В издательстве «Школы гражданского просвещения» вышла новая книга заместителя директора «Центра политических технологий» Алексея Владимировича Макаркина. Она называется «Люди казенного века» и рассказывает о судьбах 28 наших соотечественников, живших в XX веке.
В одной из песен Олега Митяева есть слова «Правит нами век казенный», смысл которых выходит за пределы бытового понимания. Для России, например, ХХ век был действительно веком казенным, когда во всех сферах с разной степенью жесткости государство доминировало над обществом, человеком. В этой книге собраны жизнеописания живших в ту пору наших соотечественников - людей очень разных, вовсе нелегендарных, которых судьба нередко ставила перед выбором того или иного пути в часто драматических обстоятельствах. Какими нравственными качествами обладали герои очерков, сохранившие способность поступать по совести? Автор старался избегать мифотворчества и нравоучительных нарративов, предлагая читателям самим оценить поведение персонажей в реальных исторических контекстах.
«Полит.ру» с любезного разрешения «Школы гражданского просвещения» публикует отрывок книги, в котором рассказана судьба адвоката Владимира Жданова.
Адвокатура в России появилась в результате судебной реформы 1864 года — уникальной для царской России. Обычно Великие реформы Александра II воспринимаются в совокупности — как набор модернизационных мероприятий, которые должны были преодолеть отставание России от Европы, последствия которого наглядно проявились во время Крымской войны. Но в большинство реформ государство заложило ограничители, не допускающие подрыва устоев самодержавия.
Так, крестьянская реформа привела к личному освобождению крестьян, что было значительным достижением и дало импульс развитию деревни. Но она проводилась так, чтобы не допустить ни разорения помещиков, остававшихся опорой трона, ни наделения крестьян в полной мере гражданскими правами. Крестьяне должны были выкупить землю у помещиков по ценам, превышавшим рыночную стоимость, у них отобрали часть земель (до 20%), перешедших в собственность тех же помещиков в виде так называемых «отрезков», а сами крестьяне вплоть до Столыпинской реформы остались в зависимости от общины. Впрочем, многим помещикам полученные преференции не помогли (вспомним Раневскую и Гаева из чеховского «Вишневого сада»), а у крестьян условия реформы вызвали недовольство, заложив основу для радикального, силового решения аграрного вопроса.
Земская и городская реформы были проведены таким образом, чтобы новые выборные органы занимались лишь местными вопросами, не затрагивавшими общегосударственные дела. Не предусматривалось «увенчание здания» — то есть создания всероссийского представительного органа, пусть даже законосовещательного, а не законодательного — парламентаризм был несовместим с самодержавием. Вследствие этого парламент (Государственная дума) в России появился только в результате революционной бури 1905 года — с сорокалетним запозданием и как нелюбимый царем институт.
На их фоне судебная реформа 1864 года выглядит самой радикальной, лишенной изначально заложенных в нее ограничителей; их стали вводить потом, вызывая недовольство немалой части юридической корпорации. Реформа ввела несменяемость судей — их не мог уволить даже император. В России появился суд присяжных, который принимал решения без вмешательства профессионального судьи — у последнего было лишь право напутственного слова перед уходом присяжных в совещательную комнату, но в нем судья должен был соблюдать объективность. Нарушить тайну обсуждения вердикта не имел права никто. Судопроизводство стало гласным и состязательным, что предусматривало учреждение адвокатуры (присяжных поверенных) как самоуправляемой корпорации, самостоятельно решающей вопрос о том, кого принимать в свои ряды, а кому отказать.
Похоже, что Александр II, одобряя судебную реформу, не совсем представлял себе ее последствия. Вскоре после введения принципа несменяемости судей он вызвал к себе одного из главных авторов реформы, министра юстиции Дмитрия Замятнина, и потребовал оформить увольнение либерального сенатора Марка Любощинского, высказывания которого по общественным вопросам вызвали возмущение императора. В ответ Замятнин указал на невозможность подобного решения, так как сенаторы — это судьи (Сенат был аналогом современного Верховного суда) и не могут быть никем смещены. Александр был шокирован, столкнувшись с тем, что лично подписал закон, ограничивающий его права. Характерен итог этой истории: царь не решился нарушить собственный закон, Любощинский остался сенатором, но Замятнин вскоре был отправлен в почетную отставку.
Консерваторы, осуждавшие судебную реформу и предпочитавшие ей дореформенный суд (где людей судили не только без адвокатов, но даже и без присутствия обвиняемых на заседании), говорили о «судебной республике» в рамках самодержавного государства. Неудивительно, что власти стремились ограничить возможности присяжных и адвокатов. Из компетенции судов присяжных были выведены многие политические процессы, оправданного судом можно было выслать из крупных городов в административном порядке. Но основного содержания «судебной республики» отменить не удалось, в том числе и роль института адвокатуры в формировании гражданственности, продвижении идеи приоритета прав человека над государственными интересами.
Независимость адвокатуры, возможность оппонировать государству привели к тому, что адвокатская корпорация была существенно более либеральной, чем общество в целом. Знаменитый адвокат Федор Плевако, бывший конституционным монархистом (октябристом), считался в своем сообществе одним из умеренных. Крайне правых было немного, и в корпорации им было неуютно. Зато многочисленные адвокаты входили в состав главной либеральной партии — кадетской. Это и председатель Первой Государственной думы Сергей Муромцев, и Василий Маклаков, и Николай Тесленко, и Максим Винавер, и Оскар Грузенберг, и многие другие. Среди более левых — социал-демократов — знаменитостей было меньше, хотя среди них были такие известные профессионалы, как Николай Муравьев, Павел Малянтович. Но и они, даже участвуя в оппозиционной деятельности, старались не вступать в прямое столкновение с властями.
Случаи, когда адвокаты становились фигурантами уголовных дел, были редкими. Можно вспомнить трагическую судьбу известного адвоката Григория Бардовского, близкого к народнической организации «Земля и воля», — в 1879 году он был арестован, в тюрьме психически заболел, что навсегда сломало его жизнь. Более счастлив был присяжный поверенный Сергей Старынкевич, высланный в Сибирь за участие в военной организации партии эсеров, — в ссылке он как квалифицированный юрист смог оказаться полезным местным предпринимателям в качестве адвоката и юрисконсульта. После Февральской революции Старынкевич, как бывший революционер, стал прокурором Иркутской судебной палаты, а во время Гражданской войны был министром юстиции у адмирала Колчака, причем подвергал преследованиям своих бывших товарищей по партии.
В числе радикальных оппозиционеров был и Владимир Анатольевич Жданов. Он принадлежал к дворянскому роду, восходившему по легенде к знатному татарину Аслану-Челеби-мурзе, поступившему на службу к великому князю Дмитрию Донскому и крестившемуся с именем Прокопий. Точно известен считающийся его отдаленным потомком Димитрий Яковлевич Кременецкий, живший в XVI веке и имевший прозвище Ждан — так называли долгожданных детей, на рождение которых уже не надеялись.
XVII столетии Ждановы поднялись при первых Романовых, но близкие предки Владимира Анатольевича были не очень заметными тульскими землевладельцами и офицерами (род, как и другие дворянские, был военным — отсюда и две сабли со стрелой в ждановском гербе). Прадед, секунд-майор Михаил Сергеевич, служил одоевским уездным предводителем дворянства. Дед, Николай Михайлович, воевал с восставшими поляками в 1831 году и вскоре ушел в отставку в чине поручика. Отец, Анатолий Николаевич, недолго служивший артиллерийским офицером, также завершил службу поручиком и потом являлся мировым посредником, то есть улаживал споры помещиков и крестьян после реформы 1861 года. Женился он на соседке — Наталье Александровне Исленьевой, дочери гвардии капитана.
В исленьевском имении Ивицы Одоевского уезда и родился 1 июля 1869 года Владимир Анатольевич Жданов. Сразу отметим, что к советскому партийному лидеру Андрею Жданову он никакого отношения не имел — тот был выходцем из рязанского священнического рода. Владимир стал первым в роде, не имевшим отношения к армии. Учился он в рязанской гимназии — в этой губернии его отец получил имение в качестве приданого после свадьбы. Поступил в Московский университет на юридический факультет, но увлекся революционной деятельностью, вступив в нелегальную народническую организацию «Народное право». В отличие от народовольцев, народоправцы были куда более умеренными — они выступали за социализм, но отрицали террор и заговоры, стремились к созданию широкой антиправительственной коалиции, от революционеров до либералов (в деятельности «Народного права» участвовал будущий лидер кадетов Павел Милюков). В то же время часть участников «Народного права» всерьез интересовались входившим в моду марксизмом, хотя Ленин считал, что конституционализм интересовал народоправцев больше, чем социализм. В 1894 году организация была разгромлена царской полицией.
Из-за нелегальной деятельности учеба Жданова растянулась на долгий срок — он учился в Москве, Петербурге, снова в Москве, а выпускные экзамены сдал в 1895 году в Юрьевском (ныне Тартуском) университете, подальше от начальства. Там же он защитил работу на соискание степени кандидата прав (аналог нынешнего диплома о высшем образовании) на тему «Система наказаний в русском праве XVII века и в законодательстве Петра Великого». В том же году Владимир был впервые арестован и выслан в Вологодскую губернию. Ссылка создавала препятствия для профессиональной деятельности, но не запрещала ее, и Жданов, недолго прослужив в городской управе маленького города Грязовца, смог стать помощником присяжного поверенного (адвоката). Спустя положенные пять лет работы помощником он в 1902 году получил статус присяжного поверенного. Вел дела в разных городах Вологодской губернии — Вологде, Великом Устюге, Тотьме, Кадникове, Грязовце.
Вологда тогда была местом ссылки, в которую отправляли противников режима, не представлявших, как считала полиция, большой опасности (более опасных отправляли в Сибирь). Знакомыми Жданова по ссылке были начинающий философ Николай Бердяев и будущий ленинский нарком просвещения Анатолий Луначарский, Борис Савинков, еще не прогремевший на всю Россию как один из ведущих эсеровских террористов, и Алексей Ремизов, ставший через много лет одним из ведущих писателей русской эмиграции. Ссыльные интеллигенты жили насыщенной духовной жизнью, спорили о судьбах России и о том, кто прав — идеалисты или материалисты. Жданов в ссылке сблизился с социал-демократами, что позднее привело его в партию большевиков.
Одновременно развивается и его профессиональная карьера. После окончания срока ссылки он получает право выезжать за пределы Вологодской губернии. Жданов входит в кружок защитников по политическим делам, который возглавляли более опытные либеральные адвокаты Александр Ледницкий и Иван Сахаров. Ледницкий позднее станет политиком, депутатом Государственной думы от кадетской партии. Польский патриот, он после прихода к власти большевиков уедет в Польшу, где его посчитают русофилом, и это помешает продолжению его политической карьеры. Он займется общественной и предпринимательской деятельностью, окажется вовлечен в громкий коммерческий скандал и покончит с собой, не выдержав обвинений. Судьба Ивана Сахарова окажется совершенно иной — он тоже станет кадетом, но предпочтет политической деятельности профессиональную и общественную, будет выступать против смертной казни, после Февральской революции возглавит Московское юридическое собрание. Умрет он в 1918 году в Харькове, куда уедет, опасаясь ареста большевистской властью. Его внук, Андрей Дмитриевич, станет великим физиком и знаменитым правозащитником.
В 1903 году Жданов участвует в процессе по делу о кишиневском погроме, в ходе которого погибли десятки и ранены сотни евреев. Причем в отличие от целого ряда политических защитников, представляет интересы не пострадавших, а погромщиков. Такой странный для оппозиционера выбор был не случайным: Жданов и несколько его коллег стремились разоблачить организаторов погрома и для этого получить свидетельства рядовых преступников, которых они считали орудиями в руках влиятельных лиц (позднее эта версия не подтвердилась — кровавый погром был стихийным, хотя некоторые представители власти и были виновны в бездеятельности).
Однако главным его делом стала защита эсера-террориста Ивана Каляева, убившего в 1905 году великого князя Сергея Александровича. Жданов хорошо знал Каляева (познакомил их в Вологде Савинков), так что эта защита носила для него и личностный характер. Спасти подзащитного от казни в таком процессе адвокат не мог — поэтому короткая речь Жданова была посвящена объяснению причин теракта. Он описал противостояние власти и революции в военных терминах: «столкнулись две великие силы — старый, веками утвержденный строй и новая, так страстно стремящаяся к свободе Россия. Теряется надежда на мирный исход этой борьбы, и все ближе надвигается чудовищный призрак Гражданской войны». Адвокат призвал отнестись к Каляеву не как к преступнику, а как к врагу после сражения — следовательно, с милосердием. Есть известная история о том, как вдова убитого, великая княгиня Елизавета Федоровна, будущая святая новомученица, посетила Каляева в камере, простила его и передала ему икону Воскресения Христова. Современный вологодский адвокат Олег Сурмачев опубликовал исследование, в котором предположил, что именно Жданов после казни Каляева передал эту иконку другому своему знакомому по вологодской ссылке, писателю Ремизову. А тот в 1921 году, перед отъездом в эмиграцию, отдал ее в петроградский Музей революции.
В 1905–1907 годах Жданов проводит многочисленные политические защиты в Москве (куда он переезжает из Вологды) и других городах. Защищает своего знакомого Савинкова, которому эсеры организуют побег, участников вооруженного восстания в Москве, генеральскую дочь, эсерку Марию Беневскую, готовившую бомбу для убийства московского генерал-губернатора адмирала Дубасова и изувеченную в результате случайного взрыва. Но одновременно он ведет нелегальную большевистскую деятельность, оказывается замешан в крупной экспроприации. В 1907 году его арестовывают и приговаривают к четырем годам каторжных работ, которые он отбывал под Иркутском. После освобождения лишенный дворянства Жданов жил в Чите, где занимался «подпольной адвокатурой» — официальным адвокатом бывший каторжанин стать не мог.
После Февральской революции Жданов восстанавливается в политических правах, возвращается в Европейскую Россию. К тому времени он уже далек от большевиков — работает председателем суда в занятом матросами Кронштадте (и пытается восстановить там законность), работает в Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию преступлений царского режима, а затем принимает должность комиссара Временного правительства на Западном фронте. После большевистского переворота Жданов пытался организовать вооруженное сопротивление новой власти, отправить к Петрограду верные Временному правительству войска, но таковых не находится. В начале ноября Жданова арестовывают, но затем освобождают. Он возвращается к адвокатуре, и вскоре его клиентом становится капитан Щастный.
Алексей Михайлович Щастный был кадровым офицером Военно-морского флота. Блестяще (вторым в выпуске) окончив Морской корпус, он направляется на Дальний Восток, где в 23 года участвует в Русско-японской войне на крейсере «Диана» и, как отмечалось в донесении командира, «своей бодростью, быстрой распорядительностью, присутствием духа… выказал боевые способности, какие трудно ожидать при его молодости». Вернувшись в Россию, Щастный служил офицером-минером и стал одним из лучших флотских специалистов по вопросам связи. Занимался как внедрением радиосвязи на флоте (на Балтике и будучи специально командированным на Каспий), так и преподаванием радиотелеграфного дела. В Первую мировую войну был старшим офицером линкора «Полтава», командиром эсминца «Пограничник», служил в штабе Балтийского флота, в июле 1917-го был произведен в капитаны 1-го ранга.
После прихода к власти большевиков многие морские офицеры уходят со службы, не желая сотрудничать с новой властью. Щастный остается: он считает своим долгом сохранять боеспособность флота. Он фактически командует Балтийским флотом, в феврале 1918 года руководит перебазированием находившихся в Ревеле (нынешнем Таллине) кораблей флота в Гельсингфорс (ныне Хельсинки), что спасло их от захвата немецкими войсками. Последние корабли покинули Ревель 25 февраля 1918 года — в день, когда в город вошли немцы. А в марте-апреле, в связи с сохраняющейся угрозой со стороны наступавших немцев, Щастный возглавляет Ледовый поход — переход кораблей из Гельсингфорса в Кронштадт в сложных условиях, когда Балтика была покрыта льдом. За время похода не был потерян ни один корабль, несмотря на резкое ослабление дисциплины, связанное с революционной смутой и убийствами офицеров. Щастный, официально ставший 5 апреля начальником морских сил Балтийского моря (командующим флотом), и здесь покидает Гельсингфорс последним, когда на подступах к городу уже шли бои с наступающими немецкими войсками.
Авторитет Щастного среди моряков был огромным, но большевистское руководство обвиняет его в нелояльности, тем более что он выступает против планов большевиков взорвать корабли — а следовательно, уничтожить только что спасенный флот — в случае угрозы их захвата немцами. По требованию народного комиссара Троцкого Щастный 27 мая был арестован за то, что «настойчиво и неуклонно углублял пропасть между флотом и советской властью» и «сея панику, он неизменно выдвигал свою кандидатуру на роль спасителя». 13 июня был принят декрет о восстановлении в России смертной казни, и 20–21 июня Щастного судят уже по этому декрету, в нарушение элементарного юридического правила о недопустимости обратной силы закона в случае его ужесточения.
Жданов произносит на суде речь, в которой аргументированно опровергает все доводы обвинения. Здесь он, в отличие от «дела Каляева», апеллирует не к эмоциям, а к рациональным аргументам, надеясь, что они подействуют на людей, еще совсем недавно подвергавшихся гонениям. Но напрасно: Троцкому и другим большевистским лидерам нужен показательный процесс, демонстрирующий, что любой военспец в любой момент может быть расстрелян, вне зависимости от его заслуг и характера доказательств. Для Троцкого нет тайны совещательной комнаты: будучи свидетелем и фактическим обвинителем на процессе, он прямо давит на судей, чтобы они вынесли смертный приговор.
Перед расстрелом Щастный написал Жданову письмо, которое не было передано адресату, но сохранилось в материалах дела: «Дорогой В. А., сегодня на суде я был до глубины души тронут Вашим искренним настойчивым желанием спасти мне жизнь. Я видел, что Вы прилагаете усилия привести процесс к благополучному для меня результату, и душой болел за Ваши переживания. Пусть моя искренняя благодарность будет Вам некоторым утешением в столь безнадежном по переживаемому моменту процессе, каковым оказалось мое дело. Крепко и горячо жму Вашу руку. Сердечное русское Вам спасибо». Рано утром 22 июня Щастный был расстрелян.
Жданов был возмущен беззаконием — не только в отношении Щастного, но и людей, во множестве становившихся жертвами чекистов. 11 июля 1918 года он направляет управляющему делами Совнаркома Владимиру Бонч-Бруевичу докладную записку, в которой осуждает преступления ВЧК. Для него недопустимо, что ЧК считает провокационную деятельность законной и допустимой. Он обращает внимание на то, что Чрезвычайная комиссия, взяв на себя деятельность прежних охранного и сыскного отделений, «восприняла те же методы деятельности и тот же способ производства дел: полная безгласность и тайна производства, недопустимость защиты и отсутствие права обжалования». Такая аналогия была смертельно опасна для того, кто на нее решался.
Но при этом Жданов идет дальше простого сравнения: он прямо заявляет, что чекисты хуже царских чиновников. Во-первых, ЧК «обладает гораздо большими полномочиями. Она не только производит дознания и следствия, но и сама решает дела, применяя даже смертную казнь. Поэтому над ней нет контролирующего органа, который был над отделениями. Она принципиально допускает провокацию». И далее Жданов предсказывает, что все это приведет ЧК «к тому, что в ней совьют себе гнездо люди, которые под покровом тайны и безумной, бесконтрольной власти будут обделывать свои личные или партийные дела». Во-вторых, «состав ее гораздо невежественнее состава бывших охранных и сыскных отделений» (адвокат приводит конкретные примеры вопиющей некомпетентности), так что «невежественные следователи идут на поводу у агентов-провокаторов».
И наконец, резюме Жданова: «Я утверждаю, что деятельность Чрезвычайной комиссии будет являться сильнейшим дискредитированием советской власти. Единственное средство уничтожить вредные стороны деятельности комиссии — лишить комиссию права самостоятельно решать дела, обязав ее каждое дело в определенный срок представлять в соответствующий трибунал для гласного разбирательства, и допустить защиту к участию в дознаниях, производимых комиссией». Разумеется, советская власть отвергает рекомендации Жданова, хотя он и остается в живых — видимо, сыграл свою роль его статус бывшего политкаторжанина и известность в революционных кругах. Луначарский позднее писал о Жданове как о «так печально, но так героически выступившем против нас».
Жданов продолжает свою адвокатскую деятельность. В 1922 году он защищает на открытом процессе руководителей партии эсеров и в числе других адвокатов демонстративно отказывается от участия в суде в знак протеста против грубого нарушения прав подсудимых. За это он на два года высылается в Рыбинск, в 1924-м возвращается в Москву, где вновь работает адвокатом. В 1930 году, после очередного усиления репрессий, его отчисляют из адвокатуры, но он остается членом Всероссийского общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, что давало какую-то опору в советском обществе.
Умирает Жданов в 1932 году на свободе, похоже за ним просто не успевают прийти. Наступало время, когда никакая революционная биография уже не спасала от гибели, когда советская власть стала уничтожать не только своих идейных оппонентов, но и искренних сторонников. Об адвокате Жданове, как и о капитане Щастном, в течение долгих десятилетий нельзя было говорить сколько-нибудь объективно. В годы перестройки о них вспомнили, но интерес к истории оказался непродолжительным. В честь Щастного назвали улицу в его родном Житомире, переименованную в 2016 году: для украинской власти спаситель Балтийского флота оказался чужим. В память о Жданове улицы пока нет — в современной России адвокат и правозащитник не принадлежит к числу официальных героев.
