяцы);

Рисунок 4. Месячная динамика численности зарегистрированных безработных, 1998-2009 годы, тыс. человек

Рисунок 5. Динамика уровня регистрируемой безработицы, 1998-2009 гг., %

• динамика заявленной предприятиями потребности в рабочей силе (март 2009/октябрь 2008): в марте 2009 года количество вакансий в банке данных ГСЗ составило более 0,9 млн. и было меньше, чем в октябре 2008 года, примерно на 0,5 млн. Однако и в этом случае необходимо учитывать сильную сезонность: октябрь-февраль традиционно являются периодом, когда потребность предприятий в рабочей силе заметно ослабевает (рис. 6). Важно также отметить, что начиная с февраля 2009 года тенденция к снижению числа вакансий в банке данных ГСЗ сменилась тенденцией к их пусть небольшому, но устойчивому росту;

Рисунок 6. Первая реакция: месячная динамика вакансий в банке данных ГСЗ, 1998-2009 годы, тыс. человек

• выраженная негативная динамика была характерна также для показателей движения рабочей силы (4 кв. 2008 года, с сезонной корректировкой) [10]. В конце 2008 года при некотором сокращении интенсивности найма было зафиксировано резкое увеличение интенсивности выбытия рабочей силы (рис. 7). Со снятой сезонностью коэффициент чистого изменения занятости (коэффициент найма минус коэффициент выбытия) составил -1,9%, что является одним из самых глубоких провалов, когда-либо наблюдавшихся на российском рынке труда. Но даже его нельзя считать чем-то беспрецедентным — так, краткосрочный сброс занятости, имевший место в 1994 году, был еще сильнее. Вместе с тем начавшийся кризис почти никак не отразился на интенсивности вынужденных увольнений, частота которых осталась почти такой же незначительной, как и в докризисные годы — менее 0,4% (даже в 2004-2005 годы она была выше);

Рисунок 7. Квартальные показатели движения рабочей силы, с сезонной корректировкой, 1992-2009 годы, %

• по состоянию на конец 2008 года количество работников, намеченных к увольнению в следующем квартале (4 кв. 2008 / 3 кв. 2008), составило приблизительно более 160 тыс. человек, увеличившись по сравнению с предыдущим кварталом примерно вдвое (рис. 8). Но даже такой, на первый взгляд, чрезвычайно сильный скачок числа ожидаемых увольнений не предвещает сколько-нибудь заметных потерь в занятости. Для выполнения своих планов предприятиям предстоит увольнять примерно по 50 тыс. работников в месяц, что составляет ничтожно малые 0,1% от общей численности их персонала;

Рисунок 8. Динамика численности работников, намеченных к сокращению в следующем квартале, 2006-2008 годы, тыс. человек

• чрезвычайно бурно отреагировала на кризис неполная занятость (4 кв. 2008 / 4 кв. 2007). За весь 2008 год численность работников, переводившихся на сокращенный график работы, составила 700 тыс.; работников, отправлявшихся в вынужденные отпуска, — около 950 тыс.; работников, которым предоставлялись отпуска по их собственному заявлению, — свыше 7,5 млн. На первый взгляд, это мало отличается от аналогичных показателей 2007 года. Однако годовые оценки дают неадекватное представление о взрывной динамике неполной занятости, поскольку весь ее прирост пришелся на самые последние месяцы 2008 года. Если же ограничиться рассмотрением только четвертого квартала 2008 года, то оказывается, что по сравнению с аналогичным периодом 2007 года приток в вынужденную неполную занятость, связанную с переводами работников на неполное рабочее время и их отправкой в вынужденные отпуска, вырос более чем в десять (!) раз, тогда как приток в «условно-добровольную» неполную занятость, связанную с предоставлением отпусков по заявлению самих работников, — примерное вдвое. В эквиваленте полной занятости это означало, что количество условных работников, «потерянных» для экономики из-за переводов на сокращенный график и предоставления вынужденных отпусков, выросло с 40 до 250 тыс. человек, тогда как количество условных работников, «потерянных» для экономики из-за предоставления отпусков по заявлению работников, — с 220 до 400 тыс. человек. Более дифференцированную картину можно получить, воспользовавшись месячными данными по 7 ключевым секторам российской экономики (такие данные стали собираться Росстатом начиная с декабря 2008 года). Как показывает табл. 3, в кризисные месяцы переводами на неполное рабочее время по инициативе работодателей было охвачено 4-6%, переводами на неполное рабочее время по соглашению сторон — около 4%, вынужденными отпусками — примерно 2,5%, «добровольными» отпусками — 5-9% работников этих секторов [11]. В сумме это составляло порядка 2,5 млн. чел., или 13-16% от общей численности их персонала. Сокращение затрат труда, достигнутое за счет использования этих механизмов приспособления, было эквивалентно сокращению численности занятых на 7-8%! Формирование столь массивного «навеса» неполной занятости означало по существу откат к ситуации 2000-2001 годов, а, возможно, даже к еще более раннему периоду [12];

• возобновился процесс накопления задолженности по заработной плате (март 2009/октябрь 2008). В марте 2009 года ее объем достиг почти 9 млрд. рублей, увеличившись по сравнению с октябрем 2008 года в два с лишним раза (рис. 9). Численность работников, которые сталкивались с задержками заработной платы, выросла за тот же период с 0,3 до 0,5 млн. Но хотя скачок в показателях невыплат был чрезвычайно сильным, следует учитывать, что он происходил с очень низкой базы и по меркам прошлых лет задолженность предприятий перед работниками как была, так и продолжает оставаться мизерной. Так, в марте 2008 года накопленные «долги» по заработной плате составляли лишь 2% от месячного фонда оплаты труда всех предприятий. К этому стоит добавить, что численность работников, имеющих невыплаты, в течение уже нескольких месяцев не обнаруживает признаков роста, а это означает, что круг предприятий, прибегающих к задержкам заработной платы, почти не меняется, оставаясь примерно одним и тем же;

Рисунок 9. Месячные показатели задолженности по заработной плате, 2005-2009 годы

• реальная заработная плата (март 2009/октябрь 2008, с сезонной корректировкой) сократилась за кризисные месяцы на 7,4% (рис. 10). Для условий глубокого экономического кризиса это весьма умеренный показатель (естественно, если сравнивать с ее «провалами» в предыдущих кризисных эпизодах). Принципиальное отличие нынешней ситуации от ситуации 1990-х годов состоит в том, что на этот раз снижение реальных заработков было в большей степени связано с их прямым «урезанием» и в гораздо меньшей — с их инфляционным обесценением (более подробное обсуждение этого вопроса см. ниже).

Рисунок 10. Месячные индексы реальной заработной платы, 1998-2009 годы, % (декабрь 1998 года=100%)

Какие же общие выводы можно сделать из этих наблюдений за поведением российского рынка труда на начальном этапе кризиса? Дают ли они основания утверждать, что первоначальная реакция предприятий оказалась принципиально иной, никак не укладывающейся в рамки прежней модели?

Прежде всего следует признать, что исходный шок оказался настолько сильным, что под его действием «просели» все ключевые показатели рынка труда, хотя, разумеется, в неодинаковой степени. Иными словами, адаптация сразу же пошла по всем азимутам, что является весомым аргументом в пользу предположения о сохранении российским рынком труда того же алгоритма функционирования, который был выработан им в предыдущие десятилетия.

После снятия сезонности негативные изменения в большинстве рассмотренных характеристик оказываются заметно слабее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Прежде всего это относится к показателям безработицы и вакансий, поскольку в те календарные месяцы, на которые пришлось начало кризиса, в них традиционно фиксируются глубокие сезонные провалы.

После того, как с начала 2009 года были изменены базовые параметры системы поддержки безработных, показатель регистрируемой безработицы превратился в «зашумленный» сигнал, мало что говорящий о влиянии экономического кризиса на ситуацию с занятостью. Как минимум до середины 2009 года изменения в численности зарегистрированных безработных будут крайне слабо соотносится с объективными процессами на рынке труда.

Количественная подстройка, наблюдавшаяся на начальном этапе кризиса, была чрезвычайно активной; более сильный сброс рабочей силы наблюдался на российском рынке труда лишь однажды, в середине 1994 года. Несмотря на это сокращение занятости оставалось явно непропорциональным глубине экономического спада. Кроме того, ничто не свидетельствует, что российские предприятия изменили своим прежним привычкам и перешли к активному использованию вынужденных увольнений: масштабы таких увольнений как были, так и остаются мизерными. Как и в 1990-е годы, они по-прежнему отдают предпочтение иным, более «мягким» методам оптимизации численности персонала.

Похоже, что главным инструментом адаптации, который был задействован российскими предприятиями в первые месяцы кризиса, стало резко сжатие продолжительности рабочего времени за счет широкого использования нестандартных режимов работы. Такая реакция полностью вписывается в представления о специфической «российской» модели рынка труда. Начнет ли этот массивный «навес» неполной занятости трансформироваться в безработицу, и если да, то с какой скоростью, сказать пока невозможно. Во всяком случае в 1990-е годы неполная занятость далеко не всегда оказывалась промежуточной станцией на пути в безработицу; гораздо чаще большинство недозанятых работников через какое-то время возвращались обратно к работе в обычном, «полновременном» режиме.

Ценовая реакция была хотя и заметной, но все же не настолько сильной, как можно было бы ожидать исходя из прошлого опыта российского рынка труда. Одна из причин — резкое сужение возможностей по использованию предприятиями практики задержек заработной платы из-за сверхжесткого прессинга, организованного государством. Блокировка этого механизма приспособления привела к тому, что он оказался задействован в гораздо меньшей степени, чем раньше (возможная недооценка масштабов невыплат официальной статисткой не отменяет этого вывода).

Падение реальной заработной платы также было относительно слабым — менее 10%, что не идет ни в какое сравнение с «провалами» во время кризисных эпизодов 1990-х годов. Однако такое умеренное снижение в масштабах всей экономики может быть статистическим артефактом, связанным с существенным повышением оплаты труда работников бюджетной сферы. Действительно, в «рыночном» секторе экономики, как показывает анализ, «проседание» реальных заработков было гораздо сильнее. И поскольку оно наблюдалось в условиях относительно невысокой инфляции, его следует рассматривать прежде всего как результат решительных мер по прямому «урезанию» номинальной заработной платы, которые начали, по-видимому, осуществляться на большинстве российских предприятий.

Обобщая эти наблюдения, мы можем сказать, что каких-либо явных признаков приближающейся катастрофы в сфере занятости российской экономики пока не заметно. По большинству основных индикаторов, характеризующих состояние рынка труда, произошел откат к периоду 2003-2004 годы, когда ситуации на нем не вызывала особых опасений и расценивалась как вполне благополучная; исключение составляют лишь показатели регистрируемой безработицы и неполной занятости, по которым имел место более глубокий откат к периоду конца 1990-х-начала 2000-х годов.

Предсказания, что в условиях нынешнего кризиса российские предприятия начнут использовать принципиально иные, чем прежде, механизмы адаптации, пока не оправдываются — по крайней мере, до сих пор их реакция вполне укладывалась в параметры, известные по опыту предшествующих десятилетий.

Изменения в базовых параметрах функционирования рынка труда

И все же по первоначальной реакции трудно судить о том, какой тип кризисной подстройки возобладает на рынке труда в конечном счете. Поэтому такое большое значение имеет анализ возможных изменений в базовых параметрах его функционирования. Такие изменения могли накапливаться постепенно и почти незаметно, так что должен был разразиться кризис, чтобы их последствия стали явными и были осознаны. О вероятном будущем российской модели рынка труда они могут сказать больше, чем что-либо еще. Что же принципиально нового обнаруживается в нынешней ситуации по сравнению с ситуацией 1990-х годов?

Во-первых, в 1990-годы едва ли не главным фактором, способствовавшим стабилизации занятости и поддержанию безработицы на сравнительно невысокой отметке, являлось инфляционное обесценение реальной заработной платы. Однако сейчас у государство, похоже, нет намерений вновь раскручивать инфляционную спираль. Если так, то тогда возможности для инфляционного обесценения заработков оказываются по большей части перекрыты: одно дело «сбивать» реальную заработную плату при росте цен на 10-15% в месяц и совершенно другое — при росте цен 10-15% в год. Если же с точки зрения предприятий рабочая сила так и будет оставаться достаточно дорогой, то стимулы к ее скорейшему сбросу окажутся несравненно сильнее, чем это было в 1990-е годы, когда она стремительно дешевела. Поддержание стоимости рабочей силы на более или менее неизменном (фактически — докризисном) уровне лишает предприятия возможности проводить традиционную для них политику по мягкому «выдавливанию» работников с помощью ухудшения условий оплаты. В подобной ситуации у них не будет другого выхода кроме как активизировать вынужденные увольнения (в том числе — массовые), что чревато не только значительными финансовыми потерями, но и серьезными конфликтами в отношениях с работниками.

Хуже того: в предшествующих «шоковых» эпизодах рост цен производителей обычно опережал рост потребительских цен, так что стоимость рабочей силы с точки зрения предприятий сокращалась даже быстрее, чем снижалась покупательная способность заработной платы с точки зрения работников. В условиях нынешнего кризиса это соотношение оказывается обратным. Если динамика потребительских цен, как это видно из рис. 11, указывает на продолжающуюся инфляцию, то динамика цен производителей промышленной продукции на начавшуюся с середины прошлого года дефляции (спусковым крючком для нее послужило резкое снижение мировых цен на товары, составляющие основную часть российского экспорта). По имеющимся оценкам, если ИПЦ вырос с середины 2008 года почти на 9%, то ИЦП, напротив, «провалился», причем на огромную величину — более чем на 21%. Как следствие, динамика «потребительской» реальной заработной платы (при оценке которой используется ИПЦ) полностью разошлась с динамикой «производительской» реальной заработной платы (при оценке которой используется ИЦП). Так, если сезонно скорректированная «потребительская» реальная заработная в промышленности была в марте 2009 года на 7,7% ниже, чем в октябре 2008 года, то сезонно скорректированная «производительская» реальная заработная плата на 10,1% выше (рис. 12). В создавшейся ситуации для снижения реальной цены труда в соответствии с изменившимися условиями или хотя бы ее возвращения на докризисный уровень предприятиям потребовалось бы настолько сильное одномоментное «урезание» номинальных заработков, которое едва ли осуществимо на практике. Не приходится сомневаться, что произошедшее в ходе кризиса резкое удорожание рабочей силы с точки зрения производителей стало дополнительным мощным фактором, который начал подрывать спрос на нее со стороны предприятий и резко усилил для них стимулы к сокращению занятости.

Рисунок 11. Индексы потребительских цен и цен производителей промышленной продукции, 2005-2009 годы, % (январь 2005 года=100%)

Рисунок 12. Индексы реальной «потребительской» и реальной «производительской» заработной платы, 1998-2009 годы, % (промышленность, декабрь 1998 года=100%)

Во-вторых, как уже отмечалось, тенденция к деформализации трудовых отношений, которая доминировала на протяжении всех 1990-е годов, сменилась в 2000-е годы на обратную — к их постепенной, хотя и не всегда последовательной, формализации. Во многих случаях санкции за несоблюдение требований трудового законодательства были ужесточены, а контроль за их выполнением стал более действенным. Достаточно сослаться на нормы, регулирующие своевременность оплаты труда. Их перечень был расширен (так, за умышленные задержки заработной платы была введена уголовная ответственность), а работником были предоставлены дополнительные права, позволяющие намного эффективнее противодействовать злоупотреблениям со стороны работодателей. Возросла и политическая значимость этой проблемы: накопленная задолженность по заработной плате была признана в качестве одного из важнейших индикаторов, исходя из которых федеральный центр оценивает успешность работы губернаторов в возглавляемых ими регионах. Таким образом, у региональных властей возникает прямая заинтересованность в том, чтобы всеми доступными средствами противодействовать возможной эскалации невыплат. Отсюда — жесточайший административный прессинг с их стороны по отношению реальным или потенциальным предприятиям-неплательщикам заработной платы. В условиях такого «зажима» возможности предприятий по накоплению «зарплатных» долгов неизбежно сужаются и более предпочтительной становится альтернативная стратегия, направленная на ускоренный сброс рабочей силы.

Во многом сходная ситуация сложилась и с таким механизмом кризисного реагирования как вынужденные отпуска. Если в 1990-е годы — вопреки требованиям действовавшего тогда законодательства — до половины всех вынужденных «отпускников» не получали от предприятий никакой компенсации, то теперь при резко ужесточившемся контроле со стороны государства подобная практика стала почти невозможной (во всяком случае — крайне небезопасной). Увеличились и размеры самой компенсации за время простоя — с двух третей тарифного заработка до двух третей всей заработной платы [13]. Кроме того, введенная с начала 2009 г. обязанность оперативно информировать ГСЗ о переводах работников на неполное время и предоставлении им вынужденных отпусков повысила для предприятий риск, что при обращении к этим мерам они сразу же привлекут к себе повышенное внимание со стороны региональных, а, возможно, и центральных властей — со всеми вытекающими отсюда малоприятными последствиями. Все это делает вынужденную неполную занятость намного более дорогостоящим, чем прежде, механизмом адаптации, заметно снижая его привлекательность в глазах предприятий.

Наконец, у значительного числа российских предприятий (прежде всего — крупных) важнейшие параметры системы оплаты труда оказались закреплены в коллективных договорах и вписаны в тарифные соглашения более высокого уровня — отраслевые, региональные, общероссийские. И так как по сравнению с 1990-ми годами эффективность контроля за соблюдением условий коллективных договоров и тарифных соглашений заметно возросла, попытки их одностороннего пересмотра явочным порядком оказываются теперь сопряжены с немалым риском. Но чем непреодолимее препятствия, стоящие на пути снижения заработной платы, тем привлекательнее с точки зрения предприятий должна становиться альтернативная стратегия, связанная с сокращением численности персонала [14].

Наиболее общим результатом ужесточения инфорсмента на рынке труда можно считать ослабление стимулов к использованию «нестандартных» и усиление стимулов к использованию «стандартных» механизмов приспособления. В этом отношении чрезвычайно показательны призывы к органам прокуратуры активнее включаться в контроль за соблюдением норм трудового законодательства, исходящие от высших должностных лиц государства. Ни к чему другому кроме как к еще более масштабному сокращению занятости эта компания по запугиванию предприятий привести не может.

В-третьих, сама природа нынешнего экономического кризиса является во многом иной. По сути это типичный циклический кризис, тогда как к трансформационному кризису 1990-х годов лучше всего подошло бы определение структурно-институционального. С точки зрения возможного развертывания событий на рынке труда это различие имеет принципиальный характер. В 1990-е годы в российской экономике существовали обширные сегменты, развитие которых при плановой системе искусственно сдерживалось. С началом рыночных реформ они стали быстро расширяться, предъявляя все больший спрос на необходимую им рабочую силу. Эти незаполненные ниши могли заполняться работниками, которые высвобождались из других секторов, где занятость была явно избыточной. Так, значительные массы рабочей силы начали переходить из промышленности и строительства в финансовые услуги и торговлю (достаточно вспомнить бурный расцвет челночества), причем чаще всего — и это важно отметить — минуя состояние безработицы.

В отличие от этого нынешний экономический кризис нанес сильнейший удар по всем основным сегментам делового сектора российской экономики. В большей или меньшей мере он затронул и промышленность, и строительство, и торговлю, и транспорт, и финансовые услуги. Невозможно указать какие-либо незаполненные отраслевые ниши, способные быстро абсорбировать огромную массу работников, которая уже начала выбрасываться на рынок. Естественно ожидать, что из-за сузившихся возможностей для межотраслевого перераспределения рабочей силы эти работники будут оставаться невостребованными и вместо того, чтобы перемещаться в иные сегменты занятости, начнут пополнять ряды безработных.

В-четвертых, возросшая щедрость государства при предоставлении пособий по безработице (см. выше) способна резко изменить соотношение выгод и издержек, связанных с выбором между занятостью и незанятостью. Для многих работников с низкой и даже средней квалификацией получение пособий может стать более привлекательной перспективой, чем работа за небольшую плату, предлагаемую рынком. Как уже отмечалось, это может, с одной стороны, усилить приток в безработицу, а, с другой, увеличить ее продолжительность. В таком случае одно из главных преимуществ российской модели рынка труда — поддержание безработицы на относительно невысоком уровне — будет утрачено.

В-пятых, как полагают многие исследователи, к эрозии прежней модели может привести смена поколений в руководстве российских предприятий. Если в 1990-е годы патерналистски ориентированные «красные директора» проявляли заботу о судьбе трудовых коллективов своих предприятий и практически никогда не решались на массовые увольнения, то от пришедших им на смену рыночно ориентированных менеджеров современного типа этого ожидать не приходится. На ухудшение экономического положения возглавляемых ими предприятий они, как предполагается, должны реагировать более рационально — оперативными сокращениями численности персонала. Утверждается также, что если директора советской формации, стоявшие у руководства российскими предприятиями в 1990-е годы, не были настоящими собственниками и фактически распоряжались не своими деньгами, то теперь власть перешла в руки реальных собственников, которые не захотят растрачивать свои средства впустую на поддержание избыточной занятости — занятие, явно бессмысленное с экономической точки зрения. Если так, то тогда сокращение занятости должно будет протекать намного более форсированно, чем это было в 1990-е годы [15].

Конечно, по своему потенциальному влиянию на рынок труда перечисленные факторы далеко не равноценны (при обсуждении мы пытались расположить их в порядке убывания значимости — от более существенных к менее существенным) [16]. Но все-таки важнейшим из них, на наш взгляд, следует считать резкое сужение возможностей для быстрого инфляционного обесценения заработной платы. Если бы не это, то мы бы скорее всего увидели повторение примерно того же сценария, по которому события на российском рынке труда развивались в 1990-е годы.

Что держит ее на плаву

Отсюда, однако, не следует, что участь «российской модели» предрешена. Можно указать на ряд факторов, которые будут действовать в противоположном направлении — ослабляя потребность в количественной подстройке и снижая ее масштабы.

Во-первых, сейчас в отличие от начала 1990-х годов вхождение российского рынка труда в кризис осуществлялось из состояния дефицита, а не избытка рабочей силы. Одного этого достаточно, чтобы сделать реакцию занятости на спад производства намного более сглаженной, чем она могла бы быть при иных исходных условиях. Память о тех трудностях, с которыми при поиске нужных работников приходилось сталкиваться предприятиям совсем недавно, должна подталкивать их к большей сдержанности при принятии решений о сокращении численности персонала. Имеющиеся данные согласуются с этим предположением. Так, в конце 2008 года уровень вакансий по отчетности предприятий составлял 2,3%, что было немногим ниже, чем в конце третьего квартала того же года, когда этот показатель достиг исторического максимума, равного 2,7% (рис. 13). По меркам прошлых лет это очень большая величина и поддержание вакансий на такой высокой отметке можно считать достаточно обнадеживающим сигналом.

Рисунок 13. Уровень вакансий по отчетности предприятий, 2002-2008 годы, %

Во-вторых, серьезные сдвиги, произошедшие за последние десятилетия в структуре российской рабочей силы, должны были сделать занятость менее чувствительной к колебаниям деловой активности (рис. 14). За период 1990-2000-х годов доля работников, занятых в циклически самых уязвимых секторах — промышленности и строительстве, сократилась до 30% (почти на 15 п.п.), тогда как доля работников, занятых в циклически намного менее уязвимой сфере услуг, превысила 60% (прирост на 16 п.п.). На это можно возразить, что перераспределение рабочих мест в пользу сферы услуг происходило в основном за счет расширения торговли и финансов, которые также отличаются достаточно высокой циклической чувствительностью занятости (текущий кризис наглядно это продемонстрировал). Однако у занятости в российской торговле есть одна существенная особенность, а именно — ориентация на активное привлечение иностранной рабочей силы. В результате даже чрезвычайно сильное сжатие объемов торговли ведет не столько к росту безработицы, сколько к ускорению оттока трудовых мигрантов, то есть реэкспорту ставших лишними работников в страны, откуда они прибыли. (В еще большей мере этот вывод приложим к циклически едва ли не самому уязвимому сектору экономики — строительству.) Что касается финансовых услуг, то даже резкое сокращение численности работников, занятых их оказанием, — скажем, вдвое (хотя, конечно же, такое предположение выглядит фантастически) — пройдет для российского рынка труда практически незамеченным, поскольку их доля в общей занятости до сих пор ничтожно мала — чуть более 1,5%.

Рисунок 14. Секторальная структура занятости в российской экономике: 1991, 2000 и 2007 годы, %

В итоге масштабы высвобождения рабочей силы и связанный с ней рост безработицы должны быть менее значительными, чем они могли бы быть при консервации «старой» отраслевой структуры занятости, существовавшей на старте переходного периода. Говоря иначе, благодаря произошедшим сдвигам в распределении российской рабочей силы по отраслям процесс сокращения занятости — даже если его темпы окажутся высокими — будет не таким «обвальным», как это было бы в случае сохранения российской экономикой ее прежней гипертрофированно «индустриальной» структуры.

В-третьих, у структурных сдвигов, наблюдавшихся на российском рынке труда, было еще одно важное измерение: если занятость в корпоративном секторе непрерывно сжималась (даже на этапе подъема), то в некорпоративном секторе постоянно увеличивалась (даже на этапе кризиса) [17]. В 1991 году некорпоративный сектор охватывал лишь 7 млн. человек, или менее 10% всех занятых, тогда как в 2007 году уже 19 млн. человек, или почти 30% всех занятых (рис. 15). Этот массивный сегмент занятости остается в значительной мере свободным от законодательного регулирования, что позволяет применять здесь разнообразные нестандартные механизмы адаптации, от использования которых очень часто вынуждены отказываться предприятия корпоративного сектора. Благодаря большей гибкости и большей устойчивости по отношению к циклическим колебаниям некорпоративный сектор традиционно играл роль буфера, смягчавшего последствия негативных шоков. Удастся ли ему и на этот раз абсорбировать заметную часть работников, которые будет выталкивать корпоративный сектор, — вопрос открытый, но на протяжении двух предыдущих десятилетий он с этой задачей справлялся и достаточно успешно.

Рисунок 15. Изменение численности занятых в российской экономике по типам предприятий, 1990-2007 годы, млн. человек

В-четвертых, несмотря на ужесточение инфорсмента трудового законодательства российским предприятиям пока еще удается находить «окна», позволяющие им эффективно снижать издержки адаптации. Возможно, самый яркий пример — уже упоминавшиеся отпуска по заявлению работников, предоставление которых может обходиться без всякой компенсации со стороны предприятий. Эта форма «условно-добровольной» неполной занятости приобрела популярность еще в первой половине 2000-х годов после того, как возросли издержки, связанные с предоставлением вынужденных отпусков, а с началом кризиса в ее использовании наблюдается настоящий бум. Важно отметить, что широкое распространение отпусков по «собственному желанию» возможно только в условиях деформализованных трудовых отношений, поскольку их предоставление требует прямых неформальных договоренностей между работниками и работодателями.

В-пятых, хотя повышение размера выплат по безработице, произведенное в начале 2009 года, способно оказать существенное влияние на поведение некоторых участников рынка труда, его возможные последствия все же не следует переоценивать. Оно, несомненно, скажется на динамике регистрируемой безработицы, но едва ли сколько-нибудь заметно отразится на показателях общей безработицы. По нашим ориентировочным подсчетам, в 2009 году средний размер пособий по безработице не превысит 3-3,5 тыс. рублей. В таком случае коэффициент возмещения (отношение средних выплат по безработице к средней заработной плате в экономике) составит порядка 15-17%, а это меньше тех значений, которые он имел на протяжении большей части как 1990-х, так и 2000-х годов (рис. 16). К тому же инфляция, какой бы скромной она ни была, будет вести к постепенному размыванию реальной ценности пособий. Это означает, что даже если для определенной части низко- и среднеоплачиваемых работников перспектива пребывания в регистре ГСЗ и будет оказываться финансово привлекательной, то только в самые первые месяцы после потери работы. При существующих в России параметрах материальной поддержки безработных стимулы к скорейшему возвращению в занятость, скорее всего, будут оставаться достаточно сильными.

Рисунок 16. Соотношение между средней заработной платой и средними выплатами по безработице, 1992-2005 годы

Наконец, если говорить о гибкости оплаты труда, то, как было показано, инфляционное обесценение заработков — далеко не единственное средство ее достижения. Среди других, не менее эффективных способов, доступных предприятиям:

• »срезание» премий и других поощрительных выплат. Как уже отмечалось, если в 1998 году переменная часть составляла примерено 25% от фонда оплаты труда всех предприятий, то в 2007 году около 35%. Разность — порядка 10 п.п. — показывает, каков резерв сокращения заработков, которым в условиях кризиса могли бы достаточно легко воспользоваться предприятия;
  
  
• полный или частичный отказ от «теневых» выплат. Чтобы оценить масштабы возможной экономии издержек на рабочую силу, которая может быть получена таким образом, достаточно напомнить, что в докризисный период неофициальная оплата составляла около половины от официальной;
  
  
• прямое сокращение постоянной (тарифной) части оплаты труда. В этом нет ничего невозможного, если принять во внимание, насколько в российских условиях переговорная сила работодателей превосходит переговорную силу работников. И хотя «лобовое» снижение ставок заработной платы сопряжено с серьезными издержками и предприятия стараются, насколько возможно, его избегать, по мере нарастания кризиса, они могут начать прибегать к нему все активнее и чаще;
  
  
• полный или частичный увод трудовых отношений «в тень», превращение их в фактически неформальные. (Уже зафиксированы случаи, когда работники пишут заявления об отпусках по собственному желанию, но на самом деле продолжают выходить на работу, получая заработную плату целиком «в конвертах», что обеспечивает предприятиям существенную экономию в виде неуплаты взносов в социальные фонды.)

Опыт первых месяцев кризиса подтверждает, что многие предприятия сразу же двинулись по пути снижения оплаты труда своих работников [18]. Причем чем глубже оказывалось падение производства в тех или иных секторах, тем сильнее «проседала» в них начисленная заработная плата (рис. 17). Так, за период с октября 2008 года по февраль 2009 года в строительстве и финансовой деятельности она снизилась на 21% (!), на транспорте — на 7%, в обрабатывающих производствах и торговле — на 5-6%. В остальных подразделениях «рыночного» сектора номинальная оплата труда была фактически заморожена (снижение на 0,5-1%) и только в добывающих производствах работники стали получать больше (прирост на 6%). В то же время в бюджетной сфере ситуация развивалась в противофазе с основной частью экономики, о чем свидетельствует рост начисленной заработной платы на ощутимые 5-6%, который она продемонстрировала в первые кризисные месяцы.

Рисунок 17. Кумулятивное снижение номинальной начисленной заработной платы по видам экономической деятельности, февраль 2009 года к октябрю 2008 года, % (с сезонной корректировкой)

Среди обрабатывающих производств номинальная заработная плата сильнее всего «просела» в производстве металлических изделий, производстве минеральных продуктов и транспортном машиностроении — снижение на 10-15%; не намного отставали от них металлургия, машиностроение, обработка древесины, производство резины и пластмасс — снижение на 8-9%; менее агрессивно повели себя предприятия целлюлозно-бумажного производства, химического производства и производства электрооборудования — снижение на 4-6%. В остальных отраслях обрабатывающей промышленности номинальная заработная плата практически стояла на месте и только в пищевой промышленности был зафиксирован ее рост на 8,5% (рис. 18).

Рисунок 18. Кумулятивное снижение номинальной начисленной заработной платы по отраслям обрабатывающих производств, февраль 2009 года к октябрю 2008 года, % (с сезонной корректировкой)

Прямое «урезание» номинальной заработной платы в конце 2008-начале 2009 годов, о которой говорят эти данные, можно считать беспрецедентным для российской экономики: никогда раньше российские предприятия не предпринимали столь активных усилий по ее сжатию. Оно свидетельствует, что гибкая цена труда в сторону ее понижения по-прежнему остается одной из важнейших функциональных характеристик российского рынка труда и что ее сокращение может эффективно осуществляться не только в высокоинфляционной экономической среде.

Итак, наш анализ выявил две группы изменений в базовых параметрах функционирования российского рынка труда, которые действовали в противоположных направлениях. Действие факторов первого типа повышало вероятность количественной подстройки — в форме сокращения занятости и роста безработицы, действие факторов второго типа повышало вероятность временной и ценовой подстройки — в форме неполной занятости и сокращения оплаты труда [19]. Возникает вопрос: каков общий баланс этих разнонаправленных эффектов? На чьей стороне был перевес — факторов, подталкивавших предприятия к активному сбросу занятости, или же факторов, способствовавших ее стабилизации? Как мы уже отмечали, в конечном счете ответ на этот вопрос зависит от величины эластичности занятости по выпуску.

Согласно официальным оценкам, сокращение численности занятых в 1 квартале 2009 года по сравнению с тем же кварталом 2008 года составило 2,6%, тогда как падение ВВП — 9,8%; аналогичные показатели по сравнению с четвертым кварталом 2008 года — 4,2% и 23,5% соответственно. Не менее красноречивы данные по промышленности, ставшей одним из главных эпицентров кризиса в российской экономике (рис. 19). По нашим расчетам, при сокращении объема промышленного производства почти на 13% (февраль 2009 года к октябрю 2008 года, сезонно скорректированные оценки) численность занятых в промышленности уменьшилась менее чем на 5%. Таким образом, падение выпуска на один процентный пункт во всей экономике сопровождалось сокращением занятости на 0,2-0,25 процентных пункта, а в промышленности — на 0,35-0,4 процентных пункта.

Рисунок 19. Месячные индексы выпуска и занятости в промышленности, 1998-2009 года, % (декабрь 1998 года=100%, с сезонной корректировкой)

Полученные значения эластичности занятости по выпуску не выходят (во всяком случае — пока) за границы того, что можно было бы ожидать при сохранении прежней модели рынка труда. Конечно, нельзя исключить, что мы имеем дело с отложенной реакцией и что долгосрочная эластичность занятости по выпуску окажется намного выше ее краткосрочных значений (собственно в 1990-е годы так оно и было). Насколько выше — покажет будущее, пока об этом можно строить только догадки и предположения.

В любом случае у нас есть веские основания утверждать, что по состоянию на текущий момент реакция занятости на спад экономической активности не расходится сколько-нибудь заметно с той реакцией, которую она демонстрировала в период переходного кризиса.

Есть ли угроза сверхвысокой безработицы?

Ведущиеся сегодня дискуссии об угрозе сверхвысокой безработицы и ее социальных последствиях оставляют ощущение déjà vu — как если бы в машине времени мы вернулись в самое начало 1990-х годов.

Оценивая в этом контексте действия правительства, нужно признать, что во многом оно оказалось заложником решений, которые вырабатывались еще в период экономического процветания и от реализации которых оно по политическим причинам не смогло или не захотело отказываться после его завершения (повышение минимальной заработной платы, повышение оплаты труда бюджетников, сокращение численности вооруженных сил и др.). Но и меры, которые начали приниматься им непосредственно в период кризиса, оставляют впечатление спонтанности и чрезмерной узости временного горизонта. Их последствия в явном виде не учитывались и не просчитывались, что парадоксальным образом вело к порочному кругу нарастания страха: чем сильнее был испуг, который испытывали власти перед возможными социальными последствиями массовой безработицы, тем больше средств начинало выделяться на ее предотвращение; чем больше средств начинало выделяться, тем быстрее повышалась регистрируемая безработица; чем быстрее она росла, тем сильнее становился страх перед ее дальнейшей эскалацией. При таком непонимании последствий собственных действий возрастает риск принятия неадекватных решений, адресованных не столько реальному, сколько виртуальному миру, существующему только в головах политиков.

Конечно, нельзя сказать, чтобы это был эффект самозапугивания в чистом виде. Страх перед социальными и политическими последствиями высокой безработицы активно внедрялся в общественное сознание также многочисленными экспертами (большинство из которых, заметим в скобках, к изучению проблем рынка труда никогда никакого отношения не имели). С началом кризиса немедленно пошел вал прогнозов с предсказаниями неизбежной дестабилизации социальной и политической обстановки, источником которой, как утверждалось, должно стать резкое ухудшение ситуации с занятостью. Но насколько оправданы эти страхи и что они отражают в большей мере — реальные риски, угрожающие стабильности российского общества, или состояние умов значительной части российского экспертного сообщества, испытывающего непреодолимую тягу к любым формам катастрофизма?

Начнем с того, что безработные — это внутренне неоднородная, разобщенная и социально крайне пассивная группа, неспособная ни к каким самостоятельным коллективным действиям. У них нет ни ресурсов, ни стимулов для организованной политической активности, единственно доступная им стратегия — это стратегия индивидуального выживания.

Базу для активного социального протеста против нарастающей безработицы везде и всегда составляют не столько сами безработные (тому, кто оказался в критической жизненной ситуации, обычно становится не до политической борьбы), сколько те, у кого работа есть, но кто опасается, что их может постичь судьба безработных. В кризисных условиях именно «обеспокоенные занятые» формируют основу коалиций, которые начинают выступать с требованиями смены правительственного курса, именно на них обычно ориентирована стратегия оппозиционных политических сил и именно их поддержка бывает способна обеспечить этим силам приход к власти. Но занятые, испытывающие страх перед перспективой оказаться на улице, — это хотя и многочисленная, но также чрезвычайно аморфная группа, не имеющая значительных общих интересов и не скрепленная какими-либо внутренними устойчивыми связями. Чтобы подвигнуть ее к коллективным действиям, необходима внешняя организующая сила. Однако в политическом пространстве современной России — по крайней мере, в настоящее время — таких сил нет. Это означает, какой бы высокой в конечном счете ни оказалась безработица, никаких социальных или политических потрясений общенационального масштаба, которые могли бы быть спровоцированы ею, ожидать не приходится. Самое большее, к чему может привести ухудшение ситуации на рынке труда, так это к усилению общей депрессивной атмосферы, столь характерной для современного российского общества.

Существует еще одна, не слишком многочисленная, но зато намного более компактная и потенциально более сплоченная группа — это работники отдельных предприятий, где либо планируются, либо недавно проводились массовые увольнения. В этом случае ситуация оказывается иной. Между такими работниками спонтанно складывается нечто, что можно было бы назвать «естественной солидарностью»: как правило, они проживают в одной и той же местности; как правило, они знают друг друга лично и могут коммуницировать напрямую; наконец, они имеют дело с одной и той же инстанцией, ломающей привычные устои их жизни, — руководством того или иного конкретного предприятия. (Моногорода, социальная обстановка в которых традиционно вызывает наибольшую тревогу наблюдателей, можно рассматривать как расширенный вариант этого случая.) В результате наличие какой-либо внешней организующей силы (политической партии, профсоюза и т.п.) становится необязательным: «естественная солидарность» создает условия для самоорганизации и коллективных действий даже при ее отсутствии. Но хотя вероятность акций протеста со стороны высвобождаемых работников является далеко не нулевой, их выступления могут быть, во-первых, только стихийными и, во-вторых, только локальными, так как «естественной солидарности» недостаточно, чтобы из подобных точечных конфликтов могла сформироваться сколько-нибудь широкая волна социального недовольства.

Следует специально подчеркнуть, что понятия «работники, подпадающие под массовые увольнения « и «безработные» — вовсе не синонимы. Эти группы пересекаются лишь частично: с одной стороны, многие увольняемые работники могут либо быстро находить новую работу либо совсем уходить с рынка труда; с другой стороны, вынужденные увольнения — далеко не единственный канал попадания в безработицу. Обсуждаемый вопрос может быть поэтому переформулирован в более конкретных терминах: насколько в условиях российского рынка труда велика опасность резкой активизации массовых увольнений, результатом которой могло бы стать нарастание числа локальных социальных конфликтов?

Все указывает на то, что вероятность реализации подобного сценария ничтожно мала. На российском рынке труда частота массовых увольнений была и остается мизерной, причем с началом кризиса она практически не изменилась (рис. 20). Такие увольнения составляют по отношению ко всем вынужденным увольнениям примерно 10%, по отношению к общему числу выбытий — порядка 1%, а по отношению к общей численности персонала предприятий — и вовсе ничтожные 0,3%. Для сравнения: если в России ежемесячно регистрируется порядка 100 случаев массовых увольнений и вовлечены в них оказываются менее 10 тыс. работников, то в США — порядка 3000 случаев и вовлечены в них оказываются примерно 300 тыс. работников (данные Бюро статистики США за март 2009 г.). С поправкой на разницу в масштабах российской и американской экономик это означает, что на российском рынке труда массовые увольнения происходят как минимум в 15 раз реже, чем на американском.

Рисунок 20. Массовые увольнения в российской экономике, 2004-2008 годы, тыс. человек

Следует также иметь в виду, что поскольку к категории «массовых» относятся в основном увольнения, охватывающие не менее 50 человек [20], фактически они могут производиться только на крупных и средних предприятиях (большинство малых предприятий имеют просто недостаточную для этого численность занятых). Однако за период с начала 1990-х годов численность работников, занятых на крупных и средних предприятиях, уменьшилась почти в полтора раза — с 60 млн. чел. до менее 40 млн. чел. в настоящее время. Это означает, что за прошедшие десятилетия само поле для массовых сокращений стало в полтора раза уже.

Наконец, как свидетельствуют данные предпринимательских опросов, руководители российских предприятий вполне осознают сложности, связанные с вынужденными увольнениями (тем более — массовыми), считая их самым конфликтогенным способом адаптации к неблагоприятным изменениям экономической среды. Это одна из причин, почему они практикуют их так редко и стараются прибегать к ним лишь в самых крайних случаях.

Вывод, который можно отсюда сделать, очевиден: социальные и политические риски, связанные с возможным ростом безработицы, явно переоцениваются; российский рынок устроен так, чтобы минимизировать эти риски; так было в 1990-х годах и так остается до сих пор [21].

***

Есть основания полагать, что в условиях нынешнего кризиса так же, как и в 1990-е годы, проникший в массовое сознание страх безработицы станет действовать по принципу самонесбывающегося прогноза: чем сильнее он будет нарастать, тем быстрее начнут соглашаться работники с ухудшением условий занятости и оплаты труда; чем сговорчивее они будут становиться, тем медленнее будет расти безработица. Говоря иначе, страх безработицы будет действовать как эффективный ограничитель ее роста [22].

В ближайшей перспективе темпы нарастания безработицы будут во многом определяться тем, как быстро и как сильно соискатели рабочих мест окажутся готовы снижать свои запросы по заработной плате, сформировавшиеся на основе докризисных ожиданий и представлений. Если процесс снижения резервируемой заработной платы пойдет с достаточно высокой скоростью, то даже при сильном первоначальном всплеске безработицы через непродолжительное время можно ожидать ее активного рассасывания. По косвенным признакам (данным социологических опросов, информации рекрутинговых агентств и др.), соискатели рабочих мест уже стали гораздо менее требовательными с точки зрения запрашиваемой ими заработной платы, чем это было еще недавно. Если это так, то тогда безработица едва ли будет долго удерживаться на высокой отметке и по прошествии наиболее острой фазы кризиса может достаточно быстро пойти вниз.

Пока нет убедительных свидетельств того, что большинство российских предприятий готовы расстаться с «нестандартными» формами адаптации, выработанными ими в 1990-е годы. Как только их экономическое положение начало ухудшаться, они сразу же вспомнили и о задержках заработной платы, и о вынужденных отпусках, и о переводах работников на неполное рабочее время. На попытки государства помешать их использованию предприятия отвечают введением в оборот новых «нестандартных» механизмов кризисного приспособления, включая более активный увод трудовых отношений «в тень». Понятно, что в конечном счете реакция рынка труда будет определяться глубиной и продолжительностью самого экономического спада. Можно, однако, предполагать, что чем тяжелее он окажется, тем активнее будет реанимации прежнего набора «нестандартных» приспособительных механизмов, использовавшихся российскими предприятиями в 1990-е годы.

Трудно избавиться от впечатления, что стремясь ужесточить контроль за деятельностью предприятий на рынке труда, государство фактически загоняет их в угол, делая для них крайне рискованными и малопривлекательными любые возможные стратегии адаптации — связанные как с количественной, так и с временной и ценовой подстройкой. Стоит предприятию принять хоть какое-то серьезное решение, как оно оказывается «под колпаком» у властей: решиться на увольнение работников — опасно (это значит автоматически привлечь к себе повышенное внимание со стороны властных структур); отправить их в отпуска или перевести на неполное рабочее время — тоже небезопасно (информация об этом в оперативном режиме также поступает государству); попытаться задержать зарплату — вообще самоубийственно (тут недалеко и до появления прокурорских работников); снизить ее — не всегда возможно из-за ограничений, закрепленных в коллективных договорах и тарифных соглашениях (их нарушение также чревато самыми суровыми карами); и т.д. Фактически получается, что ни одного решения по кризисному приспособлению предприятия не могут принять без хотя бы молчаливой санкции властей: о всех планах такого рода они обязаны сами на себя «доносить», рискуя тем, что государство захочет вмешаться и наложить на них запрет. Парализующий эффект подобной политики очевиден. На какое-то время она может затормозить сокращение занятости, но лишь ценой еще большего ухудшения экономического положения предприятий, так что в более длительной перспективе риск взрывного роста безработицы от этого только возрастает. Причем не исключено, что это уже будет рост безработицы, связанный не с увольнениями отдельных групп работников, а с закрытиями целых предприятий.

В то же время действия государства на рынке труда свидетельствуют, что оно готово вступать с предприятиями в торг (конечно, в первую очередь с самыми крупными), «платя» им за сохранение рабочих мест. Отсюда следует, что кризис будет лишь в очень слабой степени способствовать реструктуризации занятости, если понимать под ней переток рабочей силы из неэффективных секторов экономики в эффективные. Как следствие, искаженная структура занятости, сложившаяся в предшествующий период, может быть надолго законсервирована и исправление сложившихся диспропорций отложено на неопределенное время.

Как показывает наш анализ, в условиях нынешнего экономического кризиса на российском рынке труда, скорее всего, будет реализован промежуточный сценарий. Чувствительность занятости к падению производства будет выше, чем в 1990-е годы, но все-таки ниже, чем во многих других странах (по ориентировочным оценкам, эластичность занятости по выпуску может составить самое большее 0,5-0,7). Количественная подстройка будет осуществляться активнее, чем раньше, но не менее энергично будут идти временная и ценовая подстройка.

Наконец, как и в 1990-е годы, российский рынок труда будет выполнять амортизирующие функции, не давая потенциальным конфликтам в сфере трудовых отношений перерастать в открытые социальные столкновения.

Если эти выводы справедливы, то тогда можно ожидать, что специфическая «российская» модель рынка труда не исчезнет, а продолжит свое существование, хотя и в сильно изменившемся, во многом деформированном виде.

См. также: Конец российской модели рынка труда? (Статья первая. Взгляд из недавнего прошлого)

Ссылки по теме номера

1. 1. Капелюшников Р. Конец российской модели рынка труда? Часть первая
2. Гимпельсон В., Капелюшников Р., Полетаев А. Российская модель рынка труда и заработная плата.
   Часть первая
   Часть вторая
3. Капелюшников Р. Наш человеческий капитал
4. Полетаев А. Эффективен ли труд россиян?
5. Гимпельсон В., Капелюшников Р., Лукьянова А. Трудовые ресурсы промышленности: дефицит или избыток?
6. Хахулина Л. Труд в системе жизненных ориентаций россиян
7. Зубаревич Н. Региональные рынки труда России: сходство непохожих
8. Гимпельсон В., Капелюшников Р., Ратникова Т. Страх безработицы и гибкость заработной платы в России
9. Капелюшников Р. Российская модель рынка труда: мы не как все
10. Капелюшников Р. Структура российской рабочей силы: особенности и динамика
11. Капелюшников Р. Общая и регистрируемая безработица: в чем причина разрыва?
12. Капелюшников Р. Производительность труда, реальная заработная плата, удельные издержки на рабочую силу
13. Капелюшников Р. Нестандартные формы занятости и безработицы в России
14. Гимпельсон В., Монусова Г. Страх безработицы и поведение работников на рынке труда: опыт межстрановых сопоставлений
15. Гимпельсон В. Дефицит квалификации и навыков на рынке труда: недостаток предложения, ограничения спроса или ложные сигналы работодателей?
16. Гонтмахер Е. Российская зарплата: штрихи к портрету
17. Малева Т. Политика на рынке труда на этапе экономического роста
18. Монусова Г. Удовлетворенность трудом: межстрановые сопоставления
19. Козина И. Забастовки в современной России
20. Козина И. Заемный труд: социальные аспекты
21. Садовая Е., Хохлова М. Политика занятости и адаптационный потенциал рынка труда в России
22. Рабочее время и неполная занятость в странах ОЭСР

Примечания

Ростислав Капелюшников — д.э.н., главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, замдиректора Центра трудовых исследований ГУ ВШЭ.

[1] Говоря о «моделях рынка труда», мы, конечно же, имеем в виду идеальные конструкции, которые на практике никогда не встречаются в чистом виде. Реально существующие рынки труда могут лишь в большей или меньшей степени к ним приближаться. В современных сложно организованных экономиках не бывает так, чтобы адаптация к шокам происходила только за счет количественной, или только за счет временной или только за счет ценовой подстройки. Как показывает опыт, в кризисных ситуациях большинство предприятий — не только в России, но и в других странах — предпочитают двигаться сразу по нескольким параллельным дорогам: и увольняют работников, и вводят сокращенные графики работы, и отказываются от выплаты премий, и урезают заработную плату. Однако в разных странах в зависимости от особенностей институциональной среды эти альтернативные способы адаптации могут использоваться в разных пропорциях. И именно соотношение между ними является тем основанием, исходя из которого реально существующие рынки труда могут классифицироваться как относящиеся к той или иной «модели».

[2] В качестве иллюстрации сошлемся на изменения, произошедшие на начальном этапе кризиса. По данным Обследований населения по проблемам занятости (ОНПЗ) Росстата, с ноября 2008 г. по февраль 2009 г. занятость в российской экономике сократилась на 2,9 млн. чел., тогда как безработица выросла на 1,8 млн. чел. и, следовательно, остальные 1,1 млн. чел. вообще ушли с рынка труда. Другими словами, среди всех, кто за это время лишился работы, примерно две трети стали безработными и соответственно примерно треть — экономически неактивными.

[3] По мере нарастания кризиса уже начали поступать сигналы о том, что из-за нехватки финансовых средств власти многих регионов вынуждены отказываться от намеченного 30%-ого повышения оплаты труда работников бюджетной сферы.

[4] Ориентировочные расчеты показывают, что у безработных, которым не удастся трудоустроиться в течение года, с месячной заработной платой на последнем месте работы 11 тыс. руб. коэффициент возмещения будет составлять около 55%, с заработной платой 8 тыс. руб. — свыше 60%, с заработной платой 6,5 тыс. руб. — примерно 65%. Таким образом, для низкооплачиваемых работников стимулы к тому, чтобы жить на пособие, оказываются достаточно сильными. К этому стоит добавить, что, по оценкам, к началу 2009 г. примерно 40% всех российских работников получали заработную плату ниже 11 тыс. руб. Более того, так как многие регионы устанавливают к пособиям надбавки, финансируемые за счет собственных средств (например, в Москве такая надбавка составляет 1,7 тыс. руб.), коэффициент возмещения может быть даже выше, чем показывают приведенные расчеты.

[5] Заработная плата лиц, занятых на временных рабочих местах или участвующих в общественных работах, должна частично (в размере минимальной оплаты труда) покрываться за счет субсидий из федерального бюджета. Это, как предполагается, должно вызывать у предприятий, а также у местных властей заинтересованность в создании таких частично субсидируемых рабочих мест.

[6] На уровне отдельных предприятий эффект замещения выражается в том, что постоянные (не субсидируемые государством) рабочие места начинают вытесняться временными (субсидируемыми государством) рабочими местами. Если этот эффект очень силен, чистый выигрыш в занятости может быть нулевым.

[7] Если цель пассивных программ на рынке труда — поддержание доходов лиц, оказавшихся безработными, то цель активных программ — повышение шансов таких лиц на нахождение новой работы.

[8] Увольнения по соглашению сторон — это промежуточная форма между добровольными и вынужденными увольнениями. Ее использование обеспечивает предприятиям значительную экономию средств, поскольку компенсация работникам, увольняемым по соглашению сторон, оказывается обычно намного меньше, чем компенсация, на которую имеют право работники, увольняемые по сокращению штатов. В этом же заключается и привлекательность отпусков по заявлению работников. Поскольку в этом случае работник как бы «сам» просит об временном освобождении от работы, предприятие не обязано выплачивать ему компенсацию, что делает такие отпуска намного менее дорогостоящими по сравнению с вынужденными отпусками по инициативе работодателей.

[9] Конечно, здесь важно сохранять осмотрительность и не переусердствовать: если цифры, представленные руководителями регионов, будут оказываться слишком провальными, это может стоить им занимаемых постов. Поэтому в каких-то случаях они будут склонны изображать реальное положение дел в намеренно «черном», а в каких-то — в намеренно «розовом» свете.

[10] Данные о движении рабочей силы собираются и публикуются Росстатом только по сегменту крупных и средних предприятий.

[11] В некоторых регионах различными формами неполной занятости были охвачены от четверти до трети всех работников: в Ульяновской области — 34%; в Самарской области — 33%; в Ярославской и Свердловской областях — 27%; в Брянской, Курской, Орловской, Челябинской областях и Забайкальском крае — 25%.

[12] Данные предпринимательских опросов свидетельствуют, что этот откат был даже глубже, чем следует из данных официальной статистики.

[13] Впрочем, в этом вопросе российское трудовое законодательство занимает неоднозначную позицию, чем и пользуются многие предприятия: в случае, если простой происходит не по вине администрации, закон предусматривает компенсацию, равную, как и прежде, двум третям тарифного заработка.

[14] Стоит также упомянуть о деятельности так называемых «зарплатных комиссий», создаваемых при местных и региональных органах власти. Руководителей предприятий, где заработная плата не достигает среднеотраслевого уровня, вызывают на эти комиссии и под предлогом борьбы с «серыми схемами» начинают требовать от них ее повышения. Даже в кризис активность зарплатных комиссий нисколько не снизилась. Представить что-либо подобное в 1990-е годы было невозможно.

[15] Мы упоминаем эти объяснения для полноты картины, хотя, на наш взгляд, их значение не так велико, как принято думать: а) патернализм «красных директоров» был весьма своеобразным: он не позволял им «выбрасывать» работников на улицу, но почему-то не мешал оставлять их в течение многих месяцев без какой-либо оплаты; б) опросы предприятий показывают, что несмотря на смену поколений ссылки на «социальную ответственность» как были, так и остаются самым популярным аргументом, который используют российские менеджеры при объяснении своего отказа от массовых увольнений; в) в конечном счете дело не в различных установках менеджеров, принадлежащих к разным поколениям, а в соотношении выгод и издержек, связанных с различными стратегиями приспособления, — если количественная подстройка сопряжена с более высокими издержками, чем временная или ценовая, то непонятно, почему рационально действующие менеджеры нового поколения должны отдавать ей предпочтение; г) хотя нельзя исключить, что для такой специфической группы предприятий как российские филиалы зарубежных компаний ситуация может быть иной — в тех случаях, когда решения о сокращении персонала принимаются в штаб-квартирах этих компаний и затем просто спускаются на места — опыт показывает, что чаще всего руководство таких компаний предпочитает не вмешиваться в вопросы трудовых отношений в тех странах, где протекает их деятельность, считая это зоной ответственности местного менеджмента. Вообще же объяснения такого рода исходят из неявного предположении, что в российских условиях рациональные экономические агенты всегда должны предпочитать стратегию сброса рабочей силы любым другим возможным стратегиям (снижения зарплаты, сокращения продолжительности рабочего времени и т.д.). Но такое предположение является полностью произвольным и не опирается ни на какие эмпирические подтверждения. В условиях российского рынка труда увольнения по букве закона — весьма хлопотное и дорогое удовольствие и от рациональных экономических агентов следовало бы скорее ожидать обратного — что они будут обращаться к ним лишь в самых крайних случаях, когда все другие возможности почему-либо окажутся перекрыты.

[16] Тревогу многих наблюдателей вызывает также перспектива возможного ухудшения ситуации с занятостью в результате «выброса» на рынок труда непрерывно растущей массы выпускников вузов. В условиях кризиса для них едва ли отыщется достаточное количество рабочих мест, а это значит, что основная их часть будет обречена на длительную безработицу. Насколько оправданны эти опасения? Для начала отметим, что по сравнению с серединой 1990-х годов масштабы ежегодного притока выпускников вузов на российский рынок труда увеличились незначительно — всего лишь на 1 п.п. от численности экономически активного населения. Это не настолько большая величина, чтобы вызвать серьезный всплеск безработицы. Важно также не забывать, что в настоящее время свыше половины обучающихся в вузах составляют студенты неочных отделений, среди которых практически все уже являются занятыми. Среди студентов-старшекурсников очных отделений, по различным оценкам, также не менее половины совмещают учебу с работой. Это означает, что к моменту окончания вуза большинство из них уже не нуждаются в трудоустройстве. Конечно, рост напряженности на рынке труда наверняка ухудшит перспективы трудоустройства для тех, к моменту получения диплома еще не будет иметь работы, но эта опасность угрожает лишь меньшинству будущих выпускников. Наконец, следует учитывать, что увеличение притока на рынок труда молодежи с высоким образованием означает одновременное сокращение притока на него молодежи с низким образованием, что в конечном счете должно способствовать улучшению, а не ухудшению ситуации с занятостью.

[17] К работникам, занятым в этом секторе, относятся все, кто трудится не на предприятиях, — работники ПБЮЛов, занятые по найму у физических лиц, самозанятые и т.д.

[18] В действительности это снижение было, по-видимому, намного сильнее, чем показывают официальные оценки, поскольку они не отражают того, что с началом кризиса стало происходить со скрытой оплатой труда.

[19] Существует также точка зрения, согласно которой рост напряженности на российском рынке труда должен смягчаться начавшимся сейчас сокращением численности трудоспособного населения.

[20] Российское законодательство относит к категории массовых увольнений также случаи закрытия целых предприятий, если численность их работников составляет не менее 15 человек.

[21] В качестве теоретической возможности можно, конечно, представить, что ухудшение ситуации на рынке труда станет приводить к увеличению электоральной поддержки на местных и региональных выборах каких-либо полу-оппозиционных политических партий. Но даже если расширение представительства таких партий в местных и региональных органах власти и произойдет, оно, во-первых, едва ли будет иметь очень большие последствия, а, во-вторых, его было бы в любом случае нелепо описывать в терминах «дестабилизации социальной и политической обстановки».

[22] См. об этом феномене: Гимпельсон В., Капелюшников Р., Ратникова Т. Велики ли глаза у страха? // Экономический журнал Высшей школы экономики. 2003. Т. 7. N 4.