Милиция между Россией и Чечней. Ветераны конфликта в российском обществе

«Милиция между Россией и Чечней. Ветераны конфликта в российском обществе» – новая книга Центра Демос, опубликованная по результатам комплексного исследования «чеченского опыта» сотрудников российской милиции. Исследование проводилось в пяти субъектах РФ (Республики Адыгея и Коми, Тверская и Нижегородские области, Алтайский край) специалистами и региональной экспертной сетью «Демоса». В рамках исследования сделаны серии глубинных и экспертных интервью с ветеранами конфликта и их женами, а также с начальниками отделов милиции, с психологами МВД, с лидерами ветеранских организаций. Российская милиция принимала активное участие в первой и второй чеченских кампаниях. Как опыт службы в Чечне влияет на повседневную профессиональную деятельность ветеранов, согласились ли милиционеры с этой частью своей биографии, или она мешает им реализовываться в дальнейшей жизни, что получила сама милиция от многолетней службы в Чечне, и как этот опыт повлиял на отношения между милицией и гражданами - эти и многие другие вопросы были поставлены в рамках исследования. В книге рассказывается и о самом опыте, который милиционеры получили в «горячей точке» и о его влиянии на процесс их «возвращения в общество» после конфликта. Предлагаем вашему вниманию две главы из книги Центра «Демос». Книгу можно получить, обратившись в Центр «Демос» по адресу info@demos-center.ru, или ознакомиться с ее электронной версией на сайте «Демоса».

Ветераны Чечни в милиции. К проблеме преодоления опыта «горячей точки»

(Введение)

Асмик Новикова,
Центр «Демос» (г. Москва)

Милиционеры из регионов России в порядке ротации командируются в Чеченскую Республику уже около 13 лет[1]. Милиция участвовала как в первой, так и во второй чеченских кампаниях и приобрела опыт работы в условиях, которые, по общему мнению самих ветеранов конфликта, можно приравнять к боевым. Официально военизированная стадия в рамках второй кампании завершена, о чем сообщил президент страны в 2002 году, и сейчас республика по логике властей пребывает в состоянии восстановления. Но вплоть до настоящего времени в республике продолжается партизанская война, боевики проводят диверсии, а силовые структуры – спецоперации различного масштаба.

В рамках официально провозглашенного режима восстановления республики идет процесс создания работоспособных местных правоохранительных органов, для чего в Чечню в порядке ротации командируются милиционеры из российских регионов. Милиционеры должны обучать местных «новобранцев» милицейской работе. Порядок ротации подразумевает, что сформированный в одном из регионов России сводный отряд милиции (СОМ) приезжает в место постоянной дислокации в Чечне и сменяет предыдущий[2]. Сначала процесс обучения базировался во временных отделах внутренних дел (ВОВД). Сейчас эти отделы расформированы, на их основе созданы постоянные подразделения, штаты которых укомплектованы сотрудниками из числа местных жителей. Вместе с тем, и в настоящее время милиционеры из регионов продолжают командироваться в Чечню не только для передачи опыта местным сотрудникам, но и для выполнения задач по поддержанию общественного порядка и ведения оперативно-служебной деятельности.

Существуют разные точки зрения на то, что из себя представляет вторая чеченская кампания. Официальная позиция, сформулированная в нормативных актах, а также в последней версии Федерального закона «О ветеранах» (далее – закон «О ветеранах»), обозначает происходящее в Чечне как «контртеррористические операции». Тем самым подчеркивается, что деятельность правоохранительных органов в этом субъекте федерации регулируется Федеральным законом «О противодействии терроризму». При этом сотрудники МВД, которые были опрошены в рамках исследования Центра «Демос» «Современное положение ветеранов Чеченского конфликта»[3], не задумываясь, называли события в Чечне «войной».

Нежелание милиционеров использовать официальный язык продиктовано не только и не столько неприязнью к использованию специальной терминологии в обыденной речи. Скорее их опыт участия в конфликте больше похож на участие в военных действиях, а не в работе по наведению общественного порядка.

Проблема конфликта в Чечне пока еще не решена. В СМИ с определенной периодичностью появляются сообщения о гибели в Чечне милиционеров и омоновцев из регионов. В конце прошлого года погибли милиционеры из Мордовии[4], уже в этом году стало известно об обстреле контрольно-пропускного пункта (КПП) и ранении троих омоновцев из Вологодской области, которые служили на этом КПП[5]. Восстановление республики, как минимум, сопровождается открытыми боестолкновениями и о полной нормализации обстановки говорить преждевременно. И вопрос о терминах далеко не праздный хотя бы потому, что он связан с поиском языка для описания событий, еще не ставших историей.

Проблема «неостывшего времени» заявляет о себе не только когда предпринимаются попытки дать адекватное определение тому, что происходило и происходит на территории республики. Сами ветераны, их жены, начальники районных отделов внутренних дел, психологи МВД – т.е. люди – носители опыта конфликта, оказываются неспособны полностью осмыслить этот опыт. Последнее очень затрудняло проведение исследования, так как респонденты не всегда могли артикулировать свое мнение.

*  *  *

Исследование проводилось в рамках проекта «Привлечение общественного внимания к проблеме Чеченского конфликта через призму проблем социальной адаптации и профессиональной деятельности ветеранов». Мы хотели изучить, как опыт службы в Чечне влияет  на их социальный статус. Тем самым нашей основной задачей стало изучение социализации милиционеров после их возращения из командировок в Чечню.

Социальная адаптация и интеграция, в том числе в профессиональной среде – два ключевых процесса в ходе социализации. Это предопределило задачи исследования: требовалось изучить и сам опыт, который приобрели милиционеры в Чечне, и контексты, в которых они «со своим опытом» оказывались во время командировки и после возвращения домой. Кроме того, чтобы оценить результат социализации ветеранов после командировок в Чечню, нужно было выяснить, как «чеченский» опыт милиционеров сказывается на их частной и профессиональной жизни.

Интерес представляли и сам процесс социализации – его характеристики, основные этапы, задействованные участники, – так и факторы, влияющие на развитие как успешной социальной и профессиональной карьеры, так и их негативных сценариев.

Разумеется, разделение самой социализации и факторов, влияющих на этот процесс, – условно, и является лишь аналитической конструкцией, позволяющей яснее «препарировать» изучаемую проблему. На практике факторы контекста, например, семейной ситуации, создавали основной и трудный этап социализации. Или же в ключевой фактор, влияющий на процесс профессиональной и социальной интеграции милиционеров, превращалась психологическая служба, оставаясь при этом основным участником процесса социализации ветеранов.

Социализация тем успешнее, чем востребованнее приобретенный опыт. В том случае, если накопленный опыт является препятствием для дальнейшей социальной карьеры, говорить о «возвращение» субъекта в общество становится сложно. Таким образом, было важно выяснить, насколько опыт ветеранов логичен в структуре их профессиональных и личных историй и может быть интегрирован в контексте их профессиональной и частной жизни после командировок. Ответ на этот вопрос указывал, является ли опыт препятствием в построении нормальных отношений милиции с гражданами и создания социального партнерства, без которого эффективная правоохранительная деятельность невозможна в современном обществе. Или же, наоборот, влияние этого опыта незначительно, и проблемы доверия между милицией и гражданами не связаны с опытом рядовых милиционеров в «горячих точках». Исходя из этого, в перечень вопросов для изучения были включены задачи по оценке опыта, который получили ветераны в Чечне, а также их персональные истории до и после командировок в Чечню.

Задачи исследования определили круг значимых для опроса респондентов и сформировали критерии их рекрутирования. Подробнее об исследовательской стратегии можно прочитать на странице проекта «Ветераны Чечни в современной России» в Сети (http://www.demos-center.ru). Там же можно ознакомиться с инструментами полевой работы, которые были разработаны сообразно методологии исследования.

Отметим, что исследовательская стратегия была основана на получении информации от основных «действующих лиц» процесса посткомандировочной социализации: милиционеров-ветеранов конфликта, их жен, руководства МВД и начальников районных отделов внутренних дел, психологов МВД, лидеров профильных ветеранских общественных объединений. Исследование опиралось на качественные методы сбора информации, были проведены серии экспертных и глубинных интервью.

Полевую стадию предваряла работа по изучению правового регулирования вопросов реабилитации ветеранов конфликта, а также пилотное исследование, проведенное в одном из регионов проекта. Кроме того, был проведен контент-анализ региональных СМИ, с помощью которого мы хотели выяснить, каким образом и с какой интенсивностью представлена тема милиционеров – ветеранов конфликта. С результатами контент-анализа можно познакомиться в разделе «Общество и ветераны Чечни».

Преодолевая разрыв между официальным определением «контртеррористическая операция» и ветеранской привычкой обозначать происходящее в Чечне войной, мы в исследовании использовали слово конфликт, а милиционеров, имеющих опыт командировок в Чечню, рассматривали как ветеранов конфликта. Т.е. наличие или отсутствие удостоверения ветерана боевых действий не было определяющим при выборе респондентов. Критерии были другие: наличие опыта командировок в Чечню, профессиональная специализация ветерана, наличие/отсутствие профессионального успеха после командировок, семейное положение и др.

Исследование проводилось в пяти российских регионах: в Тверской и Нижегородской области, в Республиках Адыгея и Коми и в Алтайском крае. В каждом из регионов было опрошено около 20 респондентов. Результаты исследования по каждому региону представлены в книге в разделе «Ветераны Чечни в регионах России». В конечную обработку было включено 95 интервью. Они и сформировали информационную базу для подготовки общих выводов исследования. Экспертиза собранной информации на предмет дальнейшей аналитической работы, были проведены Р.М. Фрумкиной, психолингвистом, ведущим научным сотрудником института языкознания РАН. Заключение эксперта размещено на странице проекта в Сети.

*  *  *

Острая стадия конфликта позади, но нет никакой гарантии, что видимое восстановление мирной жизни не превратится в кажущееся. Так считают большинство опрошенных ветеранов конфликта, и их оценки происходящего в республике находят поддержку среди руководства. Наиболее ярко эти настроения высказала психолог из Алтайского края. «Конфликт не разрешен, да? Значит какой-то этап передышки, правильно? Передышки для чего? Для консолидации каких-то сил… Я не политик и не военный, и судить о ситуации могу на основании каких-то обрывочных сведений и общения с людьми, как они это воспринимают…».

Начальники районных отделов, а также некоторые представители региональных управлений внутренних дел придерживаются точки зрения, что отказываться от федерального присутствия в Чечне недальновидно. Соглашаясь с тем, что милиции из регионов преждевременно уходить из Чечни, между региональными управлениями, с одной стороны, и начальниками и их подчиненными, с другой, существует разница в оценках того, каким же образом следует обеспечивать работу федеральных сил в республике.

Начальники на местах и милиционеры готовы отказаться от командировок и передать эту задачу другим ведомствам. Желание освободится от этой «повинности» связано с усталостью от командировок и проблемами, которые возникают как во время службы в Чечне, так и по возвращении милиционеров домой и на работу в отделы.

«Мне знаете, только одно непонятно, какой год уже, 10 лет, и никак порядок навести не могут. Ну, я не поверю, что нельзя… Ну Чечня, ну сколько там, 80 км что ли в длину… Ну понимаю особенности, но чтобы столько времени… Там давно уже можно было навести порядок, и люди там простые тоже устали от всего этого… Много нормальных и хороших людей. Почему, кто не хочет там мира, не знаю…»[6]. «Там сейчас более-менее, вроде, как бы среди них жизнь налаживается, там машин стало больше, чем здесь у нас, в Сыктывкаре. Люди там уже, как бы, открывают стоматологические центры, детские сады, там, все такое. И наши парни стоят в броне и с автоматами на дороге. Стой – документы, стой – документы. Ну, я думаю, это все можно было отдать этим же чеченцам (чеченской милиции. – А.Н.). Пускай они туда ставят своих и уже там, как хотят, так и... Войны-то, как бы, нету, че там делать? Кого охранять?»[7].

Не в последнюю очередь ощущение тягостной повинности возникает из-за того, что многие милиционеры едут в Чечню в принудительном порядке.

Служебные командировки милиционеров на Северный Кавказ и, в частности, в Чечню – практика, ставшая рутинной для органов внутренних дел. Официально порядок набора в отряды, которые отправляются в Чечню, является добровольным. На деле же складывается другая ситуация. Из федерального центра приходит разнарядка в региональные управления внутренних дел о необходимости сформировать очередной отряд в Чечню[8]. В разнарядке оговаривается численность отряда и его состав. Региональному управлению необходимо выдержать разнарядку, для чего оно распределяет требуемую численность между отделами внутренних дел в регионе. На местах начальники отделов прилагают некоторые усилия для мотивации милиционеров к поездке, и по общему мнению самих начальников, добровольным этот порядок называется только на бумаге, а на деле милиционеры едут в приказном порядке.

Отказаться от поездки в командировку милиционерам практически не удается. Причин несколько. Во-первых, отказ поехать в командировку может обернуться давлением со стороны руководства, которое может выражаться в лишении премиальных, очередного звания и прочих «бонусов». Во-вторых, отказ милиционера от поездки в командировку фактически равнозначен его решению об увольнении, – «Отказаться, конечно, можно, и были сотрудники, которые отказывались. И они через некоторое время были вынуждены менять место работы»[9]. В-третьих, отказ от участия в командировке может быть расценен сослуживцами как банальная трусость. Давление корпоративное, со стороны товарищей по отделу, может быть не меньшим, если не большим, чем давление со стороны руководства. «Пришла моя очередь ехать туда. Я был человеком в погонах, и не мог себе позволить отказаться. Это было бы с моей стороны слабостью»[10]. Чувство ответственности перед товарищами тоже делает отказ невозможным: «Я откажусь, вместо меня кто-то поедет, а его там убьют. Кто я после этого?»[11]. В определенном смысле, милиционеры оказываются в ситуации принудительного призыва и начинают размышлять в моральных категориях отсутствия выбора.

Таким образом, кроме служебного долга, немаловажное значение имеют чувство ответственности и неформальные обязательства, возникающие внутри милицейского коллектива.

Кроме того, в самом начале второй кампании милиционеров привлекала возможность прилично заработать. Тогда платили так называемые «боевые». Многие стремились поехать в командировку только из финансовых соображений, так как ожидаемые деньги по своему объему в разы превышали те, которые потенциально мог заработать рядовой милиционер в своем отделе. В частности, за счет командировок в период начисления «боевых» у милиционеров  появлялась возможность решить ключевые материальные проблемы своих семей (купить квартиру, автомашину и т.д.). Перелом в структуре мотивации случился после провозглашения окончания боевой стадии конттеррористической операции в Чечне. Получалось, что раз официально боевых действий нет, то и платить «боевые» оснований тоже нет.

В течение второй чеченской кампании срок командировки менялся неоднократно: вначале он составлял полтора месяца, потом был увеличен до трех месяцев, сейчас – полгода. Борис Грызлов, в бытность свою министром внутренних дел, обосновал увеличение срока командировки до полугода соображениями экономии средств на транспортировке отрядов из регионов России в Чечню. Собственно увеличение срока командировки произошло тогда же, когда отказались от выплат «боевых» денег, и экономия получилась двойная: и за счет транспортировки, и за счет объема выплат ветеранам.

Но на самом деле экономия оказалась кратковременной и по большей части иллюзорной. Проблема в том, что МВД несет большие финансовые потери, исполняя судебные решения по искам ветеранов по поводу начисления и выплат «боевых»[12] и командировочных, привлекая немалые ресурсы, финансовые и не только, на «оплату» последствий милицейского опыта «горячих точек» для самих отделов внутренних дел, в частности, и для граждан, – в целом.

Большинство экспертов, опрошенных в рамках исследования, склонны подвергать критике решение федерального центра об увеличении срока командировки до полугода. По общему мнению начальников отделений, психологов МВД и самих ветеранов, выдержать полгода на кустарно оборудованной базе в Чечне, в отрыве от семьи, в условиях, малоприспособленных для приемлемой жизни, в однообразном окружении и выполняя рутинные, в сущности, обязанности, – практически невозможно. Однообразие и жизнь на фактически тюремном положении – главные причины, почему служба в Чечне становится невыносимой для милиционеров уже через три месяца после начала командировки. Вот типичное описание службы в Чечне: «Работа, быт, нахождение если и не во враждебной, то недоброжелательной среде, отрыв от привычной и тебе обстановки. К тому же долгое проживание 300 мужчин на ограниченной территории – это, извините меня, временами было пыткой. Этот быт выявлял в человеке иногда такое, что порой стыдно было за человека. Вот представьте, один человек вдруг перестает мыться, у другого желудок там или кишечник не в порядке…Ну, и так далее, и тому подобное».

«Мы жили в трехэтажном кирпичном здании, то ли бывший детский сад, то ли еще что… разбитое, без окон, замызганное, грязное, заляпанное, закладывали окна мешками с песком, оставляли бойницы. Жили в кубриках, небольшой кубрик пять на пять. У нас там пять двухярусных кроватей стояло на 10 человек. Кровати, стол, умывальник – вот и все. Нормально. Баня, пожалуйста  – хоть каждый день. Вода привозная с колонки»[13].

В настоящее время однозначно позитивной мотивации ехать в регион конфликта не существует. Поэтому во время командировки от милиционеров не стоит ожидать по-настоящему добросовестного, высокопрофессионального исполнения служебного долга.

Представители УВД настаивают на продолжении практики командировок милиционеров и находят этому вполне логичные и заслуживающее внимания аргументы. Не все, что происходит в Чечне, требует именно антитеррористических действий. В Чечне, как и в любом другом обществе, существует обычная преступность, и милиция нужна именно для того, чтобы пресекать правонарушения, а в случае их фиксации – расследовать. То есть выполнять свои прямые обязанности.

Другой вопрос, насколько реализуема эта задача. Ответы респондентов из числа ветеранов указывают на общую повышенную тревожность во время нахождения в Чечне. «Чаще всего я вспоминаю совсем простую ситуацию, в которую я однажды попал. Как-то оперативно-следственная бригада… выехала на место преступления. Но получилось так, что из бригады выехал я один с охраной из двух человек. Ехали по дороге Курчалой – Автуры. И неожиданно сломалась машина. А там нельзя останавливаться. Остановившаяся машина – это прекрасная мишень. Та вот пока чинили машину, у меня было такое ощущение, что вот-вот в меня выстрелят. Машину чинили целый час и эти 60 минут были вечностью. Вот там я понял, что это такое, когда время останавливается»[14]. Чувствуя опасность отовсюду, милиционеры становятся крайне подозрительными, и грань между членами террористических групп, обычными правонарушителями и законопослушными чеченцами для них в большой степени стирается.

Среди аргументов в пользу службы региональной милиции в Чечне значимое место занимают утверждения о неэффективности чеченской милиции. С точки зрения представителей ГУВД, чеченская милиция еще не настолько окрепла, чтобы адекватно справляться со своими профессиональными функциями. Поэтому региональной милиции придется компенсировать отсутствие должного уровня профессионализма чеченской милиции.

Важно отметить, что фактический отказ в признании эффективности чеченской милиции свойственен не только вышестоящему региональному руководству, но и самим ветеранам. Последние не стеснялись в выражениях и оценках по ее поводу. «Да вообще, милиция там, в основном из боевиков собрана. Милиционеров набрали – откуда? Из боевиков набрали. И кто из боевиков будет против своих же боевиков – ловить его. Да не будут они ловить его!»[15].

Еще один аргумент, высказанный представителями ГУВД, заставляет стороннего исследователя засомневаться в скором сворачивании практики использования региональной милиции в Чечне. Чеченская милиция непрофессиональна не только в силу своей неспособности освоить навыки служебной работы, а в силу того, что ей трудно применять их на практике в условиях чеченского общества. По широко распространенному мнению среди милиционеров, общество в Чечне отличается крепкими и устойчивыми неформальными связями, которые не позволяют осуществлять официальное разбирательство правонарушений. С точки зрения респондентов, чеченский милиционер в среднем не станет заводить дело против не только своего дальнего родственника, но и его шапочного знакомого. При таком «всеобщем родстве» региональная милиция, с точки зрения представителей ГУВД, должна играть роль внешней силы, которая способна «реально наказать».

Но, видимо, это редко получается. Большинство экспертов из числа начальников РОВД и ветеранов конфликта на поверку склонны низко оценивать эффективность российской региональной милиции в Чечне. При этом, по твердому мнению ветеранов и начальников РОВД, те задачи, которые ставились перед милиционерами, были выполнены. Наблюдается противоречивая картина: то, что делали мы, своих целей достигло, но общий эффект от работы региональной милиции – низкий. На практике многие милиционеры, как рядовые так и начальствующий состав, с течением времени начинают отдавать себе отчет в том, что деятельность милиции несоразмерна официальной ее миссии, а те конкретные задачи, которые ставятся перед милиционерами в Чечне, не достигают задекларированных целей службы региональной милиции в республике. Ситуация, когда исполнительность и добросовестность при выполнении задач не приводит к ощутимому эффекту, провоцирует формализм в работе и демотивацию к реальному достижению заявленных целей.

Помимо этого, такое положение дел усиливает ощущение, что милицию используют для решения каких-то других, стоящих вне ее компетенции, задач. Что милиция – это некий инструмент в политической и экономической игре влиятельных групп. Такой уровень мифологизации конфликта указывает на то, что, даже имея непосредственный опыт участия в нем, милиционеры с трудом могут адекватно оценить происходящее в Чечне. В результате все оценки конфликта стереотипны, отстраненны от реальных событий.

Во многом, устойчивости «милицейских» мифов в отношении современной Чечни и чеченского общества способствует изоляция милиционеров на своих базах во время службы в Чечне  и неизбежный в такой ситуации информационный дефицит. Эта практика принята для обеспечения безопасности личного состава.  С одной стороны, особенно учитывая неудовлетворительный уровень подготовки милиционеров перед отправкой в Чечню, подобные установки МВД выглядят оправданными. Но с другой стороны, оберегая личный состав, МВД фактически спровоцировало оккупационный стиль работы милиции в Чечне и оборонительные установки сотрудников в отношении местного населения.

Психология «временщиков», усиленная за счет невысказанного, но осознаваемого, имитационного характера своей деятельности в Чечне, в сочетании с мифологичностью представлений о конфликте и о местном населении – к последнему милиционеры относятся настороженно и все больше противопоставляют себя местным жителям – поддерживает восприятие Чечни как региона, отдельного от остальной России. В результате, милиционеры не ставят перед собой задачу как интегрировать чеченскую милицию в общую рамку правоохранительной деятельности в стране, так и саму Чечню в правовое поле России.

Но формально именно эти задачи и возлагаются на региональную милицию. Поэтому сотрудники работают в Чечне вопреки собственному скептицизму. Получается, что практика командирования региональной милиции в Чечне достигает обратного эффекта: вместо того, чтобы кооптировать современную Чечню и, в частности, ее правоохранительные органы в правовую систему страны, усиливается автономизация республики, а мнение, что «Чечня – не Россия», становится профессиональным стереотипом среди сотрудников милиции из других регионов.

Чечня действительно во многом непохожа на остальную Россию. Проблемы исчезновений, внесудебных казней, применения вооружения против гражданского населения, неофициальных тюрем и др. делают Чечню зоной грубого и жестокого нарушения прав человека, территорией, где насилие институционализировано как метод решения политических задач. Милиционеры из регионов России неизбежно становятся свидетелями девальвации права и законов, а иногда – исполнителями внеправовых решений.

«Я понял, что в жизни самое ценное» – это одно из типичных высказываний ветеранов, которое звучало в ответ на вопрос, какой опыт они приобрели в Чечне. «Чеченский опыт» трансформирует структуру ценностей милиционеров, расставляет другие жизненные приоритеты. «Что там закон? Я знаю, как в жизни на самом деле происходит», «от закона ничего не зависит» – это тоже одно из типичных высказываний, которое указывает на опыт правового нигилизма, который милиционеры приобрели в Чечне. Если ценность своей жизни и жизни своих близких повышается, то ценность права нивелируется.

Подчеркнем, что приоритезация ценности жизни не формирует у ветеранов табу на насилие. В Чечне многим из них приходилось прямо или косвенно в насилии участвовать, в результате чего насилие не только становится рутинным, но и в силу обычного защитного механизма психики возникает психологическая устойчивость к насилию. С одной стороны, такая устойчивость может оказаться профессионально полезной в определенных ситуациях: милицейская служба сопряжена с опасностями и рисками для жизни. С другой стороны, психологическая защита от насилия делает простым и легким его использование как по отношению к другим, так и по отношению к себе. Проблемы превышения полномочий со стороны милиционеров-ветеранов Чечни, равно как и проблема суицидов среди ветеранов известны правозащитникам, а также представителям МВД.

Милиционеры возвращаются из Чечни, приобретя опыт противопоставления себя гражданам, психологической защиты от насилия, правового нигилизма и демотивации к профессиональному выполнению своих задач. Но пока все эти проблемы остаются без эффективного решения. МВД в данной сфере сделано мало, а немногие предпринятые шаги не меняют ситуации в целом.

Сотрудник, «выпавший» из жизни отдела милиции на продолжительный период, теряет навык повседневной работы. Он возвращается в отдел, когда коллектив стал другим – в милиции большая текучка кадров, – нормативная база также претерпела изменения. Все вместе существенно затрудняет процесс профессиональной адаптации и в крайних случаях может приводить к дисквалификации.

Специалисты отрываются от своей работы в регионе, а в силу особенностей обстановки в Чечне не всегда могут должным образом применять свои навыки. Возникает ситуация, когда эти навыки в силу ограниченной применимости в Чечне, забываются. Помимо этого отделы милиции в регионах остаются на продолжительное время без ведущих специалистов, которые не только незаменимы из-за своей квалификации, но и включены в подготовку новых сотрудников. Необходимость ездить в Чечню создает дополнительные сложности в передаче опыта молодым сотрудникам, а также, по мнению некоторых начальников РОВД, фактически разрушает с трудом отлаженную после бегства из милиции квалифицированных кадров в середине 90-ых гг. систему наставничества.

Кроме того, отправляя личный состав милиции в Чечню, руководство МВД не предприняло достаточных мер для восполнения недостающих людских ресурсов в отделах и подразделениях милиции на местах. Объем задач отделения не уменьшается – значит, каждый остающийся в отделе сотрудник органов внутренних дел получает дополнительные обязанности. За счет увеличения нагрузки на отдельного человека решается проблема своевременного выполнения задач, стоящих перед милицией. В такой ситуации отделы внутренних дел часто ищут способы облегчить себе работу. В результате качество работы милиции в целом ухудшается.

Этому в немалой степени способствует и сам опыт службы в Чечне. В определенном смысле профессиональная адаптация обречена на преодоление опыта командировок, в которых своими прямыми обязанностями милиционеры, как правило, не занимались. «Чаще всего я стоял на постах – это была основная работа. За первые три месяца вообще очень часто, а потом, фээсбэшники или еще кто принесут какую-нибудь информацию, что там вот то-то. Тогда нас всех выведут и стоишь день-ночь, день-ночь по 4 часа… Больших знаний не надо, чтобы 4 часа отсидеть на посту… потом пойти поспать, и через 8 часов опять … А потом последние три месяца… вообще все на автомате…» – это рассказ милиционера, который был в командировке в должности психолога отряда[16].

Практика выплаты «боевых» в определенной степени повлияла на формирование в среде милиционеров профессиональной привычки вкладываться в выполнение своих задач в той степени, в которой они будут оплачены. После возвращения в регионы, доходы милиционеров резко сокращались, а объем работы по сравнению с командировочным периодом, сильно увеличивался. В совокупности это негативно сказывалось на качестве работы после командировок и приводило к формальному исполнению своих обязанностей.

*  *  *

«Чеченский» опыт милиции дает о себе знать, и сказывается как на эффективности и профессионализме работы ОВД, так и во взаимодействиях милиции и граждан. Этого можно было бы избежать или по крайней мере свести к управляемому минимуму, если бы в МВД действовала эффективная программа реабилитации ветеранов конфликта. Результаты исследования говорят о том, что действующая система реабилитации не отвечает реальному содержанию проблем, которые возникают в связи с опытом командировок. Она не прорабатывает вопросов профессиональной реинтеграции, поверхностно касается проблем социальной адаптации, выносит за скобки семьи ветеранов и заменяет реальную психологическую помощь тестированием и кратковременной психокоррекцией.

Как уже было сказано выше, полугодичный срок командировки вызывает резко негативную реакцию в региональных управлениях, у самих ветеранов, у начальников отделов внутренних дел. Так, сотрудники отдела психологической работы Нижегородского ГУВД обратили внимание на то, что после возвращения из полугодичной командировки милиционеры нуждаются в более продолжительном периоде адаптации.

Но в действительности реабилитация для многих милиционеров исчерпывается реабилитационным отпуском. Он предполагает десятидневный отдых на базе санаториев и домов отдыха МВД. Как правило, это близлежащее учреждения, куда милиционеры, в том числе в отсутствие желания, отправляются сразу по возвращении из командировок. Нежелание многих милиционеров отправляться в реабилитационный отпуск объясняется тем, что они не хотят расставаться с семьей еще на какое-то время после и так чрезмерно длительного отсутствия. По идее, реабилитационный отпуск можно провести вместе с семьей, но для этого необходимо оплатить отдых семьи. Действующие правила подразумевают, что члены семьи милиционера имеют право на льготу при покупке путевок, но полного освобождения от оплаты не предполагается. Помимо этого, в учреждениях, где милиционерам предлагается отдохнуть, отдых организован, по оценки самих ветеранов, примитивным образом, а возможности его разнообразия упираются в необходимость дополнительной оплаты. В результате милиционеры предпочитают провести полагающийся реабилитационный отпуск вместе с семьей и за пределами санаториев и домов отдыха МВД.

Помимо десятидневного отпуска, ветераны используют набежавшие за период командировки отгулы и очередные отпуска. Таким образом, по идее они могут отдыхать и восстанавливаться в течение весьма продолжительного времени. Но на практике это удается не всегда. Задачи службы в отделах и подразделениях милиции требуют скорейшего выхода милиционеров на работу. Ситуация, когда милиционеры практически сразу после возвращения из Чечни выходят на работу – нередка.

При этом действующие правила относительно реабилитации не предполагают программ по профессиональной переподготовки и реинтеграции. Заступая на службу, милиционер может опираться на помощь сослуживцев и рассчитывать на понимание со стороны руководства. Практика, когда милиционеры вынуждены откладывать полноценный отдых, указывает на то, что потребности отделов милиции ставятся выше вопросов реабилитации сотрудников ОВД.

При этом отдых – это чуть ли не единственная реабилитационная услуга, на которую могут рассчитывать милиционеры. Существующие программы восстановительного лечения доступны не всем, подразумевают сложный порядок получения направления и зависят зачастую от формальных условий. Например, служил ли милиционер во время командировки в «огневом взводе» или формально относился к службе тыла. С одной стороны, критерий может показаться разумным, с другой – такой подход указывает на то, что соответствующие службы МВД не учитывают в полной мере реальной специфики прохождения службы в Чечне.

Психологическая помощь, направленная на удовлетворение реальных потребностей милиционеров, реабилитация, основанная именно на психологических техниках работы, находятся в стадии становления. Психологическая служба была создана недавно, и пока сами психологи, работающие в подразделениях и отделах милиции, чувствуют себя неуверенно при контакте с милиционерами, вернувшимися из «горячих точек». Отсутствие должного уровня подготовки в сочетании с дефицитом как знаний, так и практики мешает психологам не только эффективно работать с милиционерами, но и делает невозможным накопление качественного профессионального опыта.

Психологи подразделений и отделов милиции структурно относятся к управлениям кадров, и это само по себе обрекает психологическую службу на кризис психологической работы с ветеранами конфликта. По должности психологи одновременно являются инспекторами по кадрам, т.е. специалистами, контролирующими состояние кадрового состава в милиции. Соответственно, ветераны в первую очередь воспринимают психолога не как специалиста, который может помочь снять психологические проблемы, а как инспектора, который выносит оценку его состояния на пригодность к работе в милиции. И ветераны обоснованно не стремятся рассказывать о своих проблемах психологического плана человеку, который может повлиять на их карьеру в органах внутренних дел.

Из-за нерешенности материального обеспечения психологической службы, психологи испытывают трудности даже с обычной работой по снятию психологического напряжения, отмечаемого у большинства вернувшихся из командировок милиционеров. У психологов отсутствуют кабинеты психологической регуляции, в которых должно располагаться соответствующее оборудование. В некоторых регионах возникает совсем нелепая ситуация: оборудование выделено, а пользоваться им невозможно, так как нет необходимого помещения.

Кроме того, милиционеры при возвращении на работу в отделы практически не имеют времени на общение с психологом. Они постоянно заняты выполнением обязанностей по службе. Некоторые психологи говорили о том, что было бы крайне правильным выделить специальное время на общение с психологом. Не давая оценку такому предложению, заметим, что отсутствие приемлемых условий для работы с личным составом, а также подчинение психологического сопровождения ветеранов вопросам их оперативного включения в работу указывает на отсутствие реального осознания важности психологической работы и маргинальное положение самой психологической службы.

Психологическая помощь милиционерам отложена во времени, происходит в высвобождающееся от оперативных задач службы время и сводится к тестированию, не предполагающему оказания собственно психологической помощи.

Доверительное общение, переводящее психологическую службу из формального режима работы кадрового отдела в режим психологической помощи самим ветеранам, как правило, не возникает. Ветераны остаются без психологической поддержки, о желательности которой некоторые из них заявляли в интервью. Еще больший запрос на психологическую помощь существует среди жен ветеранов, но они либо не знают о работе милицейского психолога ничего, либо отстраняются от ведомственных специалистов, не доверяя их профессионализму,  добросовестности и сомневаясь в соблюдении конфиденциальности. В целом семьи в ходе реабилитации не получают той поддержки, которая им помогла бы восстановить нормальные семейные отношения.

Сохранение психологической службы в нынешней организационной конфигурации не позволит развиться психологической работе, направленной на проработку опыта «чеченских» командировок и, в целом, психологической поддержке милиционеров в ходе их повседневной деятельности. Психологи будут вынуждены действовать в интересах ведомства, а ветераны и их семьи справляться со своими проблемами самостоятельно. Отметим, что работа психологов в кадровой службе необходима также как и, например, помощь психологов службе дознания, поскольку психолог мог бы диагностировать психологический статус задержанных по подозрению в совершении преступления, облегчая тем самым работу дознавателя.

Психологическая служба в нынешнем ее виде неэффективна. Невозможность прорабатывать психологические проблемы ветеранов «горячих точек» не позволяет развиться отдельному направлению внутри службы, из-за чего реальные проблемы ветеранов остаются неизученными, а проблема пост-травматического стрессового расстройства (ПТСР) останется на периферии внимания психологов. Тестирование как основной метод работы непригоден для предупреждения проблем социальной и профессиональной дезадаптации. Такой метод работы позволяет зафиксировать проблему тогда, когда возможные профилактические меры уже опоздали.

В 2006 году был принят новый нормативный акт – приказ МВД России №770, который касается организации психологической работы в МВД. Этот документ не изменяет ситуации по существу, но вводит определенные гарантии конфиденциальности информации, которую сотрудники милиции передают психологу. Это, безусловно, положительный момент, как и тот факт, что министр внутренних дел оставил контроль исполнения приказа за собой, что говорит о стремлении МВД усовершенствовать психологическую службу. Но сам ведомственной характер службы по логике нового приказа не меняется – она продолжает быть ориентированной на потребности МВД, а не сотрудников.

Развитие психологической службы дело будущего и пока из доступных возможностей реабилитации наиболее эффективные программы действуют на базе медицинских учреждений МВД и гражданских госпиталей для пенсионеров МВД и ветеранов Великой отечественной войны (ВОВ). Ветерану чеченского конфликта, который продолжает работать в органах внутренних дел, сложно рассчитывать на помощь в реабилитационных учреждениях, так как кроме формального и сложного порядка устройства в госпитали МВД, эти госпитали имеют ограниченные возможности и не способны обслужить всех милиционеров, возвращающихся из Чечни. Что касается гражданских госпиталей для пенсионеров МВД, ветеранов ВОВ, то здесь возникает другая проблема: общие полисы медицинского страхования, дающие доступ в гражданские медицинские учреждения, у милиционеров отсутствуют.

В отсутствии программ психологической, профессиональной и социальной реабилитации опыт «горячей точки» остается проблемой самих ветеранов и не получает систематического решения со стороны МВД России. При этом комплексная реабилитация ветеранов не только сделала бы работу правоохранительной системы в целом более эффективной, но и могла бы стать своего рода фактором, способствующим реальной стабилизации в Чеченской Республике.

Основные направления создания национальной модели реабилитации ветеранов

Практика командирования сотрудников органов внутренних дел в «горячие точки» снижает дееспособность милиции, провоцирует формализм в работе органов внутренних дел и искажает представления о праве в среде милиционеров. Эти изменения не позволяют российской милиции работать в соответствии с современными стандартами правоохранительной службы, одним из которых является ориентация на социальное партнерство с гражданами в деле создания и поддержания безопасной локальной среды и снижения преступности.

Система реабилитации, которая доступна ветеранам и их семьям, не соразмерна числу и содержанию проблем, которые возникают в связи с опытом «горячей точки», и нарастают за счет последующих командировок.

Плюсы от опыта командировок, о которых упоминали начальники районных отделов, теряются на фоне негативных последствий, о которых те же начальники районных отделов милиции уверенно говорили. Кроме того представляется, что перечисляемые начальниками навыки, полученные милиционерами в Чечне и востребованные в дальнейшей милицейской службе, например уверенность в использовании оружия, могли бы быть приобретены в результате грамотно выстроенной огневой подготовки, а не «опыта на выживание» в Чечне.

Но сейчас ситуация такова, что внутри отделов внутренних дел возникли своего рода специальные подразделения боевых милиционеров, которые разучились и, что сложнее, – перестали хотеть работать в условиях размеренной региональной жизни. Им проще и удобнее находиться в командировках. Они стремятся вернуться в Чечню, поскольку именно там, а не в регионе, чувствуют себя уверенно. Для них это способ бегства от домашних и служебных вызовов и неприятностей, которые только усугубляются с каждой следующей командировкой. Начальники РОВД указывали на эту проблему, а также и на то, что совладать с нею пока не получается.

Реформа правоохранительных органов, тема которой отчетливо зазвучала последнее время, предполагает среди прочего введение институциональных гарантий профессионализма сотрудников ОВД, вводит образовательные цензы. Например, уже сейчас, в соответствии с новым положением о психологической службе, психологи должны обладать психологическим образованием, либо, в крайнем случае, высшим медицинским или педагогическим образованием. По сравнению с действовавшим до 2007 года приказом №690, критерии отбора психологов на соответствующие должности стали жестче. Ранее для того, чтобы устроиться в МВД психологом, нужно было иметь любое высшее образование, и любой работник подразделений и отделов со статусом сотрудника милиции мог также претендовать на должность психолога.

Реформа правоохранительных органов, в том числе, упорядочивание работы органов внутренних дел, меры, направленные на повышение их эффективности, создание полиции и пр., будет сталкиваться со сложностями, обусловленными профессиональной неготовностью действующих сотрудников милиции из числа ветеранов конфликта перестаивать свою работу под новые стандарты. Не все справились с задачей восполнения потерянных за счет «чеченского» опыта навыков работы, а предлагается освоить еще и новые.

Для успеха реформирования органов внутренних дел, решения проблем, возникших и продолжающих возникать в связи с необходимостью командировать милиционеров в «горячие точки», поиска адекватного решения проблем ветеранов конфликта, лучше отказаться от практики командирования рядовых милиционеров в Чечню.

Это непростое решение, которое может входить в противоречие c задачей создания на территории республики государственных органов, полностью интегрированных в правовую систему страны. Вполне возможно, что такое противоречие могло бы быть снято за счет развития контрактной службы и командирования в Чечню специалистов на добровольной основе и на длительный срок, но не в массовом порядке, распространяющемся на органы внутренних дел.[17] В любом случае, в связи с тем, что пока милиционеры продолжают ездить в Чечню, и многие уже неоднократно там побывали, властям необходимо уделять внимание современному положению ветеранов конфликта и их семьям и разрабатывать государственную политику, ориентированную на полноценную интеграцию этих групп граждан в российское общество.

Действующая система посткомандировочного сопровождения ветеранов и их семей не в состоянии преодолеть социальные барьеры, которые возникают как в связи с опытом командировок в «горячие точки», плохо реализованных положений действующей реабилитационной политики, а также непродуманных решений властей.

Преодоление социальных барьеров как основная цель реабилитационной политики

Как уже было отмечено, опыт «чеченских» командировок влияет на формирование «оборонительных» установок в отношении граждан. Возникает профессиональная привычка воспринимать местное население как потенциальный источник угрозы для себя. Из-за длительности командировок, в течение которой милиционеры изолированы на своих базах, установка превращается в стереотип, влияние которого по возвращении в регионы сохраняется.

Необходимо сделать важное уточнение. Негативные стереотипы возникают в результате одновременного действия нескольких факторов: изоляции на базе и, как следствие, дефицита информации о местном населении, а также длительности нахождения в такой изоляции. Ситуация, когда милиционер служит в Чечне по контракту в течение года и больше, но во время службы работает в республиканских правоохранительных структурах, тем самым вступая в разнообразные контакты с местным населением, не провоцирует развития оградительных установок по отношению к гражданам, а требует от милиционера выстраивания коммуникации и с местным населением, и с местными милиционерами. Но большинство рядовых сотрудников милиции отправляются в Чечню не по контракту, а командируются в порядке, официально добровольном, но на практике – принудительном, и вынужденно находятся на изолированной и укрепленной базе в течение полугода.

Известно, что преодоление профессиональных стереотипов, впрочем, как и любых других, требует немалого времени и определенных усилий. Но уже сейчас эффективной мерой было бы сокращение срока командировок и постепенный отказ от практики постоянной дисклокации милиционеров на базах.

Небезопасность окружающей обстановки осознается милиционерам в Чечне, что также влияет на формирование профессионального типа поведения. Быть всегда начеку, уметь быстро среагировать на внештатную ситуацию, свыкнуться с оружием и его применением – качества, которые возникают в среде командированных милиционеров. Эти навыки могут пригодиться в дальнейшей работе в регионе. Но не все так однозначно. «Обстрелянность» милиционеров мешает им адекватно оценивать степень опасности ситуаций во время выполнения служебных заданий уже в своем регионе, соизмерять свои действия с условиями мирной жизни.

МВД следует уделять повышенное внимание негативным последствиям опыта «горячей точки», которые могут проявляться в деятельности милиционеров после командировки в силу приобретенных в Чечне профессиональных привычек, и адресовать этому специальные программы профессиональной переподготовки после командировок.

На практике начальники РОВД находят кустарные замены полноценной профессиональной переподготовки. Например, снижают требовательность по обеспечению нормы выполняемой работы, не поручают сложные задания, формируют группы таким образом, чтобы недавно возвратившийся из командировки сотрудник работал в паре или тройке с сотрудниками, не имеющими «чеченского» опыта и т.д. Но систематической программы профессиональной адаптации не существует, хотя, по мнению некоторых начальников, необходим как минимум специально отведенный период времени, в течение которого сотрудники «придут в норму».

Специфика работы отделов и подразделений милиции такова, что выделение временного периода на профессиональную подготовку после длительной командировки может быть труднореализуемой мерой. В течение командировки обязанности уехавших милиционеров перераспределяется между оставшимися в регионе. Нередко в случае, когда перераспределить не на кого – в отделе всего один нужный специалист, и он командирован в Чечню на полгода, – его работа попросту «стоит». Очевидно, что в таких условиях резервировать дополнительной время для профессиональной реинтеграции может казаться роскошью, которую отделы милиции не могут себе позволить.

С нашей точки зрения, несмотря на объективные трудности для введения такой меры, необходимо искать способ для ее реализации. При этом важно и выделять период для адаптации после командировки, и разрабатывать специальные программы переподготовки. Иначе профессиональные привычки и стереотипы поведения останутся не проработанными, будут негативно сказываться на качестве выполнения служебных заданий в условиях мирного региона и в целом приводить к депрофессионализации сотрудников милиции, сопряженной с установкой на обособление от граждан. В этом не заинтересованы ни правоохранительные органы, ни граждане потому, что востребованного социального партнерства как условия современной правоохранительной политики просто не возникнет. Милиция будет вынуждена работать, преодолевая недоверие со стороны общества, а граждане не смогут рассчитывать на профессиональную работу с их обращениями. В худшем случае граждане будут становиться жертвами необоснованного насилия со стороны сотрудников милиции. О проблеме превышения полномочий и жестокого обращения известно и правозащитникам, и обществу, а в МВД уже перестали ее замалчивать или сводить к единичным случаям.

Программы профессиональной переподготовки должны стать частью реабилитационных программ, адресованных ветеранам конфликта и их семьям. Сейчас реабилитация, доступная для вернувшихся из командировок милиционеров, не отвечает потребностям ветеранов и не решает всего комплекса проблем, возникающих после опыта «горячей» точки.

Эти проблемы взаимосвязаны между собой, решение какой-то из них в отдельности не изменит ситуации по существу.

На практике возникает замкнутый круг. Милиционеры, научившиеся в Чечне «обороняться» от местных жителей, по возвращении домой в свои регионы привычно противопоставляют себя гражданам, увеличивая тем самым зону отчуждения между обществом и милицией. Они сплачиваются на основе общего пережитого опыта «горячей точки» и как следствие «загоняют» себя в еще большую социальную изоляцию. Навыки профессиональной работы в обычных условиях,  малоприменимые в Чечне, забываются, и при возвращении в регионы могут оказываются невостребованными, так как в условиях возникающей социальной изоляции мотивации к профессиональному выполнению своих обязанностей неоткуда взяться. При этом реабилитационные программы обходят стороной вопросы профессиональной переподготовки, а такие аспекты как обучение навыкам взаимодействия с гражданами, отсутствуют вовсе. Милиция в глазах общества работает в лучшем случае формально, в худшем – против граждан[18].

Недоверие со стороны общества в сочетании со скудной и искаженной информационной картиной о современной Чечне не позволяет ветеранам рассчитывать на внимание к своим проблемам как стороны граждан, так и со стороны вышестоящего милицейского начальства. Последние предпочитают не замечать реальных сложностей реинтеграции ветеранов после опыта «горячей точки». Социальный статус ветеранов в большинстве случаев понижается, а социальная карьера негативна, так как нерешенные проблемы, в том числе материальные, семейные, психологические, не позволяют преодолеть стигматизации. Последняя закономерна и возникает в большинстве случаев. Причем из-за поверхностного содержания реабилитационных программ и их необщедоступности эффект социального «тупика» с большой вероятностью будет только нарастать.

Самое главное, что это проблема «застревает» внутри милиции, так как милиционеры, прошедшие командировки,  продолжают работать в органах внутренних дел, и при желании выстроить другую карьеру многие их них сталкиваются с неудачей: сложно чувствовать себя уверенно в обществе, когда «возвратиться в него» после командировок удается в редких случаях.

Уже несколько лет ведутся дискуссии о разработке и принятии закона о комплексной реабилитации ветеранов вооруженных конфликтов, в том числе ветеранов, принимавших участие в контртеррористических операциях. Такие инициативы необходимо продолжать, в особенности в контексте давно начатого и вновь активизировавшегося процесса реформы правоохранительных органов. Как следует из доступных в открытых источниках информации, реформа будет прямо касаться органов внутренних дел, и на это выделяются значительные средства. В связи с этим представляется целесообразным в рамках реформы уделить максимальное внимание вопросам комплексной реабилитации ветеранов конфликта.

Результаты исследования подтверждают необходимость развивать общедоступные программы реабилитации, включающие медицинскую, психологическую, социальную и профессиональные компоненты. Таким образом, реабилитационные программы должны охватывать все аспекты реинтеграции и быть соответствующим образом специализированы.

Особое внимание необходимо обратить на создание полноценных программ для семей ветеранов. Сейчас семьи фактически выключены из процесса реабилитации, при том что большинство психологов, работающих с ветеранами конфликта, отмечали важность участия семьи в процессе реабилитации, а начальники указывали на значимость семейного благополучия для профессиональной деятельности милиционеров.

Семейные программы должны включать в себя как минимум психологическое сопровождение, юридические консультации, медицинские услуги, отлаженную систему консультирования по доступным возможностям в получении различных социальных и экономических благ. При разработке программ семейной реабилитации должен быть продуман четкий механизм включения семей в систему посткомандировочного реабилитационного периода. Иначе говоря, программы семейной реабилитации должны быть взаимосвязаны с программами, ориентированными на милиционеров.

Такая взаимосвязь может быть достигнута за счет введения системы «персонального менеджера» для семьи каждого ветерана. Речь идет о специалисте, который бы консультировал семьи в течение докомандировочного периода, периода самой командировки и в посткомандировочный период. Основными задачами такого специалиста должны стать сопровождение семей милиционеров, информационная и экспертная помощь. Предоставление каждой семье такого специалиста позволит наиболее оптимальным образом учитывать потребности конкретной семьи и ветерана и тем самым подобрать наиболее эффективную программу или программы помощи и реабилитации.

Отметим, что эта идея была успешно реализована в канадской модели реабилитации военных ветеранов[19]. В реабилитационной системе Канады она получила название кейс-менеджмент. Учитывая, что в Канаде разработано большое количество программ реабилитации и поддержки ветеранов, кейс-менеджер является совершенно необходимым элементом всей системы. Изучив потребности семей и ветеранов, кейс-менеджер выбирает наиболее подходящие для конкретного случая варианты программ реабилитации, исчерпывающим образом информирует семьи и ветеранов о возможностях, которые предусмотрены государством в отношении ветеранов, помогает ветеранам и членам его семьи, в том числе неофициальным партнерам, сделать наиболее верный выбор и т.п.

Ввести систему персонального менеджмента в России возможно, скорее всего, в контексте реформирования органов внутренних дел и, в частности системы отчетности. При этом важно отметить, что на практике отдельные элементы персонального менеджмента можно зафиксировать уже сейчас. Некоторые психологи подразделений или отделов милиции, в особенности, в сельской местности пытаются тесно контактировать с семьями командированных милиционеров, помогают им сориентироваться в необходимых действиях для получения предусмотренных льгот и пр., приглашают на различные праздничные мероприятия, обеспечивают связь с милиционерами, когда они в Чечни и т.д. Но вся она поддержка не выходит за рамки обычной социальной работы, ведется спорадически, и не находится в числе приоритетов в деятельности психолога.

Нормативные установления требуют от психологов ОВД выполнения огромного числа обязанностей. Сейчас в системе МВД работают психологи – «кадровики» и психологи – «медики»[20]. Предполагается, что психологи-«кадровики» должны помогать милиционерам справится с психологическими проблемами после командировки. Но этим их обязанности не исчерпываются, они скорее «тонут» в числе прочих, не имеющих прямого отношения к психологическому сопровождению ветеранов и, тем более, членов семей ветеранов. На практике психологи не успевают работать на снятие психологических проблем ветеранов, а семьи остаются фактически проигнорированными.

В определенном смысле, такая ситуация закономерна из-за системы отчетности, распространяющейся на любых сотрудников ОВД, в том числе на психологов. Система отчетности основана на количественных показателях, что не позволяет на практике индивидуализировать работу как с самими ветеранами, так и с их семьями. Ведь протестировать 40 кандидатов, пришедших устраиваться на работу в милицию, и отчитаться об этом проще, чем работать много и предметно с конкретной семьей ветерана и потом пытаться отчитаться о проделанной работе. Проще говоря, отсутствуют критерии для оценки собственно психологической работы. Соответственно систему персонального менеджмента необходимо вводить одновременно с разработкой другой – более эффективной – системы отчетности для ОВД.

Помимо разработки критериев для контроля качества работы психологов с ветеранами конфликта и членами их семей, психологическая служба МВД должна быть специализирована по направлениям работы. Собственно, разработка самих этих критериев возможна в том случае, если психологическая служба будет разделена по своим функциям. В частности, психологи, которые работают с ветеранами конфликта и членами их семей должны войти в самостоятельное направление и быть освобождены от обязанностей по кадровой работе. Результаты исследования убедительно свидетельствуют, что совмещать кадровую работу с психологической, практически невозможно.

Специалисты, работающие в вузах системы МВД и оказавшие экспертную поддержку проекту, указывали на существование серьезной проблемы, суть которой в следующем. Психолог, работающий с личным составом ОВД не может быть гражданским специалистом, работающим в органах – он обязан иметь статус сотрудника милиции. Таким образом, ведомство получает гарантии того, что информация, которой в ходе работы оперирует психолог, будет защищена, останется внутри системы МВД. С другой стороны, милиционеры по большей части не доверяют психологам из кадрового управления, так как воспринимают их как представителей кадровой службы, ведущей личные дела сотрудников. Психологу-«кадровику» милиционер не готов рассказывать о своих проблемах, опасаясь, что эта информации каким-то образом скомпрометирует его с профессиональной точки зрения. Данное противоречие осознается как минимум в ведомственных вузах, но решение пока отсутствует.

С нашей точки зрения, создание внутри МВД подразделения практикующих психологов со статусом гражданских специалистов, ориентированных исключительно на помощь ветеранам конфликта и их семьям, а также просто сотрудникам, нуждающимся в такой поддержке, позволит снять это противоречие. В этой ситуации для обеспечения ведомственной информационной безопасности психологи будут лишены доступа к кадровой и иной внутренней информации, но для осуществления своих функций она им и не потребуется (на это, в частности, указывали респонденты-психологи в рамках исследования). А сотрудники милиции, учитывая предусмотренную ответственность, не станут делиться с психологом сведениями, являющимися предметом государственной тайны или информацией с грифом ДСП. Отметим, что психологическая работа с людьми требует внимания именно к личностной стороне человека, в нужной степени отделяемой от конкретики служебной жизни.

Еще одной насущной необходимостью в развитии психологической службы МВД является создание рабочего механизма взаимодействия с внешними психологами. Сейчас это практически невозможно. Психологи ОВД являются сотрудниками милиции, что огранивает и ставит под контроль их контакты с внешними психологами, с профильными НПО и пр. Единственное, что происходит на практике, это когда психологи ОВД советуют милиционерам обратится за помощью в те или иные гражданские учреждения.

Создание отдельного психологического подразделения МВД для оказания психологической помощи ветеранам конфликта и сотрудникам милиции и снятия с психологов статуса сотрудников милиции позволит психологам МВД развивать взаимодействие с гражданскими службами и внешними специалистами. Они не будут скованы внутриведомственными установлениями и, кроме того, для участия в психологическом сопровождении ветеранов и членов их семей смогут привлекать внешних специалистов. Последнее крайне необходимо, если согласится с тем, что психологическая работа должна быть индивидуализированной, а ветераны и их семьи должны иметь возможность рассчитывать на персонального менеджера, помогающего им с возникающими проблемами в связи с командировками на Северный Кавказ. При системе персонального менеджмента силами штатных психологов обойтись, скорее всего, не получится. Кроме того, не удастся преодолеть сложностей, связанных с ведомственным характером психологической службы, чья работа ориентирована в первую очередь на реализацию интересов ведомства, а не конкретного человека[21].

Сейчас система психологической помощи построена на нормативе – один психолог на 150-600 человек. Наличие такого норматива само по себе говорит о смещенных приоритетах психологической работы. И даже если эти психологи будут освобождены от других, не связанных собственно с психологической помощью функций, обслуживание ветеранов и их семей в полной мере не будет достигать нужного эффекта. Очевидно, что если МВД ставит цель помочь ветеранам и сотрудникам милиции, предоставить им полноценную программу психологического сопровождения, то придется опираться на независимых психологов.

В известных проектах комплексных программ реабилитации акцент делается на упрочение и финансовое обеспечение социальных льгот и гарантий. Безусловно, это важные элементы в системе реабилитации. Но без развития программ психологической поддержки и комплекса услуг в отношении социальной интеграции все эти меры так и останутся компенсаторными, только подчеркивающими исключительность ветеранов.

Кроме того, решение только материальных проблем не избавит ветеранов от давления приобретенного опыта. Возвращения в общество не получится, если ветераны останутся при своих стереотипах профессиональной деятельности и приобретенной настороженности, доходящей до враждебности, по отношению к гражданам. Заявленная реформа правоохранительных органов позволяет пересмотреть подходы к реабилитации сотрудников ОВД и, в частности к их психологическому обеспечению.

Если все оставить как есть и работать только на усовершенствование действующей системы вместо ее коренного преобразования, то общая картина останется, в частности такой, какой ее бегло обрисовал один из респондентов: «То, как сейчас устроена служба, это в чистом виде развал силовых структур. Командировки длятся шесть месяцев, перерыв между ними от полугода до года максимум, но у нас в среднем полгода, потому что состав ОМОН всего две сотни человек. В Москве личный состав большой, полторы тысячи, и отряды друг друга меняют. Получается, что у них люди ездят раз в 3 года, а у нас каждый год. Ну и после третьей командировки нормальные, подготовленные сотрудники просто плюют и уходят. Ведь из-за таких длинных регулярных командировок страдают жены, дети, в семье начинается настоящий развал. Чтоб жена не ушла, он со службы уходит. А на гражданке, что такому человеку делать? Они чаще всего не находят себя в жизни. Вот подумайте, он, скажем, 11 лет работал в спецподразделении. Что он умеет? Владеть оружием. Он только и учился, что владеть оружием, лишний раз прислушиваться, оглядываться. Другая обстановка ему кажется дикой. Он в ней жить не умеет. И потом, то, что здесь, всегда накладывает отпечаток, люди уходят в криминал, спиваются. Не знаю, что его заставляет взяться за стакан – ностальгия, чувство брошенности, ненужности…»[22]

Меры, которые можно реализовать в настоящий момент

Реформирование предполагает длительный процесс. Но проблемы, с которыми сталкиваются ветераны и их семьи, должны решаться безотлагательно. В рамках действующей системы реабилитации и социальной защиты ветеранов – отметим, что сейчас социальная реабилитация как таковая не регламентирована законодательно, и действующая практика оперирует термином «социальная защита» и подразумевает не реабилитационные меры, а льготы и гарантии – можно предусмотреть оперативное создание механизмов, упрощающих доступ к предусмотренным правам.

Во-первых, во время отбора милиционеров в командировку их необходимо в полном объеме информировать об их правах и возможностях, возникающих в связи с командировкой на Северный Кавказ. Желательно осуществлять информирование в письменном виде, предоставляя милиционерам информацию в понятной и простой в использовании форме. В частности, какие права возникают в связи с командировкой, как получить доступ к этим правам, куда необходимо обращаться. Проект такой памятки разработан Центром «Демос», и доступен на Интернет-странице проекта.[23]

Во-вторых, процедура получения статуса ветерана боевых действий должна быть упрощена и в доступной форме разъяснена милиционерам, командируемым на Северной Кавказ, в частности, в Чеченскую Республику. Многие права и гарантии, которые распространяются на милиционеров, имеющих опыт командировок в Чечню, зависит от наличия у них статуса ветерана боевых действий. При этом, по логике нормативных актов, право на получении такого статуса имеют те, кто участвовал и участвует в «контртеррористических операциях» на Северном Кавказе. Но на практике, процедура получения статуса не доведена до автоматизма, как это по идее должно быть в соответствии с действующим законодательством[24], и доступ к правам в реальности затруднен.

В-третьих, необходимо обеспечить неукоснительную реализацию требований приказа №770, регламентирующих вопросы психологического обеспечения сотрудников милиции. В частности, это касается материального обеспечения психологической службы и создания условий работы с ветеранами конфликта и их семьями.

В-четвертых, необходимо в полной мере реализовывать на практике положения, которые касаются действующей системы реабилитации. В первую очередь, это доступ ветеранов к реабилитационному лечению и реабилитационному отпуску с членами семьи. В условиях становления психологической службы доступ к восстановительному лечению должен быть в максимальной степени облегчен, а предусмотренные возможности для отдыха исполняться в полной мере.

В-пятых, в программы обучения милиционеров перед отправкой в Чечню необходимо включать сессии, которые касаются информирования о ситуации в Чечне. Многие опрошенные в рамках исследования ветераны конфликта говорили о том, что реальная обстановка в Чечне была далека от той информационной картины, которая была им предоставлена во время подготовки к командировке.

В программы подготовки необходимо включить лекции/семинарские занятия, которые бы были посвящены вопросам соблюдения прав человека во время вооруженных конфликтов, а также деятельности правоохранительных органов, ориентированной на соблюдение прав человека.

Информация о возможных последствиях для психики, способах предотвращения срывов, об организации специализированной помощи во время и после командировок также должна быть включена в подготовительный период перед командировкой.

*  *  *

При разработке программ реабилитации целесообразно учесть опыт других стран в области оказания реабилитационных услуг ветеранам конфликтов. Каждая страна по-своему, сообразно своим ресурсам и представлениям о должном разрабатывает программы реабилитации и поддержки ветеранов. Очевидно также, что опыт конкретной страны успешен при условии учета потребностей своих ветеранов, специфики конфликтов, в которых участвовали ветераны, а также возможностей государства. Все эти соображения не могут стать препятствием для изучения зарубежного опыта с целью разработки оптимальной национальной модели реабилитации ветеранов конфликта, ориентированной на современный уровень оказания реабилитационных услуг.

Целью современных программ реабилитации является реинтеграция ветеранов в общество, создание условий, позволяющих ветеранам вести достойную жизнь, не чувствовать себя в социальной изоляции и выстаивать социальную карьеру, не обессмысливающую предыдущий опыт. Включенные в нашу книгу материалы, рассказывающие об опыте Канады, могут создать впечатление, что эта страна заботу о ветеранах возвела в ранг первейшей государственной необходимости, и пренебрегает потребностями других групп граждан. Это, конечно же, не так. Разнообразие реабилитационных программ, аспекты процесса реабилитации, которые учитываются в канадских программах, указывают на то, что государством движет стремление оплатить свой долг перед ветеранами, а также осознание, что для социального благополучия страны невозможно ограничится полумерами в деле интеграции военных ветеранов в общество.

В случае России ситуация, на наш взгляд, сложнее и исключительно усилий государства будет недостаточно для того, чтобы ветераны чеченского конфликта перестали ощущать себя «чужими среди своих». Часть проблем ветеранов может быть решена, если  правозащитные организации обратят внимание на эту группу и будут оказывать, как минимум, правовую поддержку ветеранам. Результаты исследования говорят о том, что права ветеранов, в частности на реабилитацию, необоснованно ограничиваются и/или нарушаются. Очень часто ветеранам и членам их семей не на кого рассчитывать в деле восстановления своих нарушенных прав, не каждому доступна адвокатская помощь.

Из-за того, что ветераны и члены их семей плохо информированы о своих правах, артикулированного запроса на эффективную комплексную реабилитацию среди ветеранов и их семей фактически нет. Им сложно выстаивать какую-то стройную систему требований и пожеланий относительно реабилитации просто в силу того, что они до конца не понимают, как возможно организовать полноценные программы. Их требования ограничиваются традиционным набором, который обычно российские граждане предъявляют государству. Неправительственные организации (НПО) могут помочь ветеранам осознать свои реальные потребности в реабилитации и сформировать публичный запрос на разработку эффективных программ.

Кроме того, НПО способны передать ветеранам свой опыт по созданию общественных объединений, главной целью которых может стать представление интересов ветеранов на публичном уровне, развитие программ реабилитации и защита прав ветеранов и членов их семей. Сейчас профильные ветеранские организации не справляются с объемом задач: ветеранов и их проблем слишком много, а ресурсов слишком мало. Объединение ветеранов в активно действующие гражданские структуры, активная позиция и солидарность с другими НПО может стать одним из способов интеграции ветеранов в общество.

Чечня и происходящее в ней с точки зрения ветеранов

Ксения Браиловская,
Центр «Демос» (г. Москва)

Продолжительность конфликта в Чечне и решение МВД об участии региональной милиции в его урегулировании предоставили милиционерам из регионов России возможность на личном опыте столкнуться с происходящим в Чечне. Причем у многих милиционеров такая возможность возникала не единожды.

От частоты поездок и длительности командировок опыт милиционеров не стал разнообразным. Основная задача, которая неофициально ставилась перед милиционерами – «вернуться живыми», что закономерно превратилось в «охрану самих себя» в ходе командировок. Предписания, которые касались служебной дисциплины, особенно в период активных боевых действий, на практике изолировали милиционеров в местах их дислокации, делая контакты с местными жителями редкими и бессодержательными. Сейчас, когда конфликт из горячей стадии перешел в притухшую, частота командировок сотрудников органов внутренних дел сократилась, а численность милиционеров, которых отправляют в Чечню, стала меньше[25].

Личный опыт, который милиционеры из российских регионов получили и продолжают получать в командировках, сформирован выполнением служебных задач и сопряженным с этим взаимодействием с местными жителями. Неформальные контакты с местными чеченцами были сведены к минимуму как самими служебными правилами, так и по большей части нежеланием со стороны милиционеров.

Персональный опыт переживания своего нахождения в республике влияет на восприятие сегодняшней Чечни и ее жителей и на понимание происходящих в республике событий. Также для ветеранов, бывавших в командировках несколько раз на протяжении всего периода конфликта, восприятие сегодняшней Чечни определяется не столько недавними поездками, сколько их воспоминаниями о предыдущем периоде активных военных действий.

Несмотря на скудность общения милиционеров с местными жителями, этот опыт неодинаков и зависит от непосредственной деятельности ветеранов в Чечне. Чаще всего милиционеры в числе своих обязанностей называли проверку транспорта, проверку паспортного режима и выявление лиц, находящихся в розыске, то есть так называемые «зачистки», охрану объектов, охрану должностных лиц или специализированных групп. Некоторые ветераны также занимались расследованием преступлений и обучением местных милиционеров.

«Я чем там занимался? Был в сопровождении, когда ездили в Ханкалу за продуктами, глав администраций сопровождали, когда они ездили по своим делам, ну, были как охрана, что ли? Выезжали и на «зачистки», выявляли боевиков. Много чего приходилось делать»[26].

Нужно отметить, что далеко не у всех бывавших в командировках милиционеров было достаточное количество контактов с местными жителями для того, чтобы составить о них полноценное мнение. Свободное время милиционеры проводили там же, где дислоцировался их отряд. По словам многих респондентов, единственные контакты с местным населением, не связанные с профессиональной деятельностью, происходили на рынке. Однако и это общение протекало в достаточно специфической обстановке.

«Вопрос: А было ли у вас там время для досуга?

Ответ: Хм… Свободное время было. Но проводить его можно было, не покидая территорию ПВД – пост временной дислокации. Это было такое условие.

Вопрос: Что вы и на рынки не ходили?

Ответ: А вы считаете, что посещение рынка – это проведение досуга? Нет, посещение рынка – это жизненная необходимость, ведь консервами не восполнишь баланс витаминов. Естественно, денег на рынок нам никто не давал, мы сами скидывались. Получая командировочные, мы организовывали «общак», чтобы покупать, например, подарки на дни рождения, чтобы покупать овощи и фрукты на рынке. А на рынок ходила группа, и было в группе не менее 10 человек, естественно с прикрытием для обеспечения безопасности.

А проведение досуга… Каждый устраивает и проводит досуг как ему нравится… Но время на досуг ограничено, ведь бытовая работа идет постоянно: это и постирушки, и уборка, и уборка территории, и какие-то строительные работы, а еще привести себя в порядок, а еще выспаться…»[27]

Таким образом, досуг ветераны проводили на территории местной дислокации, где их единственными гостями, как правило, были военные или служащие других отрядов.

«Вопрос: А досуг как проводили?

Ответ: Там досуг?... Досуг... Когда в первый месяц мы все там перезнакомились, офицеры в основном, и потом с военными такое место… (показывает на площадку рядом) Плац. Тут был КПП, ворота въездные. Мы стояли там, они – там (показывает руками в разные стороны). Тут укрепления были, а там сетка волейбольная стояла – играли в футбол, волейбол. Соревнования проводились. И к нам еще подключался Н-ский ОМОН. Они к нам с хребта приезжали. Договаривались обычно: после обеда играем либо в волейбол, либо в футбол. И приз – ящик чего-нибудь. А потом все равно распивалось это все вместе»[28].

Но некоторые ветераны рассказывали и о спортивных соревнованиях с местными жителями. Правда, к завязыванию дружеских отношений эти встречи не приводили.

«Вопрос: А так друзей среди местного населения не нашел? Ты же любишь общаться?

Ответ: Друзей? Да как? Они, ребята-то, приходили молодые, я их уже и забыл, если честно, как звали. Они приходили в волейбол играли с нами, в футбол. У нас даже организованы соревнования деревенские. Вопрос: В принципе были хорошие отношения? Ответ: Да, хорошие отношения. Но это, как у нас говорят, это все образно. Они днем-то нормальные, а ночью уже совершенно другие люди. У них так в принципе и принято»[29].

Отношения ветеранов с местными жителями в основном можно охарактеризовать как напряженно-осторожные. «Проблем с местным населением никаких не было, население к нам нормально относилось. С ними можно общаться. Хотя рассказывали, что в первую войну отношения были намного напряженнее. Например, днем могли обниматься как друзья с чеченцами, а вечером от них же в спину пулю получить. Вопрос: Появились ли у Вас знакомые, друзья среди местных? Ответ: Среди местных у меня ни друзей, ни знакомых не появилось. Я лично к чеченцам относился с опаской»[30].

Мнение о местных жителях как о людях, которые могут оказаться вовсе не такими, какими хотят казаться, нередко присутствовало в интервью. При этом большая часть опрошенных милиционеров в основном характеризовала отношения с местными жителями как нормальные, скорее доброжелательные. Но какими бы хорошими ни казались эти отношения, милиционеры никогда не «расслаблялись» при встрече с чеченцами. «Народ хороший. Что удивительно у них – это свадьбы. Они гуляют там неделю. И еще у них традиция – пострелять ночью. Они танцуют под барабаны. Спрашивают у нас – можно ли побабахать в воздух? Можно, только не сильно. Первое время непривычно было, а потом-то уже привыкли. Вопрос: Много свадеб там? Ответ: Да, много вообще-то было. Вопрос: Вас приглашали? Ответ: Мы туда не ходили… Разговоры были, что приходили боевики туда, потому что родственники, могли прийти ведь запросто – с гор спуститься и прийти. Их не поймешь. Днем-то он, может, и нормальный житель, а ночью может быть боевиком»[31].

И для таких утверждений у ветеранов есть основания, поскольку если не они сами, то кто-то из сослуживцев хотя бы раз оказывались в ситуациях, в которых могли погибнуть. «Вот есть часть детей, от тех же самых бандитов, которые раньше по лесу бродили, а теперь их дети – тоже бандитами выросли. Они берут автомат и стреляют. Нечто подобное было у нас в Гудермесе. Тоже как-то один пацан, 12 лет ему, взял автомат и начал в нас стрелять ночью. За это ему дали тысячу баксов»[32]. Мнение, что дети зарабатывают немаленькие деньги, выполняя поручения боевиков, весьма распространено среди ветеранов. Насколько это соответствует действительности, судить сложно, но не принимать в расчет это мнение неверно, т.к. оно указывает на негативное восприятие местных жителей, в том числе и детей, свойственное некоторым милиционерам.

В ходе выполнения некоторых заданий нередко возникала напряженная обстановка, провоцировавшая ситуации, которые могли развиться в вооруженное столкновение. «Были провокации. Заберешь человека, привезешь его в комендатуру. И следом прибегали женщины, человек 30-40, устраивали чуть ли не митинги, кричали: “Зачем вы забираете?!” Ну, провоцировали! Потом был случай такой. Кто-то кинул гранату, она взорвалась, а мы думали, что это нападение, открыли огонь и ранили девочку – она как раз выбежала из дома. Девочка живая осталась. Потом этой семье помогли деньгами и продуктами. Еще подрывали много. Возле нашей территории стояли ларьки, такие сараюшки, где можно было покушать, посидеть. И вот за время, что я там был, эти все ларьки подорвали. Наверное, боевики так мстили местным, за то, что те нас кормили»[33].

Кроме того, недружелюбное отношение местного населения могло являться следствием каких-либо агрессивных действий и со стороны милиции из других регионов. Вот как описывает начало одной из командировок ветеран из Коми. «У нас было такое – приехали… До нас там, по-моему, московские стояли, не помню, кто там стоял до нас – их сильно обстреляли. Очень нехорошее там что-то натворили, и их обстреляли. А потом мы приехали и нам сказали – если будете так же себя вести, вас тоже обстреляем. Что они сотворили – никто ничего не говорит. Пытались мы как-то выяснить, что произошло – никто не говорит. И местные не говорят, и наше руководство, которое там было, тоже не говорит»[34].

Ожидание вооруженного столкновения, подрыва, просто внезапного выстрела из-за угла заставляет ветеранов все время быть наготове, даже сегодня, когда период активных боевых действий уже в прошлом. «Смотреть надо в оба все 24 часа. Ну, я имею в виду, что надо быть всегда настороже, приходится и спать с автоматом. По-одному, ясное дело, не ходим, минимум по 4 человека»[35].

Такая обстановка и воспоминания о прошлом заставляют ветеранов с одинаковым подозрением относиться и к обычным жителям, и к предполагаемым преступникам. При этом нужно отметить, что у очень многих ветеранов есть своего рода «установка на толерантность». Они стараются говорить о чеченцах вообще либо нейтрально-позитивно, либо повторяют некоторые поверхностные культурные описания. «Есть, конечно, разница между нами, северным народом, который привык к снегу, и народами, которые живут на юге. Мы вот один раз в год выращиваем урожай, а они там, на юге, два урожая. Вот и судите… Общества, наше и чеченское, совершенно разные»[36].

Но иногда ветераны более рефлексивно относятся к вопросу о различии «русского» и «чеченского» обществ. «Вопрос: А если бы Вас попросили сравнить чеченское общество и наше, какие основные различия Вы назвали? Ответ: Основные различия – это то, что у нас здесь не было войны. Это основное различие. Соответственно, и отношение к жизни у нас разное. И мировоззрение разное. Они по-другому смотрят на жизнь как-то. Вот у них свои, наверное, ценности какие-то. Ну, это связано и с традицией, и с религией, конечно…»[37]

В ответах некоторых ветеранов видно различие, проводимое между простыми жителями и местной властью. Оценка меняется на диаметрально противоположную, если ветераны переходят от описания обычных жителей Чечни к описанию властей.

«Вопрос: Если бы Вас попросили сравнить чеченское и наше общество, какие бы Вы назвали основные различия? Ответ: Они – дебилы, мы – нормальные. Они, блин, действительно, повернутые. Не понимаю я эту фигню. Сам ислам вообще не понимаю. Вопрос: А что-то общее есть между нами и чеченцами? Ответ: Да ни хрена, в одной стране просто живем – и все. А так ничего общего нет. Вроде, и война кончилась, а они как не любили русских, так русских и не любят. Аналогично то, что и здесь, но мы не так черных прессуем здесь, как там русских прессуют, там вообще сильно. Не говорю про весь народ, а так, со стороны власти, я так думаю, это идет. А так-то люди, они добрые. Есть нормальные. Вопрос: Это простые жители, да? Ответ: Да»[38].

Этот респондент не пытался казаться терпимым и воспроизводить «правильные формулы» в отношении Чечни и ее населения. Однако среди чеченцев у него появилось несколько настоящих друзей, которым он доверяет и с которыми до сих пор поддер­живает контакт. Причем, эти дружеские отношения появились вследствие нарушения милиционером правил безопасности, то есть, ухода с базы в одиночку. Вот как он описывает одну из дружеских встреч.

«Будешь пить?» Я говорю: «Ну, если угощаешь – не вопрос». «Вот, – говорит, – не боишься ехать?» «Че бояться?» Взял автомат, разжег гранату – поехали. Приехали к нему домой, посидели, выпили. А отцу не понравилось. У них по обычаю нельзя с оружием в дом входить. У них заходишь если в дом, то без оружия тебя там никто не тронет, так и быть. А я, получается, с оружием. Ему-то пофиг, а отец, короче, обиделся. Куда-то позвонил, его отругал. Он заходит: «За тобой приехали». Я говорю: «В смысле?». «Я не знаю, – говорит, – кто такие, может, и боевичье, может, просто бандиты какие-то. Пошли, я тебя, – говорит, – буду выводить задними дворами». Вот он меня выводил очень долго. Я ушел нормально, даже никого не пострелял, как бы. А че – у меня там 30 патронов, ну, гранату кинул бы, если бы удачно попал, человек пять завалил – все»[39.

Таким образом, за достаточно резкой оценкой чеченского общества и видимой нетолерантностью проступает отношение к чеченцам, основанное на собственном опыте. Явление, когда у ветеранов за толерантными по форме описаниями чеченцев стоит неприязнь и опасение, а за резким и нетерпимым отношением к Чечне вообще можно увидеть скорее положительные эмоции по отношению к отдельным ее представителям, достаточно распространено.

По-настоящему искреннее отношение к местному населению можно выявить, лишь оценивая опыт непосредственных контактов ветеранов с местными жителями. Однако, учитывая замкнутость командировочного быта, можно предположить, что в основном отношение ветеранов к местному населению обуславливается в большей степени контактами, связанными со служебной деятельностью. А участвующие в такого рода контактах неизбежно вынуждены играть соответствующие роли, что не способствует возникновению взаимопонимания между ветеранами и местными жителями.

Кроме местных жителей, ветераны в ходе выполнения некоторых заданий взаимодействовали с чеченской милицией. Отзывы о сотрудничестве и о самой милиции, как правило, формально-нейтральные в том случае, если ветераны говорят об этом сотрудничестве односложно и не дают его описания. Однако если ветераны оценивают опыт непосредственного общения с местной милицией, то их отзывы, скорее, негативные.

Некоторые ветераны высказывали мнение, что местная милиция не может ничего сделать самостоятельно. «Если там конкретно наводить порядок, то там нужна только наша милиция. Потому что местная милиция там ничего не может сделать. Потому что каждый (друг другу. – К.Б.) брат, сват. Они с нами приезжают, задерживают жулика и перед ним оправдываются, что это не мы, это вот они. Вот таким образом. Т.е. они никого не могут ни задержать, ни отобрать ни у кого ничего. Они все знают, все преступления, но они ничего не могут сделать»[40]. Видимо, милиция из других регионов служит своеобразным «пугалом» в ходе некоторых операций, когда местные правоохранительные органы не могут эффективно действовать против «своих».

Иногда, по словам ветеранов, действия местной милиции и вовсе не отличались от действий местных преступников. Поэтому взаимодействие с местными правоохранительными органами подчас имело весьма своеобразный характер. По словам одного из респондентов, местная милиция, например, участвовала в одном из самых распространенных правонарушений в Чечне – нелегальной добычи и переработке нефти, а также в кражах металла. «Эта чеченская милиция, она очень такая… У них как бы даже должности покупаются. Вот рядовой в милиции, потому что у тебя, значит, власть, значит, ты можешь делать все. Конфликты в основном в последнее время только с местной милицией и есть. Из-за того, что они воруют. Ты их задерживаешь, а они начинают! Как, блин, нормальная банда, толпой блок окружат с гранатометами. Че там, блин, сделаешь, (наc. – К.Б.) 15 человек, их человек 300, ничего ты не сделаешь. Наши подмогу вызывают. Ханкала же, как всегда, на трупы приезжает только, через день, когда всех уже хлопнули. Стоят там танками»[41]. Нужно отметить, респондент говорит о событиях, произошедших во время командировки 2004 года. До практически полной ликвидации этого «бизнеса» в настоящее время нелегальная добыча нефти производилась во многих местах, находившихся под неофициальным патронатом некоторых лиц. Те, кто добывал нефть, выплачивали последним определенную часть от выручки. Видимо, некоторые работники местной милиции также участвовали в этом «бизнесе».

Кроме того, некоторые ветераны видят милицию из других регионов в качестве противовеса местным силовикам. «Вопрос: Какова роль нашей милиции в конфликте? Ответ: Ну, это, наверно, единственные, которые не боятся кадыровцев. Местная милиция в простых райотделах, они, если кадыровцы приезжают, они сразу расходятся куда-то. Одни кадыровцы остаются. Я думаю, со всех же регионов России ездят, и не по одному отряду. Русские негативно к ним относятся, отпор дают, постоянно возникает конфликт»[42]. При этом нужно учитывать историческую подоплеку ситуации. «Многие с кем я общался, к примеру, Кадырова как человека очень многие ненавидели, лица, которые вообще за Россию были. Кадыров при первой чеченской войне был с Дудаевым вместе. Там их бригада генералов расправу делала немалую. Многие местные жители, которые попали под эту опалу, это знали. И поэтому сотрудники милиции приезжают с основного отдела, местные как бы не хотят с ними общаться, они просто говорят – это кадыровцы, мы с ними общаться не будем, мы будем общаться с ними по-другому»[43]. Если в местных правоохранительных органах служат люди, в прошлом противостоявшие или же пострадавшие от тех, кто в настоящее время состоит в официальных силовых органах Чечни, или от тех, кто с этими органами ассоциируется, конфликтные ситуации практически неизбежны. Поэтому можно предположить, что милиция из других регионов в каких-то случаях играет роль третьей стороны, снимающей напряжение, обусловленное памятью о недавнем прошлом.

Иногда ветераны говорили о том, что местная милиция мешала в выполнении обязанностей. «Вопрос: Что мешает более качественному выполнению задач? Ответ: Местная милиция»[44]. Это мнение о местных правоохранительных органах основывается на опыте взаимодействия с ними, с местными жителями вообще, оценке этого опыта, а также на общем, сложившемся у ветеранов образе республики. «Чечня – это отдельное государство, которое… не знаю, как объяснить это. Такие законы, как у нас в милиции… здесь эти законы, как правило, не соблюдаются. Если получили форму милицейскую, удостоверение, автомат, пистолет – все, значит они – полноправные деятели» [45].

Некоторые ветераны говорили о том, что в настоящее время наведению общественного порядка в Чечне мешает милиция из других регионов. «Вопрос: Как Вы считаете, каким способом можно решить проблему Чечни? Ответ: <…>Сейчас там вся проблема, она в нас заключается. Чем быстрее мы оттуда уйдем, тем будет проще, меньше будет проблем. Палка о двух концах: если мы уйдем оттуда полностью, то лет через 5 опять бойня начнется – это 100%. Вопрос: Так как же решить эту проблему? Ответ: ... Я не знаю»[46].

Вообще в ответе на вопрос о способах решения проблемы Чечни иногда проявлялось самое искреннее отношение респондентов к этой проблеме. Мнения встречаются самые разные:

«Надо было в свое время дать Чечне независимость. Теперь это делать бессмысленно. Надо доводить дело до конца. Пресекать нарушения закона, кто бы ни совершил преступление»[47].

«Я думаю, что проблема уже решена. А как еще проблему решить, я не знаю. Может, расстрелять всех или отправлять в Чечню очень много денег? Не знаю»[48].

«Сделать из Чечни погранзону»[49].

«Я просто не вижу, в чем проблема Чечни, выводили бы войска эти все свои наши, пусть они там живут, как хотят. Если они сами говорят, что не нуждаются в нашей помощи, то зачем мы стараемся оказывать им эту помощь?»[50]

«Да так и решить, что нужно было огородить Чечню забором, да и все. Пусть бы они жили за забором! Вот тогда бы они быстро поумнели бы, сами приползли бы, так ведь? Вот и все решение!»[51].

«Да никак. Решения нет. Вопрос: Вы предлагаете вводить больше людей, техники – это не решит проблему? Почему? Ответ: Нет. Понимаете, это такая нация – вы их ничем не поломаете никогда. Они привыкли жить по-своему»[52].

«Это большая политика – в этом тяжело разобраться. Я думаю, наверно, просто нужно перестать финансировать. Там и так и денег много, и всего. И нефть на сторону уходит. И еще страна наша финансирует клочок России, наверно, больше, чем любой другой регион»[53].

«Если бы был ответ на этот вопрос, то его давно бы уже решили, правильно? Тут нужен ряд мер, но, к сожалению, не все в этом заинтересованы. Так что я ничего нового по этому вопросу не скажу. Все всё про это знают. А сотрясать воздух не хочется»[54].

Из всего многообразия мнений вырисовывается следующая картина – ветераны не понимают, как проблему Чечни можно решить окончательно. К тому же, даже несмотря на то, что в публичном поле этой проблемы уже не существует, для ветеранов она остается реальностью. Между строк можно прочесть, что они не понимают, или не хотят говорить о ее причинах. Нередко за этим стоит невысказанное или полувысказанное суждение: Чечня – это не Россия.

«Вопрос: А есть какие-то общие черты между российским обществом и, ну, Чечня, конечно, часть России, но вот между чеченцами и Россией?

Ответ: Общее?... Ну, общее, конечно, есть. Много общего в том плане только, что это все Россия, это как бы один народ российский. Ну, а так, чеченцы, они же уже давно, они – это обособленное государство. Официально оно входит в состав Российской Федерации, а неофициально они все равно, они же горцы там или, как их называют, они сами по себе. То есть их никогда не склонить, их не поставить на колени, закаленные люди уже не знаю с каких времен. И, я думаю, если бы им дать свободу, то они бы отделились в конце-концов, то есть было бы у них свое государство, свои законы. Не знаю, долго бы они продержались или нет, но, возможно, это было бы, … не знаю, центром, как бы, штаб-квартирой терроризма, может быть. Бен Ладен туда бы переехал, может быть.

Вопрос: А на, Ваш взгляд, это было бы хорошо, если бы Чечня отделилась все-таки и стала суверенным государством или лучше было бы, чтобы она частью России стала?

Ответ: … Это уже, наверное, да, больше десяти лет вот это вот все идет. Еще отголоски, конечно, есть вот этой войны чеченской. И, может быть, даже некоторым людям особенно, если они каких-то близких людей потеряли в Чечне, они бы, если было бы голосование, проголосовали за то, чтобы Чечня отделилась, за то, чтобы ребята туда наши не ездили, чтобы меньше умирало людей там.

Вопрос: А лично Вы?

Ответ: Лично я… Я думаю, если сейчас каждая республика, там, или какая-то область будет отделяться, что же останется от России? Я в принципе патриот как бы своей страны. И я думаю, что Россия должна оставить свою целостность. Лучше быть вместе. Всем, наверное, легче. Ну, хотя есть, конечно, трудности, но все равно»[55].

Принадлежность к государственной структуре обязывает ветеранов воспроизводить официальную формулу – Чеченская Республика является частью Российской Федерации. Но как можно увидеть из интервью выше, восприятие Чечни как отдельного государства проступает гораздо более отчетливо, к тому же основано на реальном личном опыте и личном понимании истории республики. Одной из причин такого восприятия является и мифологизация представлений о местном населении. Многие ветераны воспринимают местных как жителей другой, непонятной и, в целом, враждебной страны. Эта рамка продуцируется различными обстоятельствами, в том числе и описанным выше характером взаимодействия ветеранов и граждан Чечни, но такой стиль взаимодействия и поддерживает мифологизированный образ местных жителей.

Подводя итог, можно отметить, что ветераны в большинстве своем не могут четко описать, что происходит в Чечне. Можно предположить несколько причин, объясняющих это явление. Во-первых, видимо, версия ветеранов достаточно сильно противоречит официальной версии, доминирующей в настоящее время в массовом публичном пространстве. Во-вторых, некоторые ветераны не хотят не только говорить о том, что происходило в командировках, но и даже вспоминать об этом. У других ветеранов вследствие командировок выработалась особая модель отношения к своей деятельности в Чечне: нам поставили задачу, мы выполнили задачу. Такое отношение позволяет им не задаваться лишними вопросами.

Ограниченность контактов с местным населением, обособленный командировочный быт, неясность происходящего, напряженность и опасность обстановки, недоверие как к простым жителям, так и местным органам власти, а также воспоминания о войне в прошлом – эти факторы прежде всего формируют представление ветеранов о современной Чечне. Именно в силу этих факторов в большинстве своем даже самые патриотичные милиционеры воспринимают республику как территорию другого государства, со своими законами и порядками. И поэтому утверждение «мы несем закон на территорию Чечни», которое высказывалось некоторыми ветеранами, выглядит неубедительно даже для них самих.

[1]  Перерыв был между двумя кампаниями.

[2]  Дело в том, что за каждым регионом закреплен тот или иной район Чечни. Если в начале 2000-ых гг. милиционеры жили в совершенно неприспособленных условиях, обходились без бани и стационарной кухни, то постепенно милиционеры благоустроили в пределах возможного свои базы из расчета того, что им на смену приедут их же сослуживцы из региона.

[3]  Исследование проводилось Центром «Демос» в 5 российских регионах: Нижегородская область, Тверская область, Алтайский край, Республики Коми и Адыгея.

[4]  http://www.info-rm.com/ru/news/news_detail.php?ID=14966 или статья «Засада в горах» в газете «Время новостей» №206 от 9 ноября 2006 года.

[5]  http://kavkaz.strana.ru/news/304203.html.

[6]  Из интервью с сотрудником милиции. Алтайский край.

[7]  Из интервью с бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[8]  Из интервью с сотрудником Управления собственной безопасности по Приволжскому федеральному округу. Нижегородская область.

[9]  Из интервью с милиционером, дважды служившим в командировках в Чечне. Тверская область.

[10]  Из интервью с милиционером, дважды служившим в командировках в Чечне. Тверская область.

[11]  Из интервью с милиционером. Республика Коми.

[12]  Хотя «боевые» уже не начисляются, ветераны отсуживают то, что им причитается, за предыдущие командировки. Во многих регионах судебный процесс занимает до четырех лет.

[13]  Из интервью с сотрудником милиции. Алтайский край.

[14]  Из интервью с сотрудником милиции. Алтайский край.

[15]  Из интервью с бывшим бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[16]  Из интервью с сотрудником милиции. Алтайский край.

[17]  Хотя сейчас число милиционеров, командируемых от ОВД, сократилось, тем не менее, от этой практики пока не отказались.

[18]  Об отношении граждан к современной милиции см. Новикова А. Общество и современная милиции. В ожидании перемен / Реформа правоохранительных органов: преодоление произвола. М., Демос. 2005, 416 с.

[19]  Опыт Канады по реабилитации ветеранов конфликта представлен в Разделе 4 книги.

[20]  Первые являются сотрудниками кадровой службы, вторые – медико-санитарных частей. О психологической службе в МВД см.: Новикова А. Психологическая служба в МВД.

[21]  О приоритетах ведомственной психологической службы см.: Новикова А. Психологическая служба МВД.

[22]  Из интервью с командированным в Чечню милиционером из Еврейской автономной области. Чеченская Республика

[23]  Мы также планируем издать эту памятку широким тиражом и надеемся на поддержку МВД России.

[24]  О сложностях в получении статуса см.: Сухарева О. Правовое регулирование социальной реабилитации сотрудников органов внутренних дел – ветеранов чеченского конфликта.

[25] Специальные подразделения, такие как ОМОН и СОБР (ОМСН), продолжают ездить в Чечню с той же интенсивностью.

[26] Из интервью №1 с сотрудником ОВД. Тверская область.

[27] Из интервью №3 с сотрудником ОВД. Тверская область.

[28] Из интервью №2 с сотрудником ОВД. Республика Коми.

[29] Из интервью №2 с сотрудником ОВД. Алтайский край.

[30] Из интервью №2 с сотрудником ОВД. Тверская область.

[31] Из интервью №1 с сотрудником ОВД. Республика Коми.

[32] Из интервью №3 с бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[33] Из интервью №1 с сотрудником ОВД. Тверская область.

[34] Из интервью №3 с бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[35] Из интервью №4 с бойцом ОМОНа. Алтайский край.

[36] Из интервью №3 с сотрудником ОВД. Тверская область.

[37] Из интервью №3 с сотрудником ОВД. Республика Коми.

[38] Из интервью №2 с бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[39] Там же.

[40]  Из интервью №1 с бойцом ОМОНа. Алтайский край.

[41]  Из интервью №2 с бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[42]  Из интервью №2 с бойцом ОМОНа. Алтайский край.

[43] Из интервью №1 с бывшим сотрудником ОВД. Республика Коми.

[44] Из интервью №1 с бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[45] Там же.

[46] Из интервью №2 с бойцом ОМОНа. Республика Коми.

[47] Из интервью №1 с бывшим сотрудником ОВД. Тверская область.

[48] Из интервью №2 с сотрудником ОВД. Тверская область.

[49] Из интервью №1 с сотрудником ОВД. Алтайский край.

[50]  Из интервью №3 с бойцом ОМОНа. Алтайский край.

[51] Из интервью №1 с бойцом ОМОНа. Тверская область.

[52] Из интервью №4 с бойцом ОМОНа. Алтайский край.

[53] Из интервью №2 с бойцом ОМОНа. Алтайский край.

[54]  Из интервью №3 с сотрудником ОВД. Тверская область.

[55]  Из интервью №3 с сотрудником ОВД. Республика Коми.

Нестандартные ограждения из нержавеющей стали