Милицейское насилие в «полицейском государстве»

С каждым годом все больше россиян на вопрос, «Были ли Вы или Ваши знакомые жертвами преступности?» отвечают утвердительно. Еще до бесланского захвата более трети опрошенных боялись стать жертвами терроризма. В этой ситуации на вопросы о возможной идее, способной объединить российское общество, ведущими оказываются «стабильность», «сильная держава», «законность и порядок» и «социальная защищенность». Однако страхи, связанные с ростом преступности в последние годы - лишь одна сторона неуверенности россиян. Второй можно смело назвать милицейскую власть, лишенную контроля. В силу низкого статуса сотрудника милиции и отсутствия механизмов общественного влияния действия милиции и правоохранительных органов иногда наносят не меньший вред и вызывают не меньшие страхи, чем сами преступники, от которых милиция призвана защищать.

Эту ситуацию на материале социологических опросов исследуют социологи «Левада-Центра» Лев Гудков, Борис Дубин и Анастасия Леонова в статье «Милицейское насилие в полицейском государстве» из последнего номера «Вестника общественного мнения».

Общие рамки оценок

Отношение к милиции со стороны жителей России, напряженность оценок данного института в разных группах россиян складывается за последние годы на пересечении нескольких взаимосвязанных и, вместе с тем, разнонаправленных факторов. Выделим из них сейчас лишь наиболее сильные, те, которые мы полагаем ведущими.

С одной стороны, на протяжении многих лет россияне, в особенности проживающие в крупных городах, не чувствуют в безопасности ни себя, ни своих близких. Угроза хулиганского нападения, грабежа, террористического акта и тому подобных действий осознается россиянами как весьма острая и, тем не менее, привычная. Вот лишь некоторые эмпирические данные последних лет.

27% россиян, опрошенных в мае 2004 г. (N=1600 человек), «очень боятся», что они сами и их близкие могут оказаться жертвами теракта, 52% опасаются этого «в какой-то мере».

Соответственно, ведущими ценностями для населения России на протяжении последних лет выступали именно «стабильность», «законность и порядок».

С другой стороны, на протяжении тех же лет социологи получали устойчивые данные, свидетельствующие о крайне низком уровне доверия населения России к милиции и правоохранительным органам. Не случайно среди мер безопасности, которые следовало бы предпринять для снижения угрозы терактов, 45% опрошенных в том же майском исследовании 2004 г. — самая большая группа — назвали «борьбу с коррупцией в правоохранительных органах». За низким доверием к милиции стоит явно ощущаемое россиянами снижение эффективности и качества ее работы — производное от невысокого социального статуса и низкого вознаграждения милиционеров, итог постоянного ухудшения «человеческого материала» милицейских кадров и, наконец, результат крайне слабого контроля над деятельностью милиции со стороны и общества, и государства.

В то же время, широко освещаемые в прессе усилия властей по чистке рядов милиции от коррупционеров и сотрудников, замешанных в иных преступлениях, не вызывают безоговорочного доверия граждан.

Рисунок 1. Вы слышали что-либо о недавних арестах взяточников, вымогателей в высших кругах МВД («милиционеров-оборотней»)?
(в % от числа опрошенных, N=1600, июнь 2003)

Лишь один из четырех слышавших об этой кампании согласен интерпретировать ее значение в официальном ключе, а более двух третей опрошенных не верят в то, что она действительно направлена на искоренение преступности в рядах МВД. Значительно более правдоподобной респонденты считают версию о том, что борьба с «оборотнями» — лишь средство решения внутриклановых проблем властной элиты или элемент предвыборной агитации руководителя ведомства Б.Грызлова.

Не удивительно, что в рейтинге доверия различным социальным институтам органы милиции, по оценкам населения, никогда не поднимались выше 13-14 места. По суммарному выражению негативизма в их адрес они уступали только политическим партиям и российскому парламенту, однако — что важно! — с гораздо более определенным отрицательным отношением (число затруднившихся ответить, то есть некомпетентных или не имеющих своего мнения, здесь вдвое меньше, чем в отношении к партиям или Думе).

Рисунок 2. В какой мере, на Ваш взгляд, заслуживают доверия милиция, суд, прокуратура (с сентября 2000 г. — только «милиция»)?

С третьей стороны, объем полномочий милиции — и тех, что напрямую связаны с поддержанием общественного порядка, защитой населения, и тех, что относятся к ее постоянно увеличивающимся бюрократическим и тому подобным функциям, — год от года растет, причем общество, его институты, организации, еще раз добавим, никак не контролируют этот процесс. Так, например, недавние инициативы по передаче — безо всякого предупреждения и объяснения — функций ОВИРа паспортным столам отделений милиции стали полной неожиданностью для населения накануне периода летних отпусков, на неопределенное время сделали всю страну «невыездной» и фактически в очередной раз превратили россиян в бесправных и бессильных заложников правоохранительной системы.

И вместе с тем — таков четвертый фактор, влияющий на массовые оценки милиции как института — у населения России практически нет возможности выбирать себе средства защиты в случае опасности для жизни, имущества и т.д. Кроме помощи со стороны милиции, рассчитывать рядовому россиянину почти что не на кого.

Итак, ясно выраженное массами желание и даже требование порядка, с одной стороны, и массовая же оценка государственных структур поддержания этого порядка во второй половине 1990-х гг. резко разошлись. Сознание же неизбежности обращения к милиции, которая, как видим, не пользуется у людей доверием и авторитетом, лишь ухудшает общее отношение населения России к правоохранительным органам, создает неблагоприятную и вместе с тем неуправляемую, неразрешимую ситуацию вокруг их деятельности.

Контакты с милицией и оценка ее деятельности

Эта глубокая неприязнь большей части населения России к милиции сформировалась не сегодня. Она лишена какой бы то ни было субъективности, групповых аберраций, идеологических пристрастий или необоснованных претензий. Такое отношение обусловлено резко негативным опытом обычного, реального взаимодействия большинства россиян с правоохранительной системой, прежде всего — органами МВД, милицией, ГАИ, службами, обеспечивающими паспортный контроль и регистрацию (а ранее — прописку).

Рисунок 3. Что в деятельности милиции вызывает у Вас негативную оценку?
(в % от числа опрошенных, N=1600, октябрь 2002)

Для опрошенных в 2004 г. жителей российских городов милиция и ГАИ стоят на втором месте в «черном списке» властно-административных учреждений и организаций, систематически нарушающих права, ущемляющих законные интересы граждан [1]. На первом месте в этом перечне по вполне понятным и не требующим особых пояснений причинам стоят работники ЖКХ, учреждений сферы обслуживания и торговли (30% всех упоминаний о подобных нарушениях), далее следуют милиция и ГАИ (26%), служащие госучреждений различного рода — здравоохранения, социального обеспечения, образования (23%), чиновники федеральных или местных структур власти (13%), работники суда, прокуратуры (7%).

Однако если мы рассмотрим эти данные не в суммарном виде, а в зависимости от материального или социального положения респондента, то обнаружим, что на работу ЖКХ и сферы обслуживания чаще жалуются люди с минимальным уровнем социальной обеспеченности, с очень ограниченными социальными ресурсами — пенсионеры, инвалиды, малообразованные или низкоквалифицированные, с низким уровнем заработков и доходов, жители провинции. В принципе, речь здесь идет о группах, характеризующихся слабой социальной активностью и ограниченными возможностями. Напротив, от милиции больше всего страдают люди, отличающиеся социальной активностью, возможностями, квалификацией, с одной стороны, а с другой — социально-уязвимые группы населения, безответные по отношению к произволу (безработные, люди с низким статусом). То есть, в данном случае речь в большой мере идет о наиболее деятельной и продуктивной части российского общества. И если взять для анализа именно данный массив (людей в активном возрасте — 24-50, а особенно — 24-39 лет, со средним специальным и высшим образованием, квалифицированных, работающих), то мы увидим, что частота их конфликтов с милицией резко возрастает. Вместе с тем, здесь заметно выше недоверие к милиции, убежденность в ее связях с местными криминальными структурами.

Столь частое упоминание представителями социально активных групп конфликтов с правоохранительными органами позволяет предположить, что экономически независимые, высокообразованные (в том числе лучше осведомленные о своих гражданских правах) люди обладают повышенной чувствительностью к нарушению процессуальных норм и самому стилю обращения официальных лиц. Одни и те же неправомерные и грубые действия милиции, которые низкостатусные респонденты, хотя и считая их неправильными, склонны относить к явлениям обычным и ожидаемым, более благополучные их сограждане характеризуют как недопустимый произвол.

Чаще всего горожанам, по их оценке, приходится сталкиваться с такими видами милицейского произвола, как:

• грубость, хамство, оскорбления (на это указали более половины всех опрошенных — 53%),
• волокита в милиции или бездействие сотрудников милиции (51%),
• поборы, вымогательство взятки (48%),
• неоправданное задержание (проверка документов, обыск, незаконное заключение под стражу) — 40%,
• отказ возбуждать уголовное дело, нежелание искать преступников (29%),
• физическое насилие (избиение, телесные повреждения, пытки) — 24%.

Значительно меньшее число опрошенных называет такие виды административных деликтов, характерных для милиции, как сокрытие преступлений (17%), шантаж или угрозы применения насилия (15%), шантаж и давление на руководство различных компаний с целью «крышевания», установления контроля над бизнесом, передел собственности (11%), давление на руководство предприятий или организаций, неугодных властям (7%). Но во всех этих случаях более негативное мнение о милиции (в 1,5-2 раза чаще) высказывается самыми активными в социальном плане, наиболее дееспособными группами.

Отметим, что частые свидетельства безработных о милицейском произволе могут быть связаны не только с тем, что безработные в качестве «нарушителей» чаще подвергаются злоупотреблениям со стороны милиции, но и с тем, что люди, формально числящиеся «безработными», чаще всего фактически заняты в сфере обслуживания или мелкой торговли. Однако без официальной регистрации своего статуса становятся преимущественным объектом систематических преследований со стороны сотрудников милиции.

Рисунок 4. Были ли в последние 2-3 года со стороны милиции случаи противозаконных действий по отношению к Вам или к Вам Вашей семье такие как, например, требование взятки, запрет на регистрацию, незаконное преследование, угрозы и т.п.?
(в % к числу опрошенных, февраль 2002 г. , N=1600 человек)

Рисунок 5. Были ли в последние 2-3 года случаи жестокого обращения (избиение, пытки, другие способы физического воздействия) по отношению к Вам или к членам Вашей семьи со стороны милиции?
(в % к числу опрошенных, январь 2002 г. , N=1600 человек)

Доверие и недоверие к милиции

В целом отношение к милиции характеризуется значительным недоверием и опасением. Особенно явно эти негативные оценки выражены в группах с наибольшими социальными ресурсами и капиталом, среди более активных, компетентных и деятельных горожан России.

Среди тех, кто относятся к милиции с недоверием и опасением (а этот контингент составляет около четверти опрошенных и чаще других к нему, как уже говорилось, принадлежат более молодые, активные и предприимчивые горожане), гораздо выше доля тех, кто подчеркивает постоянный произвол в любых действиях милиции. Однако особенно часто этот слой горожан указывает на произвол, выраженный, во-первых, в шантаже, угрозах применить насилие и, во-вторых, в прямых актах физического насилия. Можно полагать, что данный слой на собственном опыте и опыте близких, друзей, знакомых, людей того же статуса и ориентаций знает, чего и почему он больше всего опасается со стороны милиции.

Рисунок 6. Как Вы думаете, насколько распространены взяточничество и коррупция в органах милиции?
(в % от опрошенных, N=1600, июнь 2000 г.)

Около двух третей (64%) горожан, принадлежащих к группе тех, кто не доверяет милиции и опасается ее, уверены, что милиция у них в городе тесно связана с криминальными структурами (в среднем по выборке твердо уверены в связях милиции с криминалом 39%). Соответственно, 80% данного слоя считают взятки, поборы, вымогательство, «крышевание» милиции сложившейся и стабильной системой, а не просто отдельными случаями (среди горожан в целом — 58%). Причем чаще всего подобная «система» связана, по мнению этого слоя горожан, не доверяющего милиции, с уголовным преследованием (милиция угрожает его возбудить либо, напротив, согласна «замять») и с контролем паспортного режима, регистрацией граждан.

Вынужденность обращений в милицию

Поскольку же социальный мир в России даже после краха тоталитаризма построен таким образом, что во многих случаях величина потенциального ущерба или угрозы гражданам удостоверяется милицией, люди вынуждены обращаться в органы МВД, тем более что реальных альтернативных возможностей защиты от преступников у большинства населения нет. Поэтому две трети горожан России в случае угрозы их безопасности или имуществу обратятся, по их словам, к милиции, и лишь четверть опрошенных (26%) будет искать другие пути. Среди горожан, не доверяющих милиции и относящихся к ней с опасением, доля тех, кто все-таки предпочтет при угрозе их безопасности или имуществу не обращаться в милицию, а попытается решить свои проблемы иначе, составляет уже 40%.

Как видим, абсолютное большинство людей в ситуации угрозы их существованию, безопасности близких, имуществу все же будут обращаться за помощью к государственным органам. В этом — при всех оговорках, настороженности, недовольстве населения — заключаются основы государственности, организованной социальной жизни, потребность и необходимость которых никакая частная полиция или криминальные группировки не могут заменить или компенсировать. Напротив, можно сказать, что именно несостоятельность советской модели милиции и органов охраны правопорядка, сохраняющейся в постсоветской России, порождают спрос на негосударственные формы правового регулирования и поддержания упорядоченности социальной жизни. Однако здесь наблюдается важная закономерность. К негосударственным формам охраны и защиты будут скорее прибегать те люди, которые обладают независимыми от государства ресурсами и средствами, с одной стороны, и обделенные группы, не имеющие таких средств, но, видимо, вынужденные расплачиваться за помощь «собой», то есть, обращаться к неформальным связям и каналам, неформальной солидарности, а соответственно, оказывать людям, включенным в неформальные структуры, соответствующие услуги.

Иначе говоря, милиция значима, в первую очередь, для тех, кто обладает властью и влиянием, а во-вторых — для тех, кто обладает минимальными социальными ресурсами, а потому у него просто нет другого выбора, кроме как полагаться на государственные структуры. В этих обстоятельствах альтернативными возможностями чаще будут пользоваться те, кто в минимальной степени доверяет милиции и негативно оценивает ее деятельность — частные предприниматели и неквалифицированные рабочие (то есть, как имеющие максимум альтернативных возможностей, так и не имеющие их совсем; в последнем случае, возможно, остается только «терпеть»).

Типы правонарушений со стороны милиции

Судя по опыту горожан, чаще всего нарушения допускают сотрудники ГАИ, опорных пунктов милиции, паспортно-визовых служб.

В данном случае речь идет не только о распространенности того или иного мнения о деятельности соответствующих подразделений милиции, но и о влиянии на соответствующие оценки собственного опыта респондента: чем чаще он сталкивается с сотрудниками этих отрядов милиции, тем отрицательнее впечатление от них. Например, самые негативные отзывы об участковых дают учащиеся, безработные, служащие, неквалифицированные рабочие; о патрульно-постовой службе — студенты, предприниматели, рабочие, служащие; о паспортной службе — предприниматели, специалисты, учащиеся и студенты, рабочие и безработные и т.д.

Распространенность применения физического насилия в правоохранительных органах

Высказанные соображения были подтверждены и уточнены материалами второго опроса, проведенного среди врачей сотрудниками Аналитического центра Юрия Левады в июне 2004 г., в рамках того же проекта по заказу фонда «Общественный вердикт». [2] В среднем стаж работы врачей и медсестер или фельдшеров по данной специальности составляет 14-15 лет, причем в Москве доля работников с небольшим стажем (до 5 лет) несколько выше: как можно предположить, в столице профессиональная нагрузка на соответствующие службы выше, но выше и возможности выбора, а потому более высокая текучесть кадров, здесь не так сильно держатся за свое место. Подавляющее большинство опрошенных (81%) среднего возраста (от 25 до 54 лет). Мужчин и женщин среди них практически поровну, в Москве доля мужчин несколько выше средней. С высшим образованием — 61% (среди работников скорой помощи соотношение высшего и среднего специального образования составляет 55:45; среди медперсонала травмопунктов — 74:26). О степени открытости медперсонала и готовности говорить о подобных проблемах, можно судить по реакциям опрошенных на прожективный вопрос, задававшийся в конце интервью всем без исключения участникам опроса: «Как вы думаете, ваши коллеги будут откровенно отвечать на вопросы нашей анкеты или скорее побоятся говорить на эти темы?» — 77% (различий между двумя категориями медперсонала здесь не было) полагали, что опрошенные будут говорить откровенно, а 22-23% — считали, что побоятся.

По мнению 73% врачей и среднего медперсонала, оказывающих первую медицинскую помощь пострадавшим в результате несчастных случаев или нападений, проблема насилия сотрудников правоохранительных органов в отношении задержанных является весьма серьезной (полагают, что этот вопрос не заслуживает сколько-нибудь серьезного внимания — 23% и 4% — считают, что такой проблемы не существует). Применение насилия в отношении задержанных или избиение их случается «довольно часто», считают 43% опрошенных (в Москве и Петербурге — 55%); еще 10% (в Москве — 14%) полагают, что это «общая практика» в МВД и других ведомствах этого рода. 46% (в Москве 32%) полагают, что такого рода явления достаточно редки, представляют собой отдельные случаи.

Мнения о распространенности подобной практики сильнее выражены у работников травмопунктов, чем среди персонала скорой помощи (в сумме — 58% и 51%). Подобные различия связаны, видимо, с тем, что для регистрации или помощи пострадавшим от побоев и травм, нанесенных сотрудниками органов правопорядка или в их ведомствах, скорую помощь вызывают несколько реже. Пострадавшие вынуждены чаще самостоятельно обращаться за помощью в травмопункты. Кроме того, врачам скорой помощи в экстренной ситуации труднее установить виновников (чаще им бывает не до того, чтобы разбираться с тем, кто был виновником побоев). 77% медперсонала бригад скорой помощи приходилось оказывать медицинскую помощь пациентам, пострадавшим от действий сотрудников правоохранительных органов, среди врачей травмопунктов таких было уже 87%.

Чаще всего акты насилия, побои или иное принуждение совершают работники милиции.

Жертвами насилия милиции чаще всего оказываются мужчины, относящиеся к «социально слабым» или уязвимым категориям населения, находящиеся в состоянии частичной или полной невменяемости (или квалифицируемые в таком качестве врачами или милицией). Они не в состоянии должным образом защитить себя в социальном и гражданском отношении, а не только в физическом смысле.

Бьют, главным образом, тех, кто находится в пьяном виде, «не в себе» и как бы провоцирует к жестокое, «нечеловеческое» отношение), подростков и молодых людей, а также бомжей. Но, видимо, бьют «не до смерти», так что люди пострадали, но не настолько, чтобы вызывать скорую, или не в том состоянии, чтобы ее вызывать, а вынуждены идти в травмопункт сами (можно предположить, что и скорая, со своей стороны, неохотно выезжает на такие вызовы). То же самое можно сказать и о мигрантах, становящихся типичными объектами агрессивного отношения милиции (характерный пример для специалистов по виктимологии). Женщины в подобной ситуации оказываются, как видим, не так часто, а травмы, наносимые им, не столь серьезны, раз они обращаются не к скорой помощи (2%), а появляются в травмопункте (4%).

Врачи узнают о том, кто нанес побои, стал причиной травм или телесных повреждений, главным образом со слов самих пострадавших (в трех четвертях случаев — 73%). Несколько чаще об этом говорят те, кто приходят или доставлены в травмопункт (79%). Но помимо самих объяснений пострадавших, на это указывает и типичный характер телесных повреждений (об этом заявляет почти каждый третий работник травмопункта —32% — и каждый пятый врач со скорой помощи — 21%) или, как это объясняют врачи и медсестры, об этом ясно из «характера поведения пострадавшего» (12%).

Уже из этих данных, становится очевидным, что насилие и жестокость имеют не «вынужденно-защитный», всячески минимизируемый, а самоценный, неинструментальный характер и применяются «по максимуму». Они входят в состав ритуалов «укрощения» задержанного, демонстрации «кто ты такой», деиндивидуализации жертвы, лишения ее прав на самостоятельность и дееспособность, парализующих ее возможное сопротивление и право на защиту и человеческое, терпимое обращение с собой. Вместе с тем, имеет смысл обратить внимание и на частоту употребления пыток, средств опосредованного физического воздействия — об этом сообщают каждый пятый из опрошенных врачей.

Жестокость как норма

Несмотря на то, что большая часть врачей считает недопустимым или неестественным такой порядок вещей, когда людей подвергают насилию или избиениям, все-таки приходится говорить об инерции жестокости как нормы повседневного существования, характерной для репрессивных обществ тоталитарного или полицейского типа. Об этом можно судить по тому, что абсолютное большинство опрошенных среди врачей и среднего медперсонала склоняется к тому, что насилие и жестокость, проявляемые к задержанным или подследственным, вызываются самими пострадавшими, неадекватностью их поведения с точки зрения милиции или конвоя, работников следственных органов (иначе говоря, врачи в большой мере, вынужденно или нет, принимают сторону милиции). Речь идет о проблеме конвенциональных определений параметров жестокости и насилия: мы явно имеем дело с некоторым внутренним согласием на «оправданность» его применения или «неизбежность» насилия в таких случаях, когда пьяный или агрессивно настроенный задержанный вызывает ответную и явно чрезмерную — судя по результатам и травмам — жестокость. Лишь каждый пятый из опрошенных медиков полагал, что насилие было ничем не оправданной жестокостью и оно никак не спровоцировано самим пострадавшим.

Таким образом, речь идет о «внутреннем» оправдании побоев и силы, привычном коде жестокого поведения сразу и по максимуму, с которым как бы уже согласились в обществе, в том числе и врачи. Едва ли можно назвать приемлемым поведение пьяных, но кураж милиции — вещь столь же дикая и недопустимая в нормальном обществе, как и асоциальность бомжей и пьяниц.

Ситуация закрытости правоохранительных органов для внешнего контроля, наблюдения, обсуждения (а значит и для возможности врача встать на другую позицию, кроме защиты милиционера при исполнении) усугубляется сложившимся порядком оповещения о случаях милицейского насилия. В подавляющем большинстве случаев персонал скорой помощи, но в еще большей части — травмопунктов, обязан сообщать о травмах, полученных со стороны милиции… той же самой милиции. Причем особенно жестко эту обязательность чувствует медперсонал в нестоличных городах, средних по размерам и количеству населения.

Соответственно, опрошенные, как можно предположить, избегают сообщать о подобных нарушениях в милицию, а правоохранительные органы, понятно, на этом не настаивают. Больше того, 1/5 респондентов уходит от ответов на подобные вопросы со стороны социологов.

Как нетрудно понять, сотрудники милиции и другие представители власти заинтересованы по преимуществу в том, чтобы замять случившееся, вообще не фиксировать его как факт и не придавать огласке. Можно предположить, что в большинстве случаев ситуация почти автоматически и складывается именно так, в их пользу. В отдельных случаях, когда случившееся выходит или грозит выйти за рамки обычного, органы правопорядки и другие власти оказывают на врачей давление, требуя не фиксировать факты причиненного милицией насилия и никуда о них не сообщать. Особенно сильно это давление ощущает, с одной стороны, медперсонал в Москве и Петербурге («показательных» городах, где концентрируется официальная власть), а с другой стороны — в средних и малых городах, где власть «ближе» и у нее больше возможностей прямого воздействия.

Однако еще настоятельней — в каждом втором случае, если не чаще — о том же просят сами пострадавшие. Они явно боятся последствий такого «разглашения» и не верят в его пользу ни для себя, ни для других им подобных. Иными словами, не только медики, но и сами потерпевшие вынужденно принимают сторону милиции, которая и причинила им травмы, — форма реакции на безвыходные условия, известная из истории тоталитарных систем, репрессивных институтов, поведения жертв террористических актов и проч.

При этом опрошенные медики крайне мало знают про общественные организации, ведущие борьбу с произволом и насилием со стороны правоохранительных органов (в сумме о таковых знают лишь 8% опрошенных). Но до трех пятых респондентов (55% сотрудников травмопунктов и 61% бригад скорой помощи), по их словам, согласились бы, знай они координаты подобных общественных организаций сообщать им о случаях насилия над гражданами со стороны правоохранительных органов.

Подводя итог, можно сказать, что порука насилия, терпения и молчания, о которой шла речь в начале отчета, объединяет не только репрессивные органы, — в ее периметр включены и жертвы. Мы имеем дело с социумом, в котором крайне слабо выражены формы позитивной солидарности и, напротив, с заметной силой действуют различные негативные формы сплочения, принятия точки зрения «репрессивного другого», проявления синдрома коллективного заложничества.

Общие выводы

Репутация милиции в глазах российского населения не просто окрашена недоверием или разочарованием из-за низкой эффективности ее работы. Милиция, правоохранительные институты в большинстве случаев утратили признаки законности, поскольку общее мнение, разделяемое почти 4/5 всех опрошенных, связывает их с криминальными структурами, с коррупцией и привычным произволом. Причем объем этого произвола со временем только ширится, поскольку растет объем функций милиции, а значит и зависимость большинства населения от нее. Подчеркнем еще раз, что милиция в ее нынешнем профессиональном составе, наборе функций и характере их исполнения остается единственным институтом, принимающим на себя защиту населения от несправедливости, от угроз существованию, от негосударственного насилия и официально объявляющим об этом. Для населения милиция — по-прежнему не имеющий альтернатив институт защиты, хотя и с крайне низкой надежностью и эффективностью (низкой, но не нулевой).

Следует учесть также, что неизбежность обращения в милицию обусловлена еще и другими обстоятельствами. Государственной властью на нее возложены функции контроля и удостоверения многих повседневных взаимодействий, обойтись без которых большинство граждан просто не в состоянии. Речь идет о прописке и регистрации, паспортизации, идентификации личности, получении разного рода лицензий и сертификатов — от водительских прав в разной форме до призыва в армию или разрешения на работу.

Отчасти милиция может выполнять сегодня задачи по сохранению порядка, но в очень ограниченном объеме наиболее примитивных функций регулирования насилия — с одной стороны, для самых ресурсных групп (богатых или статусно значимых, влиятельных, способных заплатить за соответствующие услуги либо другими средствами авторитета, давления и проч. заставить милицию действовать в своих интересах), а с другой, для самых бедных. В этом смысле милиция «нуждается» лишь в наиболее богатых и в самых бедных, все больше ориентируется на них и все меньше берет в расчет остальных. А это значит, что в ближайшей перспективе милиция, органы внутренних дел будут оказывать угнетающее воздействие на социальное и экономическое развитие общества и страны, сдерживая процессы социальной дифференциации, усложнения структуры общества, блокируя правовое закрепление и обеспечение этих процессов, подавляя начала общественной самоорганизации и контроля общества над правоохранительными органами.

Карательно-репрессивные функции милиции, связанные с ее задачами в советское время (защита государства, то есть, бюрократической системы власти и управления, организации тоталитарного порядка — от людей, населения), сегодня вовсе не исчезли. Они частично трансформировались в источник милицейского произвола, нелегитимного ресурса милиционеров по эксплуатации отдельных уязвимых групп населения, которые не имеют средств защиты от вымогательства и милицейского «беспредела». Авторитет государства, которым пользуются представители милиции, позволяет неконтролируемым образом вымогать у населения:

1. оплату собственных услуг по охране и защите людей, которые и составляют их прямую профессиональную задачу;
2. дополнительную оплату тех видов деятельности, которые входят в обязательный набор бюрократических задач и функций милиции, прописанных законом;
3. осуществлять рэкет и шантаж значительной части более обеспеченного населения, сферы обслуживания, торговли, пользуясь ресурсами бесконтрольного давления, беззащитностью «подопечных» и проч.

Отсутствие контроля над органами милиции, связанное с природой и формой организации власти в постсоветское время, ведет к ее изоляции от других институтов, усилению состояния безответственности перед населением, группами общества. Если даже милиция при этом и не действует собственно криминальным образом (как одна из банд или силовых группировок), то она последовательно снижает объем и качество собственной работы, требуя за выполнение едва ли не любых обязанностей дополнительных оплат или дани. Тем самым милиция превращается в автономный коммерческий концерн, обслуживающий нужды власти и, частично, некоторых привилегированных групп населения.

В постсоветский период ослабление социально-политического контроля над милицией со стороны государства и слабость общества, его организационных начал и контролирующих функций привели к тому, что, несмотря на всю иерархическую структуру организации правоохранительных органов и «властной вертикали» в целом, усиливается тенденции к децентрализации управления милицией, к автономизации отдельных звеньев и уровней подсистемы, апроприации ими статуса и вытекающих из него возможностей исключительно для вымогательства или незаконного «правоохранительного предпринимательства». На практике мы имеем дело с затяжным процессом внутреннего разложения милиции как социального института, роста неуправляемости, произвола и коррупции в нем.

И это выводит наблюдаемое в последние годы падение функциональной эффективности милиции как института за рамки принятых и довольно тривиальных объяснений. Чаще всего говорят о распространении коррупции, внутреннем разложении, общем низком уровнем финансирования, зарплаты сотрудников правоохранительных органов, о плохой технической оснащенности милиции, следственных органов, суда, о чрезмерной служебной нагрузке, а потому — оттоке квалифицированных кадров в коммерческие структуры и т.п. Двусмысленным характер этих объяснений можно считать уже потому, что в советское время финансовое положение этих органов тоже едва ли было цветущим, тогдашний уровень подготовки кадров, техническое оснащение точно также вызывает обоснованные сомнения, а претензий к их работе было тогда, по разным причинам, несравненно меньше. Напротив, объем финансирования и численность системы МВД, прокуратуры резко выросли в последние годы. И, тем не менее, неудовлетворенность их работой сохраняется или даже растет пропорционально росту преступности и правонарушений, усилению чувства незащищенности людей.

Более сложное и адекватное объяснение накапливающихся институциональных дисфункций в этой системе связано, прежде всего, с констатацией того факта, что работа милиции сегодня определяется сочетанием у нее плохо согласованных или противоречащих друг другу целей и задач, ставившихся перед ней руководством страны, высшим эшелоном власти в разное время. Каждый набор этих функций воспроизводит различные пласты политической культуры, относящиеся к несходным историческим эпохам существования репрессивной системы управления обществом. Здесь и административный контроль над любыми формами поведения и существования населения (от прописки и работы до потребления и выражения лояльности власти), и контрольно-разрешительные и идентификационные формы деятельности, отмечающие каждый шаг, каждый поворот жизни подданного — любой акт существования или изменения социального статуса, места жительства, контакты с другими гражданами или инстанциями, мобильность и т.п. рудиментарные характеристики организации жизни, сложившиеся в тоталитарном обществе-государстве.

Хотя сегодня они отчасти представляются пережитками прежних времен, их бюрократически-правовая инерция слишком велика, и они все еще оказывают очень значительное влияние на повседневную жизнь и образ мыслей, самосознание российского населения. Кроме того, у милиции (МВД) есть еще масса других задач, относящихся уже к чисто полицейским функциям (следственно-розыскная, патрульная, охранная и проч.). Мы не говорим в данном случае о «вооруженной охране» власти как таковой, то есть о войсках, основное предназначение которых — подавление угрозы коллективного сопротивления власти, массовых беспорядков, мятежей, восстаний, или о караульно-конвойных войсках. Это отдельная тема, связанная с очень широким комплексом вопросов войны в Чечне, основаниями легитимности политической власти и т.п.

Так или иначе, в новых условиях, вызванных глубоким разложением советского социального порядка и медленным утверждением новой системы отношений, милиция вынуждена выполнять ряд функций, для которых она не предназначена и для которых у нее нет соответствующих компетенций, кадров, морали и проч. В принципе, в иных типах обществ подобные задачи решают другие социальные институты и организации — суд, страховые компании, общества и союзы, шерифы и омбудсманы, сами граждане, вынужденные отвечать за себя, предприятия и фирмы, короче говоря, такие структуры взаимодействия, которые не нуждаются в посредничестве полицейско-административных органов исполнительной власти. В нашей же ситуации — при сочетании разных по своей природе социальных институтов и переходных форм — функционирование милиции характеризуется тем, что она не только не справляется с множеством навязанных ей задач, не обеспеченных ни финансово, ни правовым образом, ни кадрами, но и вообще не ставит таких целей перед собой. Если старые задачи карательно-административного рода милиция еще как-то в состоянии выполнять, то с новыми она просто не в состоянии справиться, поскольку именно они-то и оказываются не обеспеченными ни ресурсами, ни правовыми и нормативными разработками, ни кадрами, не говоря уже о том, что такого рода проблематика влечет за собой острейший ценностно-ролевой конфликт у самих работников данных структур.

Возникающие лакуны в нормативно-административной деятельности государства (чаще всего это те самые области отношений, которые требуют принципиально нового типа регуляции и управления через кооперацию, доверие, взаимность, коалиционность — экономического, правового, предпринимательского и проч.) как раз и образуют зоны институциональной неопределенности, административного произвола, превращающие правоохранительные органы в организации частного или корпоративного «силового предпринимательства». [3] Иначе говоря, перед нами не проблемы переходного периода, как нередко считают, а неразрешимый симбиоз разных социальных систем, парализующих друг друга. Кажущаяся ограниченная дееспособность или неэффективность милиции, суда, правоохранительных органов, представляемые официальной властью или масс-медиа как временные трудности или несовершенства в работе правоохранительных органов и даже всего государственного аппарата, представляет собой, на наш взгляд, возникновение качественно нового социального состояния — возникновение полицейского государства.

В принципе распад тоталитарного режима общества-государства — а именно с ним мы имеет дело на протяжении всего времени наших социологических наблюдений — может дать несколько вариантов социального порядка:

1. в случае удачи (при нескольких условиях — наличии остаточных, но живых институциональных форм гражданского общества, сильной и демократически, прозападно ориентированной оппозиции, приходящей к власти, мощной поддержки со стороны Запада, морального, психологического и правового принуждения разными силами к признанию преступлений прежнего режима и его делегитимации) антитоталитарное или антинацистское, антифашистское, антисоветское и т.п. социально-политическое движение в состоянии привести к образованию основ демократического общества — представительной политической системы, рыночной экономики, правового государства и т.п.;
2. полицейское государство с более или менее выраженным авторитарным стилем правления;
3. собственно авторитарные режимы, которые в свою очередь можно разделить на традиционалистски-олигархические типы (Франко, Перон) и на личные режимы деспотического рода (Туркменбаши, Акаев, Каримов, Абашидзе и т.п.);
4. наконец, фундаменталистские режимы радикально идеологического или религиозного плана.

Для нас особый интерес в данном случае представляет именно «полицейское государство» как наиболее адекватная конструкция для описания режима, возникшего в России в конце 1990-х годов и укрепившегося при Путине. Остальные примеры и типы мы оставим в стороне для специального рассмотрения.

Понятие «полицейское государство» в данном случае не содержит никаких оценочных значений и обертонов. Суть его заключается в децентрализованном характере власти и фокусов массового управления, вызванном разложением ранее централизованного и жестко-репрессивного бюрократического государства. Лишившись верховного контроля и механизмов «задания программы деятельности», бюрократическая машина начинает распадаться. В этих условиях она, оставаясь внеконкурентной и бесконтрольной, обеспечивает себе наиболее благоприятный или оптимальный режим функционирования. Основанием для власти — господства, по Веберу — в этих случаях становятся не профессиональная компетентность, закон или специализированное знание квалифицированного чиновника (судьи, милицейского чина, главного врача горбольницы, прокурора, ректора вуза, администратора в структурах регионального или федерального управления и т.п.), а социальный статус и связанные с ним средства принуждения, «легитимные средства насилия», находящиеся в распоряжении соответствующего чиновника, прямом или опосредованном.

Полицейское государство — это государство децентрализованного контроля и управления при выродившихся или не развившихся механизмах дифференциации ветвей власти. В подобных случаях функциональные элементы законодательной, судебной, представительной и исполнительной власти переходят к отдельному чиновнику, но только в том особом случае, если он обладает правом и ресурсами принуждения. Вся данная система может венчаться квазиавторитарным лидером, символически представляющим все целое или полноту сверхвласти, а может быть возглавлена некоторой конфигурацией олигархических кланов — важно лишь, что ни тот, ни другие не обладают реальной властью, эффективным контролем на средних и низовых уровнях управления. Они могут волевым порядком или в ходе объявленной кампании уничтожить один или несколько центров влияния, экономической, политической, региональной власти по тем или иным частным мотивам и обвинениям (коррумпированность, связь с заграничными агентами влияния, предательство национальных интересов и проч.), но они бессильны по отношению ко всей системе складывающихся отношений, к принципам ее организации.

Такая композиция власти означает конец мобилизационного общества и его идеологии, усиление традиционализма и ксенофобии в социуме, но особенно — в его военизированных, репрессивных структурах (армии, милиции, «органах»), нарастание процессов стагнации, разложения, усреднения, деградации, которым — в отсутствие других вариантов движения и групп, их всерьез отстаивающих — придается вид стабилизации. Отличительной чертой подобной «стабилизации» оказывается усиливающаяся неспособность к решению системных конфликтов и напряжений, постоянное откладывание принципиальных политических решений «на потом», длительность «временного», как бы переходного существования, обеспечиваемая только ценой снижения человеческого капитала и истощения социальных ресурсов.

Примечания

[1] Далее в основном используются и приводятся без дополнительных указаний данные тематического цикла исследований, проведенных Аналитическим центром Юрия Левады (Левада-центр) по заказу Фонда «Общественный вердикт». Первый опрос прошел в мае 2004 г. В представительную для населения крупных городов выборку были включены 2013 жителей Москвы, Санкт-Петербурга, Воронежа, Ростова на Дону, Нижнего Новгорода, Самары, Екатеринбурга, Перми, Омска, Новосибирска, Уфы и Красноярска.

[2] Здесь и далее приводятся данные этого исследования; опрашивались врачи, фельдшеры и медсестры в бригадах скорой помощи и в травмопунктах различных городов России, и целью исследования было получить некоторую косвенную информацию о пострадавших в результате насилия, причиненного гражданам сотрудниками органов правопорядка, то есть, о фактах регистрируемого насилия. Всего было опрошено 619 человек (427 работников скорой помощи и 192 — травмопунктов) из 42 городов страны.

[3] См.: Коленникова О.А., Косалс Л.Я., Рывкина Р.В. Коммерциализация служебной деятельности работников милиции // Социологические исследования, 2004, № 3, с. 73-83.