Издательство «Лайвбук» представляет роман Джули Оцука «Будда на чердаке» (перевод Екатерины Большелаповой).
Эта книга похожа на расписанный вручную свиток, изображающий историю в сценах. В кимоно, сандалиях, с длинными черными волосами и мечтами о лучшей жизни японские женщины садятся на пароход, везущий их в Сан-Франциско. Там их ждут мужья, которых женщины видели лишь один раз на фотографии. А еще — ностальгия по родине, нужда, тяжелый труд на полях или в прачечных, неустанная забота о детях, брезгливое отношение со стороны белых и депортация в лагеря интернированных на фоне начавшейся войны. Оцука рассказывает историю сразу всех женщин, используя множественное число и превращая сумму всех этих жизней в душераздирающую человеческую трагедию, символизирующую изгнание и коллективный обман. Невероятный хор рассказчиков словно бы говорит стихами, которые наполнены сильными эмоциями, жизненной правдой и мудростью.
Предлагаем прочитать фрагмент романа.
Приезжайте, японки!
Почти все мы, пересекающие океан на этом пароходе, были девственницами. У всех были черные длинные волосы и плоские широкие ступни. Все были невысокого роста. Некоторые в детстве не ели ничего, кроме риса, и поэтому ноги у них были кривоваты. Другим едва исполнилось четырнадцать, и они еще не вышли из отрочества. Иные прежде жили в городах и одевались по-городскому. Но по большей части мы были деревенские жительницы и на корабле ходили в старых кимоно, которые носили дома.
Кое-кто из нас прежде жил в горах и видел море разве что на картинках. А дочери рыбаков вдоволь насмотрелись на море. У кого-то оно забрало отца, брата или жениха. Чей-то возлюбленный в одно несчастное утро прыгнул в воду и уплыл прочь. Теперь время отдаться на волю волн настало и для нас.
Первое, что мы сделали, оказавшись на пароходе, — показали друг другу фотографии своих мужей. Мы сделали это прежде, чем решили, кто из попутчиц нам нравится, а кто нет, прежде, чем сообщили друг другу, на каком острове жили и что заставило нас отправиться в путь, даже прежде, чем постарались запомнить имена друг друга. На всех без исключения фотографиях красовались молодые мужчины с темными глазами, густыми волосами и безупречно гладкой кожей. У них были волевые подбородки. Гордо посаженные головы. Прямые крепкие носы. Они были похожи на наших пропавших братьев и отцов, только лучше одеты: на них были серые сюртуки или европейские костюмы-тройки. Некоторые стояли на ухоженных зеленых лужайках рядом с уютными деревянными коттеджами, обнесенными белой изгородью. Другие непринужденно облокачивались на капот «форда» последней модели. Лишь немногих запечатлел фотограф в студии, где они сидели на неудобных стульях с жесткими высокими спинками, чинно сложив руки на коленях и смело глядя прямо в объектив, словно бросая вызов всему миру. Все без исключения мужья обещали встретить нас в Сан-Франциско, куда и должен был прибыть наш пароход.
Понравятся ли они нам? Сумеем ли мы полюбить их? Вот вопросы, которые волновали нас сильнее всего. Как мы узнаем их по фотографии, впервые увидев в порту?
Мы спали в трюме, в третьем классе, где было темно и грязно. Кроватями служили узкие металлические полки, закрепленные одна над другой, матрасы, тонкие и жесткие, были все в пятнах, оставленных людьми, которые путешествовали на этом пароходе до нас. Подушки были набиты соломой. Пол, влажный и скользкий, был усыпан крошками. Свет проникал сквозь один-единственный иллюминатор, и по вечерам, когда в трюме сгущалась тьма, воздух наполнялся тревожным шепотом. «Интересно, будет ли больно, когда это произойдет в первый раз?»
Наши тела метались и ворочались под тонкими одеялами. Море вздымалось и опадало. Влажный воздух становился все гуще. Наши мужья являлись нам во сне.
Снились новые деревянные сандалии, рулоны небесно-голубого шелка и дома с каминами, где нам предстояло поселиться. Во сне мы превращались в высоких и стройных красавиц. Но иногда нам снилось, что мы работаем на рисовых полях, от которых так отчаянно хотели убежать.
«Рисовые сны» были самым частым ночным кошмаром. А еще нам снились старшие сестры, превосходившие нас красотой, сестры-гейши, которых наши отцы продали в публичные дома, чтобы остальные не умерли с голоду. Тогда мы просыпались в поту и хватали ртом воздух.
На секунду я представила себя на месте сестры.
В первые дни на пароходе все страдали от морской болезни, всех тошнило, и мы то и дело перегибались через перила. У некоторых так кружилась голова, что они не могли ходить и целыми днями в оцепенении лежали на койках, не помня не только имени мужа, но и своего собственного. «Я знаю, что теперь я миссис такая-то, но какая именно?»
Некоторые, хватаясь за животы, громко взывали к Каннон, богине милосердия. «Где ты?» И упрекали ее за то, что она нас оставила. А другие страдали молча, с каждым часом становясь все зеленее. Часто посреди ночи мы просыпались от толчка большой волны и несколько мгновений не могли понять, где мы, почему постели ходят ходуном, а сердца испуганно колотятся о ребра. Землетрясение! Вот первая мысль, которая приходила нам в голову.
Мы протягивали руки к матерям, в объятиях которых спали до тех пор, пока не покинули родной дом. Спят ли они сейчас, наши матери? Видят ли сны? Ду мают ли о нас дни и ночи напролет? А может, они бредут сейчас по улицам, прогибаясь под тяжелой ношей, на три шага позади наших отцов, которые шествуют налегке? Может, втайне завидуют нам, своим дочерям, которых ожидает совсем другая участь и которым они отдали все, что имели.
Не забывают ли они проветрить наши кимоно? Накормить наших любимых кошек? Успели ли они дать нам все наставления и советы, которые считали необходимыми? «Держи чайную чашку двумя руками, не проводи много времени на солнце и никогда не говори больше, чем нужно».
Большинство из нас получили хорошее воспитание и знали все, что должна знать образцовая жена. Мы умели готовить и шить. Подавать чай, составлять икебаны и часами неподвижно сидеть на своих широких плоских ступнях, не говоря ни слова.
«Женщина должна сливаться с окружающим пространством. Она должна существовать, не подавая никаких признаков своего существования».
Мы знали, как вести себя на похоронах, и умели писать кроткие печальные стихотворения, состоящие строго из семнадцати слогов. Умели пропалывать грядки, рубить дрова, таскать ведра с водой. Тем из нас, у кого отец был мельник, доводилось проделывать долгий путь до города с тяжелым мешком за плечами, ни разу не остановившись, чтобы стереть пот со лба. «Работать — это так же естественно, как дышать».
Почти все мы обладали безупречными манерами и были изысканно вежливы, за исключением тех минут, когда качка доводила нас до исступления и мы начинали сквернословить не хуже матросов. Но большую часть времени мы говорили так, как положено благородным девицам, — высокими тонкими голосами. Как пристало благородным девицам, мы скрывали свою осведомленность в некоторых вопросах, а прогуливаясь по палубе, передвигались мелкими семенящими шажками, развернув ступни носками внутрь. Наши матери часто повторяли нам: «Ходи так, как ходят городские! Смотри, чтобы походка не выдала в тебе деревенщину!»
Каждый вечер мы усаживались стайкой на чью-нибудь койку и обсуждали неведомую страну, где нам предстояло жить. По слухам, люди там питались одним мясом и тела их были сплошь покрыты волосами (почти все мы были буддистами, мяса не ели, а волосы оставляли лишь в тех местах, где это допустимо). Деревья там достигали громадных размеров. Поля были необозримы. Женщины позволяли себе громко разговаривать и смеяться, к тому же были невероятно высокими — по слухам, на голову выше самого высокого из наших мужчин. Их язык был в десять раз труднее нашего, обычаи и традиции поражали своей странностью. Так, книги там читали не от начала к концу, а наоборот. Когда мылись в ванне, пользовались мылом, в карманах носили куски ткани, в которые сморкались, а потом прятали в карман, чтобы снова достать с той же целью. Цветом, противоположным белому, считался вовсе не красный, а черный. Какая участь ожидает нас в этой дикой стране, с тревогой спрашивали мы. Мы с трепетом представляли себя — маленьких женщин, вооруженных лишь путеводителями, — в этом царстве гигантов. Не станут ли они потешаться над нами? Плевать на нас с высоты своего роста? Сумеем ли мы доказать, что заслуживаем серьезного отношения? Но даже самые нерешительные и боязливые из нас признавали: лучше стать женой незнакомца, обосновавшегося в Америке, чем до конца своих дней жить в деревне с мужем-фермером. Ведь в Америке женщинам не приходится работать в поле, а риса и дров там так много, что хватает на всех. И куда бы вы ни пришли, мужчины будут пропускать вас вперед, распахивать перед вами двери и, приподнимая шляпу, любезно произносить: «Прошу!»
или «Только после вас!»
Некоторые из нас прежде жили в Киото, выросли в темных комнатах в задней части дома и имели хрупкое, изящное телосложение. Другие жили в Наре, трижды в день обязательно возносили молитвы, обращенные к предкам, и уверяли, что до сих пор слышат звон храмовых колоколов.
Были среди нас и дочери фермеров из Ямагути, девушки с толстыми запястьями и широкими плечами, в девять часов они всегда укладывались спать. Иные родились в маленьких горных деревушках Яманаси и лишь недавно впервые увидели поезд. Другие, напротив, появились на свет в Токио, много повидали и говорили на правильном и красивом японском языке. Они держались особняком, стараясь не смешиваться с остальными. А когда к ним обращались девушки, выросшие в Кагосиме, делали вид, что не понимают их грубого южного диалекта. Кое-кто вырос на Хоккайдо, в холодном и снежном краю, и уже начал скучать по сверкающим белым равнинам. А кто-то родился в Хиросиме, которой предстояло взлететь на воздух. Им крупно повезло, что они заблаговременно покинули родной город, хотя тогда, разумеется, никто не мог этого знать. Самой юной из нас было всего двенадцать, она родилась на восточном берегу озера Бива и еще не достигла поры полового созревания. «Родители выдали меня замуж, чтобы получить деньги».
Самой старшей уже исполнилось тридцать семь, всю свою жизнь она прожила в Ниигате, ухаживая за больным отцом, и его недавняя смерть одновременно и опечалила, и обрадовала ее. «Я всегда знала, что смогу выйти замуж только после его смерти».
Одна из нас была родом из Кумамото, где не осталось холостых мужчин: уже год, как все отправились в Маньчжурию в надежде найти там работу. То, что ей удалось выйти замуж, хотя бы в чужой стране, она считала крупной удачей. «Я едва взглянула на его фотографию и сразу сказала брачному агенту: „Он мне подходит“».
Была среди нас и женщина, выросшая в Фукусиме, в деревне, где занимались прядением шелка. Первый ее муж умер от гриппа, второй ушел к другой, помоложе и покрасивее, которая жила по другую сторону холма, и теперь она плыла в Америку, чтобы выйти замуж в третий раз. «Он здоров, не пьет и не играет в азартные игры, и этого мне вполне достаточно».
Еще одна девушка раньше жила в Нагое и зарабатывала на жизнь танцами. У нее была прозрачная белая кожа, она красиво одевалась и знала о мужчинах все, что только можно знать. Поэтому мы каждую ночь засыпали ее вопросами.
Долго ли это длится? Занимаются этим при свете или в темноте? Надо ли поднимать ноги? Лучше закрыть глаза или держать их открытыми? Как поступить, если вдруг начнешь задыхаться? Или захочешь пить? Что, если он окажется слишком тяжелым? А эта… штуковина слишком большая? Как быть, если он тебя не захочет? «С мужчинами все просто», — успокаивала она. И начинала все подробно объяснять.
Иногда мы часами лежали без сна во влажной и зыбкой темноте трюма. Покачивались на своих койках, полные надежд и страхов, и думали о том, как пережить ближайшие три недели.
