Этнополитический маятник: цикличность этнополитических процессов в постсоветской РоссииПостсоветскую историю России легко разделить на два периода по времени правления двух лидеров. Сравнение «эпохи Ельцина» с «эпохой Путина» сегодня пользуется популярностью у политологов, и такой компаративизм не лишен эвристичности. Наиболее бурные процессы, связанные с инерцией распада СССР и становлением новой федерации в России, массовым притоком мигрантов из республик бывшего Союза, столкновением внутри российской политической элиты (между президентом и парламентом) и радикальным переделом собственности v все это приходится в основном на первый период правления Ельцина. Назовем его условно «эпохой революции». Затем происходит определенное затухание коллизий так называемой травматической трансформации и наступает иной период, который я условно назову «эпохой стабилизации». Последнюю не нужно отождествлять с понятиями «политическая стабильность» и тем более v «стабильное развитие». Первый временной отрезок датируется 1991-1998 годами (хотя многие травматические перемены социального, политического и экономического характера начались в России тремя годами ранее и завершились к 1996 году). Второй период v стабилизация v начался с 1999 года, совпав по времени с фактическим приходом к власти В. Путина.
В этнополитической сфере важнейшая особенность, разделяющая «эпоху революции» и «эпоху стабилизации» - чередование активности этнических меньшинств и этнического большинства [
1].
Маятник активности этнических общностей
Первый период постсоветской России, впрочем, так же как и предшествующие ему 4-5 последних лет жизни Советского Союза, прошли под знаком активности этнических меньшинств. Эхом распада СССР или сохранением его инерции стал «парад cуверенитетов» v принятие российскими республиками деклараций о суверенитете, очень похожих на принятые в 1990-1991 годах союзными республиками, ставшими вскоре независимыми государствами. Этнические и межэтнические конфликты также были уделом меньшинств: осетино-ингушские и осетино-грузинские вооруженные столкновения; обострение отношений между балкарцами и кабардинцами, карачаевцами и черкесами, между многочисленными народами Дагестана; ни в одном из этих конфликтов русские непосредственно не участвовали. Даже на международной арене в отношениях России с новыми независимыми государствами на первом этапе наибольшую активность проявляли опять-таки этнические меньшинства. Примером также может служить «абхазский конфликт» и участие в нем больших групп волонтеров, состоящих из представителей народов Северного Кавказа. Однако уже к середине 1990-х годов становится заметным спад активности меньшинств. С этого времени не было ни одной серьезной вспышки этнического сепаратизма, за исключением Чечни, о которой особый разговор.
Совершенно иную динамику активности продемонстрировало этническое большинство России. Оно было пассивно в «революционную эпоху» и зримо активизировалось как раз в «эпоху стабилизации». Обращает на себя внимание различная по временным отрезкам реакция большинства на одни и те же явления. Начнем с миграции этнических русских в Россию из стран СНГ. За десятилетие 1990-х оттуда в РФ прибыло около 3 млн русских, в том числе без малого 1,9 млн человек только из одного Казахстана! Большая часть иммиграции (почти 2 млн человек) пришлась на первые 4 года жизни новой России, но в то время такой беспрецедентный по мировым и мирного времени масштабам миграционный приток остался почти незамеченным в политической жизни страны [Human... 2001, р. 84]. Напротив, в «эпоху стабилизации» проблема вытеснения русских из бывших союзных республик стала одной из самых расхожих тем в политическом обиходе[
2]
Да и сам распад СССР в первую из рассматриваемых эпох не только не вызывал сколько-нибудь заметного политического брожения в российском обществе, но даже не фиксировался социологическими замерами в качестве психологически значимого фактора. Опросы ВЦИОМ 1993 года, в частности, показали, что россияне сделали выбор в пользу независимого развития России. Косвенным подтверждением справедливости такого вывода могут служить ответы на вопрос: «Если в ближайшее время состоятся выборы в новый парламент России, за какого кандидата вы бы предпочли голосовать?». Лишь 25,5% ответили: «за сторонника воссоздания Союза», а большинство v 51,5% v предпочли «сторонника независимого развития России». Эти исследования, казалось бы, выявили процесс адаптации россиян к новой геополитической реальности: зона их актуального интереса за пределами России ограничилась лишь двумя славянскими республиками v Украиной и Белоруссией, и Казахстаном, который продолжал восприниматься как наполовину русская страна. Однако в «эпоху стабилизации» именно распад Советского Союза стал расцениваться этническим большинством как наиболее болезненное событие недавней истории. И если в первый период русский язык без сопротивления принимал навязанные ему новые слова и обороты типа «в Украину», «Кыргызстан», «Тыва», то во второй стало заметным радикальное, порой демонстративное их отторжение (подробнее см. [Па-ин, 1995, с. 66; Общественное... 2002, с. 19]).
Чувствуете ли вы в настоящее время враждебность к себе со стороны людей других национальностей? (в % к числу ответивших)
| Очень часто | Довольно часто | Редко | Никогда | Затруднились с ответом |
Русские | 1,2 | 8,8 | 28,8 | 59,4 | 1,8 |
Другие | 0,7 | 4,9 | 20,0 | 74,1 | 0,3 |
При этом исследования Л. Дробижевой показали: уровень сформированности этнического самосознания русских даже в начале второго периода был ниже, чем у представителей меньшинств. Так, на подсказку в социологической анкете: «Я никогда не забываю, что я...» (далее указывается национальность респондента) в 1999 году утвердительно ответили 82% осетин, 70% якутов, 60% татар и только 40% русских. Однако за период 1994-1999 годов у всех перечисленных групп меньшинств прирост доли лиц с ярко выраженным этническим самосознанием составил 10-15%, а у русских он удвоился, причем быстрее всего росли наиболее эмоционально выраженные его формы. Если в 1994 году не более 8% русских жителей республик считали, что «любые средства хороши для отстаивания благополучия моего народа», то спустя 5 лет и в республиках, и v впервые v в регионах Большой России такую позицию заняло более 25%[
3] . Увеличивается, к сожалению, и число приверженцев радикально националистической установки «Россия v для русских». Данные ВЦИОМ, например, показывают, что доля людей, полностью или частично поддерживающих эту идею, с 1998 по 2002 год возросла с 45% до 55% (более 2/3 опрошенных v русские). Тогда как большинство представителей других национальностей v 59% v дали упомянутому лозунгу крайне негативную оценку, назвав его «настоящим фашизмом» [Общественное... 2002, с. 128].
Впечатляющая картина массовых этнических фобий среди русского большинства разворачивается при анализе ответов на вопрос о том, представляют ли сейчас угрозу для безопасности России проживающие в ней нерусские: 57,7% опрошенных русских ощущают эту угрозу как «большую» или хотя бы «некоторую». Негативный ответ,- «никакой угрозы» дали лишь 19,6% (это вдвое меньше, чем представители других национальностей, v 41,8%) [Опрос... 2000]. Правда, ответы на другой вопрос, в котором речь шла об угрозах не стране, а конкретным людям, показали, что уровень этнофобии у русских не столь уж драматичен, как может показаться (см. табл.) [Опрос... 2002].
Из таблицы видно, что большинство людей (59% русских и 74% нерусских) никогда не испытывают по отношению к себе враждебности со стороны представителей других народов России. Но обращает на себя внимание факт, что по всем вариантам ответов, особенно фиксирующих крайние формы этнической подозрительности (ответы первых двух граф) русские больше, чем представители меньшинств, озабочены отношением к себе со стороны представителей других этносов. Такой результат v весьма неожиданный, поскольку большинство проявляет обычно меньшую этническую озабоченность, чем меньшинства. Это доказано многочисленными исследованиями, проведенными в разных странах мира и, что особенно важно, в СССР в 1970-1980-х годах [Русские... 1992, с. 418].
Изменились также география и характер этнополитической напряженности. В «революционный период» зонами повышенного ее уровня были республики в составе России, а конфликтность имела в основном как бы «вертикальную» направленность: «»этнические» регионы v федеральный центр». В эпоху стабилизации ситуация изменилась, и основной зоной межэтнических конфликтов стали русские края/области, особенно на юге страны. Характер же конфликтов приобрел «горизонтальную» направленность, развиваясь по линии «русское большинство v этнические меньшинства». На обширной территории v от Воронежской области до Краснодарского края v усилилась неприязнь к меньшинствам, особенно к выходцам с Кавказа и Средней Азии; наблюдается альянс русских националистических движений со скинхедами. Исследования Центра этнополитических и региональных исследований (ЦЭПРИ) показали, что даже в группе сравнительно благополучных областей этой зоны заметен рост ксенофобии и связанных с ней проявлений дискриминации[
4]
Наиболее надежный инструмент для их анализа v частные объявления. Мною в 2002 году было проанализировано свыше 8,2 тыс. бесплатных объявлений в газетах «Из рук в руки», «Все для всех» и др. Из 4,4 тыс. объявлений о сдаче жилья в каждом десятом фигурируют пометки «только русским», «только русской семье». Впрочем, доля таких ограничений заметно варьируется по регионам, но даже в Астраханской области, одной из самых толерантных по всем показателям, в 2,1% объявлений встречается жесткая формулировка: «лицам кавказской национальности не беспокоиться». Учитывая сложившуюся ситуацию на рынке жилья, лица, ищущие его, зачастую сами указывают свою национальность. Из 3,7 тыс. объявлений о съеме, опубликованных в местных газетах, такая информация присутствовала в 17,3% (наиболее распространены формулировки «для русской семьи», «русского мужчины», «русской женщины», «русской девушки»). Повсеместно доля объявлений с этническим уклоном выше среди объявлений о найме жилья, чем среди объявлений о его продаже (см. рис.).
Более пристальный анализ показал, что доля идущих вразрез с федеральным законодательством «этнических» ограничений в объявлениях о сдаче жилья в СМИ явно занижена и не отражает местные реалии ввиду контроля за их содержанием со стороны властей. Об этом свидетельствует сопоставление печатных (в прессе) и расклеенных объявлений о сдаче или найме жилья. Доля объявлений «только для русских» среди вторых вчетверо выше, чем среди первых, когда речь идет о сдаче помещения, и вдвое - когда о найме.

Большинство российских этносоциологов определяют рост этнической тревожности русских как реакцию на предшествующую активизацию этнических меньшинств. Иначе говоря, речь идет о прямом ответе русских на рост негативного отношения к ним со стороны национальных движений других народов СССР и России, зачастую переносивших на этническое большинство грехи советского режима[
5]. Мне такая гипотеза представляется упрощенной, не объясняющей ряд известных фактов. Во-первых, она не учитывает незначительную численность и малое влияние той категории русских в России, которая имела непосредственный негативный опыт межэтнического общения, а именно v мигрантов из СНГ и жителей некоторых республик РФ. Трудно представить, что эти категории русских заразили своими фобиями все остальное население России, поскольку симпатии и сочувствие к мигрантам «своей» национальности были и остаются весьма низкими. Во-вторых, гипотеза прямого негативного опыта межнациональных контактов как источника роста этнической тревожности русских не дает ответа на главный вопрос: почему он так запоздал? Ведь пик миграций был пройден в 1994 году; к этому же времени угасли последние вспышки этнической активности (кроме Чечни). Тем не менее, рост этнической тревожности русских стал заметно проявляться лишь в конце 1990-х годов.
На мой взгляд, чередование активности этнического большинства и меньшинств могут быть сравнительно адекватно объяснены действием трех взаимосвязанных факторов. Первый v
разновременность процессов этнической мобилизации. Исходный толчок для всплеска активности был общим для обоих типов этнических общностей. Крутые исторические перемены всегда порождают кризис гражданской идентификации и стимулируют сплочение людей в рамках традиционных или, как их еще называют, примордиальных (естественных) общностей: этнических, клановых, конфессиональных. Понятно, что небольшие по численности группы, особенно локальные, территориально концентрированные, консолидируются быстрее, чем большие и расселенные на обширном пространстве. Меньшинствам легче найти в своей исторической памяти обиды, которые интерпретируются как проявления этнической дискриминации прежде всего в условиях, когда российская история, особенно советского периода, буквально переполнена фактами государственного произвола.
Второй v
изменение политических стратегий федеральной власти в отношении этнических сообществ России. Национальная политика обоих российских президентов была и остается реактивной, т.е. формируемой непосредственно как ответ на некие актуальные вызовы. В период президентства Ельцина они исходили от меньшинств, а в период президентства Путина v от этнического большинства. Односторонняя ориентация власти на поддержку той или иной группы этнических сообществ вызывала негативный ответ и консолидацию групп, «обделенных» их вниманием.
Третий v
дрейф представлений о справедливости или же несправедливости этнической политики. Российская интеллектуальная элита постоянна в своем убеждении о несправедливом ее характере, выражающемся в поддержке одних этносов в ущерб другим. Однако если в период перестройки и в начале эпохи Ельцина доминировала идея «покаяния» русского народа перед меньшинствами за грехи имперской политики, то в «эпоху стабилизации» все более популярными стали представления о комплексе обид русскому народу, нанесенному как со стороны «иных народов», так и властей, предоставляющих тем неоправданные преимущества. При этом пятилетний период, разделяющий спад активности одних этнических общностей и подъем других, был временем освоения этих представлений в массовом сознании и их политической актуализации. Первая из перечисленных гипотез, на мой взгляд, не требует особых доказательств, тогда как две другие стоит рассмотреть подробнее.
Маятник политических стратегий
После того как республики в составе РФ продемонстрировали «парад суверенитетов», непреодолимое желание повысить свой статус возникло у российских краев и областей (о своих суверенных правах объявили даже административные районы в некоторых городах). Инерция распада СССР набирала силу, и никто в то время еще не знал, когда и на каком территориальном уровне она может завершиться. Сложившаяся ситуация в значительной мере продиктовала политическую стратегию Ельцина во взаимоотношении с наиболее активной тогда частью общества v с региональными политическими элитами. И, на мой взгляд, именно стратегия Ельцина, основанная на переговорном процессе, достижении компромиссов, взаимных уступок, сделанных как федеральной властью, так и лидерами республик, помогла переломить негативные тенденции в федеративных отношениях. Договоры о разграничении властных полномочий между федеральным центром и субъектами Федерации, а также Договор об общественном согласии (1994 год), подписанный всеми территориями, кроме Чечни, значительно ограничили возможность провозглашения лидерами республик, краев, областей их выхода из состава государства. Ибо все они признали, что «реализация прав субъектов Федерации возможна только при обеспечении государственной целостности России, ее политического, экономического и правового единства» [Договор... 1994].
С конца 1993 года в России установился новый политический порядок, в основе которого лежали не только формальные, но и устные договоренности между президентом Ельциным и лидерами республик. При этом в обмен на расширение своих прав на федеральном уровне региональные элиты взяли на себя обязательство усмирить наиболее радикальные национальные движения. И с тех пор не наблюдалось ни одного проявления этнического сепаратизма, за исключением конфликта с Чеченской республикой, которая в то время ни в каких договоренностях с лидерами России не участвовала.
Такие перемены были тогда подмечены российским общественным мнением. В массовом сознании россиян постепенно росла уверенность в том, что целостность РФ укрепляется, а главное, уменьшается угроза вооруженных конфликтов v неизбежного спутника распада страны. Об этом неопровержимо свидетельствовали материалы мониторинговых социологических исследований ВЦИОМ. Если в первые два года существования постсоветской России более 50% ее жителей испытывали страх грядущего уже в ближайшие месяцы взрыва вооруженных конфликтов, то к концу 1993 года большинство демонстрировало определенный оптимизм. Но прошло время, и политика компромиссов стала восприниматься большинством россиян как стратегия односторонних уступок республикам, как начало развала России и даже как злой умысел: «Те же, кто развалил СССР, теперь разваливают Россию». Большей частью такие представления имеют мало общего с реальностью. Например, знаменитая фраза Ельцина: «Берите суверенитета столько, сколько сможете освоить», оброненная им в Татарстане в 1992 году, сегодня трактуется чуть ли не как начало дезинтеграции России. Но ведь она прозвучала не до, а после «парада суверенитетов», и не только не подтолкнула республики к большей суверенитезации, но, как уже было показано, предшествовала процессу стабилизации отношений регионов и федерального центра.
Договор федеральной власти с Татарстаном (1994 год) с нарастающей силой осуждается наиболее консервативными государственниками. В действительности же он был полезен как для Татарстана, так и для Федерации в целом. Он резко ослабил позиции радикально настроенных националистических сил в республике, влияние которых основывалось почти целиком на страхе населения перед образом «имперского врага».
Не случайно татарские радикальные националисты крайне негативно оценили этот договор. В феврале 1994 года делегаты Второго всетатарского курултая осудили его как капитуляцию перед «имперским центром» [Политические...]. Также спорными можно считать весьма распространенные представления о несправедливости и нецелесообразности предоставления ряду республик налоговых льгот. Например, ныне не только общественное мнение, но и большинство экспертов-экономистов осуждают идею создания «офшорной зоны» в Ингушетии. Однако, на мой взгляд, нельзя не согласиться с бывшим секретарем Совета безопасности России И.Рыбкиным, отмечающим, что без такой зоны не удалось бы предотвратить вовлечения Ингушетии в чеченский конфликт [Рыбкин, Дубнов, 2003, с. 15]. Это значит, что налоговые потери от офшора ничтожно малы по сравнению с возможными тратами бюджетных средств на войну с Ингушетией, не говоря уже о неизбежных в таких случаях потерях человеческих жизней.
С точки зрения воздействия социальных представлений на политику, не столь уж важно, насколько они реалистичны. Если представления возникли и стали массовыми, то они влияют на политический процесс ничуть не меньше, чем реальность [Thomas, Znaniecki, 1939, p. 79]. Думаю, что именно из такой реальности, основанной на массовых и во многом мифологизированных представлениях, выросла стратегия Путина, ключевыми идеями которой являются создание «единой исполнительной вертикали» и ограничение политической роли региональной элиты и прежде всего роли лидеров республик.
Эти задачи прямо или косвенно были поставлены в первых законодательных инициативах второго президента России. Они обосновывались необходимостью преодоления дезинтеграции, опасность которой, на мой взгляд, к тому времени уже миновала. В своем первом послании Федеральному собранию в 2000 году Путин отметил: «У нас еще нет полноценного федеративного государства. Хочу это подчеркнуть: у нас есть, у нас создано децентрализованное государство» [Послание... 2000]. Замечу здесь, что децентрализация вовсе не равнозначна дезинтеграции. Федеративное государство по определению децентрализовано, поскольку основывается на принципе субсидиарности, предусматривающем сохранение за центральной властью лишь узкого круга базовых функций управления и передачу всех остальных региональным властям. В следующем своем послании президент снова показал, что он не делает различий между децентрализацией и дезинтеграцией, которую, по его словам, федеральной власти удалось переломить всего лишь за девять месяцев, разделявших оба послания. «Сегодня, v подчеркнул Путин, v уже можно сказать: период «расползания» государственности уже позади. Дезинтеграция государства, о которой говорилось в предыдущем Послании, остановлена» [Послание... 2001].
Я еще коснусь оценки роли тех механизмов, с помощью которых удалось в невиданно короткие сроки переломить процесс «дезинтеграции государства». Сейчас же стоит задаться вопросом: существовала ли такая опасность в действительности? Ранее отмечалось, что с середины 1990-х годов в регионах России не было зафиксировано ни одного серьезного проявления сепаратизма, за исключением Чечни, где он проявляется и сегодня, когда «расползание государственности» вроде бы осталось позади. Уже во время второго президентского срока Ельцина в Кремле не выстраивалась очередь региональных лидеров за подписанием новых договоров о разделе полномочий с Центром. Да и соглашения, подписанные после договора с Татарстаном, отличал такой уровень декларативности прав регионов, что даже самые ревностные сторонники централизации и унитаризма не упоминают их как доказательство угрозы дезинтеграции. Устойчивость российской федеративной системы прошла проверку на прочность в период экономического кризиса августа 1998 года, хотя поначалу казалось, что именно он подтолкнет Федерацию к неминуемому распаду. Но ни тогда, ни позднее не было никакой нужды в чрезвычайных административных мерах, поскольку в России сложились классические механизмы обеспечения ее территориальной целостности.
Уже через три недели после дефолта и шока, на время парализовавшего всю систему правления, федеральная власть применила обычные правовые способы борьбы с экономической автаркией, использование которых привело к неожиданно быстрому успеху. Так, 23 сентября 1998 года Генеральный прокурор РФ Ю. Скуратов дал указание всем прокурорам субъектов Федерации проверить законность действий местных властей, и уже на следующий день это поручение было выполнено. Многие должностные лица, пусть и не первые, а всего лишь исполнители, были привлечены к уголовной ответственности. Ранее, 10 сентября Центральный банк России отозвал лицензию банка Калмыкии, по сути, ликвидировав его. Республика дорого заплатила за попытку присвоить средства, предназначенные для уплаты федеральных налогов [ТАСС... 1998]. С «аграрным сепаратизмом» довольно быстро и жестко расправился рынок: те края и области, которые ограничили вывоз продовольствия, в ответ перестали получать бензин и горюче-смазочные материалы, поэтому вынуждены были сами отменить свои решения. Ни в одном из регионов не удался эксперимент по административному замораживанию цен. Так что к октябрю 1998 года от проявлений экономического сепаратизма в России не осталось и следа, и сегодня о том эпизоде помнят разве что специалисты. Словом, уже тогда вполне уверенно можно было утверждать, что период «расползания государственности» завершился.
Зачем же президенту Путину в 2000 году нужно было возвращаться к идеям, возникшим в период кризиса 1998 года, и к тому же усиливать их административную жесткость, если необходимость в таких мерах отпала еще за два года до его избрания главой государства? На мой взгляд, стратегия «вертикали власти» появилась не столько в качестве ответа на проблемы федеративных отношений, сколько как реакция на настроения большинства электората России. Избиратель хочет наведения порядка в стране? Так нет ничего проще, чем имитировать его установление за счет создания федеральных округов во главе с генералами. Избиратель недоволен тем, что «региональные бароны» забрали себе слишком много власти? В ответ применяется эффектный PR-ход по изгнанию лидеров регионов из Совета Федерации.
13 мая 2003 года исполнилось три года со дня выхода Указа президента Путина о создании семи федеральных округов v первого нормативного акта из пакета по реформированию Федерации, обещанного в первом президентском Послании. Это достаточный срок, чтобы можно было делать какие-то выводы об эффективности новой региональной политики, притом не только как об элементе избирательных кампаний. Начну с реформы Совета Федерации. Прошлый его состав с исполнительной властью в конфронтацию почти не вступал. Если же обратиться к законотворческой деятельности сенаторов, то она всегда отличалась значительно большей взвешенностью, чем у Государственной думы. Совет Федерации долгое время выступал как инструмент стабилизации политической ситуации в России. Вряд ли в своем нынешнем составе он может быть эффективнее прежнего, если вывод из него региональных лидеров исключает возможность использования этого органа в качестве механизма согласования интересов центра и регионов.
Другой элемент новой административной вертикали власти v семь федеральных округов во главе с полномочными представителями президента. Попытки усилить контроль Москвы за регионами с помощью создания промежуточных административных структур, объединяющих сразу несколько регионов, предпринимались и в советское время: предтечами нынешних федеральных округов можно считать совнархозы. Однако эти любимые детища Н. Хрущева просуществовали недолго: объединив в своем составе 3-4 области, республики или края, они оказались слишком велики и поэтому сложны в управлении. Федеральные же округа значительно крупнее v по 12-13 регионов и, следовательно, эффективно управлять ими еще труднее. В дополнение следует отметить, что партийной дисциплины v основы административного управления в советское время v не существует, и уже одно это, по-моему, обрекает идею федеральных округов на провал.
Не менее важно, что федеральные министры прямо, а чаще косвенно, выражают обеспокоенность стремлением полномочных представителей поставить под контроль финансовые потоки, направляемые из центра в регионы. Чиновники администрации президента недовольны попытками полпредов влиять на распределение должностей и наград федеральных служащих в регионах. И нужно сказать, что у федеральных чиновников есть возможность блокировать активность полпредов в тех сферах, которые вызывают у них тревогу.
В целом, эффективность административных реформ как инструмента укрепления целостности федерации у меня вызывает сомнения. Хотя, если оценивать их в качестве политических технологий, с позиций воздействия на избирателей, то нововведения следует признать весьма успешными. По крайней мере элитарные слои электорального большинства сразу же оценили их высоко и позитивно. Например, А. Солженицын еще в 2000 году признал целесообразным создание Путиным семи округов во главе с «генерал-губернаторами» как реальный ответ на угрозу территориального распада страны [Мир... 2000]. А именно позиция элит во многом определяет и динамику настроений общественного мнения.
(Окончание следует)