Издательство «Иностранка» представляет романы Артуро Переса-Реверте «Баталист» и «Территория команчей» (перевод Надежды Беленькой и Ирины Ляйтгиб-Бурнаева).
Бывший военный фотограф, удалившись от мира, сидит в башне и пишет фреску — свою самую важную, абсолютную, финальную работу, полную боли, крови и войны. Нынешний военный тележурналист и его оператор на Балканах караулят взрыв моста. К фотографу приходит тот, чья жизнь полетела под откос из-за одного-единственного фотокадра, — и посреди осторожных разговоров о мировом искусстве, маскирующих горе утраты, и жажду мести, и любовь, и отчаяние, и постыдные секреты, у обоих открываются глаза. Мост пока цел, но взрыв случится вот-вот, и журналисты снимут его, если успеют, если останутся живы на этой территории команчей, где «инстинкт подсказывает военному репортеру, что нужно тормозить и поворачивать назад... 〈где〉 дороги безлюдны, а дома превратились в обгоревшие руины; 〈где〉 кажется, что вот-вот наступят сумерки... 〈Где〉 ты не видишь снайперских винтовок, но они видят тебя»... «Баталист» и «Территория команчей» — две истории Артуро Переса-Реверте, вымышленная и документальная, об одном и том же: грязь, кровь, страх и горе войны в Боснии и всех прочих войн глазами людей, чья работа — смотреть и показывать другим то, что увидели. Перес-Реверте — бывший военный журналист, работавший во множестве горячих точек, прославленный автор блестящих исторических, военных, приключенческих романов, переведенных на сорок языков, создатель цикла о капитане Диего Алатристе, обладатель престижнейших литературных наград. Ему есть что рассказать о войне — он там был, и не раз. «На любой войне, — говорит он, — происходит одно и то же: где-то несчастные, полумертвые от страха люди в военной форме разных формирований стреляют друг в друга, сидя в окопах, перемазанные глиной, а какой-нибудь урод в уютном кабинете с кондиционером, покуривая сигару, далеко от линии фронта занимается разработкой дизайна знамен, созданием национальных гимнов и установкой памятников неизвестному солдату, зарабатывая таким образом на всей этой крови и дерьме». На войне невозможно быть романтиком. На войне невозможно быть объективным. На войне невозможно не понять, что войны быть не должно. «Баталист» и «Территория команчей» снабжены обширными комментариями. «Территория команчей» публикуется в новом переводе.
Предлагаем прочитать фрагмент романа «Баталист».
Гость взял со стола стакан, подержал его и поставил на то же место, не сделав глотка.
— Я хорошо помню, как вы меня сфотографировали... несмотря на то что для нас война была разной, — добавил он.
Для Фолька очередная работа. Будничная рутина. А он видел такое впервые. Его призвали всего несколько дней назад, и вот он оказался среди таких же, как он, неопытных солдат, перепугавшихся насмерть, когда против их винтовок двинулись сербские танки.
— Они разгромили нас, понимаете? В прямом смысле слова. Из сорока восьми осталось пятнадцать... Их-то вы и встретили.
— Они выглядели плачевно.
— Да, представьте себе. Мы бежали, не разбирая дороги, как кролики, пока не собрались вместе у Петровцов. Мы были так напуганы, что командиры приказали нам отступать к Вуковару... Тогда-то мы и повстречали вас и ту женщину. Помню, я очень удивился, когда ее увидел. Это фотограф, подумал я. Фоторепортер. Она быстро прошла мимо, словно не заметив нас. Я смотрел на нее, а когда обернулся, увидел вас. Вы навели объектив, прицелились — не знаю точно, как это у вас называется, — чтобы меня сфотографировать... Камера щелкнула, и вы пошли дальше — не кивнув, не сказав ни слова. Не взглянув больше в мою сторону. Думаю, вы забыли обо мне, как только опустили камеру, забыли даже о том, что я все еще стою перед вами.
— Возможно, — ответил Фольк с некоторым раздражением.
Гость кивнул на обложку с фотографией:
— Вы даже представить не можете, сколько я всего передумал за эти годы, глядя на снимок. Он помог мне многое понять о себе, о других. Я изучал свое лицо — точнее, то лицо, каким оно было в то время. Я словно видел себя со стороны, понимаете?.. Можно сказать, что на снимке изображен кто-то другой. Однако я-то думаю, что другой — это тот, кем я стал потом... А вы, — он медленно повернулся к Фольку, — не особенно изменились.
Голос звучал как-то странно. Фольк пристально изучал незнакомца, видел, как тот поднимает руку, что в данной ситуации было довольно бессмысленно. Ничего особенного не происходит, говорила ему рука. Я зашел, чтобы с вами поздороваться, вот что означает мой жест. Чего еще могу я хотеть?
— Да, — продолжил гость. — Вы действительно совершенно не изменились... Пожалуй, только волосы поседели. И больше морщин на лице. Найти вас было совсем не просто. Я побывал везде, где только мог, расспрашивая о вас. Обошел агентства, редакции журналов... Поначалу мне было известно о вас очень немного, но постепенно я узнавал все больше. Оказывается, вы известный фотограф. Говорят, один из лучших. Всю жизнь работали на войне, получили кучу премий... Однажды все бросили и исчезли. Сперва я думал, что это связано со смертью той женщины, но потом узнал, что вы проработали еще несколько лет. Вас продолжали публиковать после Боснии, Сараево и даже каких-то событий в Африке, я не ошибаюсь?
— Чего вам от меня надо?
Он не понимал, смеется гость или нет. Холодный, жесткий взгляд не сочетался с кривившей губы улыбкой.
— Благодаря вам я прославился. И мне стало интересно, кто меня сделал знаменитым.
— Как вас зовут?
— Забавно, правда? — Взгляд оставался холодным и пристальным, однако улыбка стала еще шире. — Вы сфотографировали солдата, с которым столкнулись на пару секунд. Даже имени его не знали. А фотография обошла весь мир. Потом вы забыли безымянного солдата и делали другие снимки. Фотографировали кого-то, чьего имени, скорее всего, тоже не знали. Может быть, те безымянные люди прославились, как и я... Удивительная у вас работа.
Он смолк, возможно действительно размышляя о бывшей работе Фолька и рассеянно глядя на стакан с коньяком, стоявший рядом с фотографией. Потом, словно внезапно очнувшись, взял его и поднес к губам.
— Меня зовут Иво Маркович.
— С какой стати вы меня искали?
Гость поставил стакан и вытер губы тыльной стороной руки.
— Я собираюсь вас убить.
Только пение цикад в зарослях кустарника прерывало наступившую тишину. От удивления рот Фолька приоткрылся. Он обвел глазами комнату, сердце стучало медленно и гулко. Он слышал, как оно бьется в груди.
— За что?
Он медленно отошел в сторону, всего на несколько сантиметров, каждый его шаг был предельно осторожен. Теперь он стоял вполоборота к гостю, подставив ему левое плечо. Он без труда мог протянуть руку и взять широкий острый мастерок, чья рукоятка торчала среди тюбиков и флаконов с краской. Он потянулся к рукоятке. Гость не заметил его движения — по крайней мере, не подал вида.
— Сложный вопрос. — Гость задумчиво смотрел на мастерок в руке Фолька. — Я обдумывал ваше убийство столько лет, рассчитывал каждый шаг, тем не менее ваш вопрос намного сложнее, чем кажется.
Не отрывая глаз от гостя, Фольк оценивал обстановку: свободное пространство, расстояние до двери, физические возможности. К своему удивлению, страха он не чувствовал. Он не понимал, в чем причины такого неожиданного спокойствия — в тоне и поведении незнакомца или в его собственном отношении к жизни.
— Так вот. Сейчас я вижу, что все это слишком сложно. Особенно когда человек в своем уме.
— Что, простите?
— Когда у него все в порядке с мозгами. Если он не сумасшедший. — Маркович покачал головой. — Я слишком хорошо понимаю, что вы живой человек, — сказал он просто. — Раньше, в самом начале, мне казалось, что убить — несложно. Тогда я мог сделать это без лишних разговоров. Без рассуждений. Но время не проходит впустую. Оно идет, а ты все думаешь и думаешь. У меня было достаточно времени, чтобы подумать. И обычное убийство кажется мне теперь слишком простым.
— Вы хотите сделать это прямо здесь?.. Сейчас?
— Нет. Мне нужно многое с вами обсудить. Я же сказал, что не могу сделать это вот так запросто. Сперва мне хотелось бы поговорить с вами, узнать вас получше, да и вы должны кое-что выслушать. Я хочу, чтобы вы все узнали и все поняли... Вот тогда я наконец смогу вас убить.
Он смутился, словно не был уверен, достаточно ли вежливо говорил, правильно ли построил свою речь. Фольк выдохнул воздух, скопившийся в легких.
— Что я должен узнать?
— Все о моей фотографии. Или, лучше сказать, вашей.
Оба посмотрели на мастерок, который Фольк сжимал в правой руке. Неожиданно этот предмет показался Фольку смешным и нелепым, и он положил его на место. Вновь взглянув на гостя, он уловил в его глазах смутное одобрение и кривовато улыбнулся:
— Вам не пришло в голову, что я буду защищаться?
Гость потупился. Казалось, его удивило предположение Фолька, что он не предусмотрел такую возможность. Разумеется, он об этом подумал. У всех нас есть шанс. И у Фолька, разумеется, тоже.
— Кроме того, я могу... — Фольк смутился, поскольку слово показалось ему абсурдным, — убежать.
Гость ответил не сразу. Он поднял руки, словно желая показать, что ничего в них не прячет и не собирается сию минуту зарезать собеседника, затем подошел к рюкзаку и достал потрепанный фотоальбом. Рассмотрев его обложку, Фольк узнал изданный в Англии сборник своих работ «The Eye of War»1. Гость открыл альбом и положил его на стол, рядом с обложкой «Newszoom».
— Вы не убежите. — Он перелистывал страницы, не обращая внимания на Фолька, чей взгляд был устремлен не на альбом, а на него самого. — Я много лет изучал ваши работы, сеньор Фольк. Ваши фотографии. Я их так хорошо знаю, что иногда мне казалось, что я знаю вас самого. Поэтому я уверен, что вы не убежите и ничего не станете предпринимать. Пока продолжается наша беседа, вы никуда не денетесь. Не важно, сколько пройдет дней — один или несколько... Точно пока не знаю. Есть вопросы, на которые вы, так же как я, ищете ответы.
1. Око войны (англ.).
