Проблема коммерции и искусства, коммерции и политики, политики и искусства рассматривается в статье Андрея Урицкого, которая вышла в последнем номере журнала «Новое литературное обозрение». Че Гевара, Эдуард Лимонов, Александр Бренер, Александр Солженицын, Джек Керуак, Уильям Берроуз – люди революции и рынка в ситуации, где рынок есть свобода. Сегодня «Полит.ру» публикует статью Урицкого в рубрике «Из жизни идей».
На телеэкране картинка сменяет картинку: белозубые любители правильной жвачки, свежевымытые девушки с перекрашенными волосами, игривые котята, разговорчивые собаки, вдохновенный лик Че Гевары. Взгляд скользит, внимание рассеяно. Стоп. Причем здесь команданте Че? Включаю звук. Оказывается, это реклама мобильной связи: свобода слова за сколько-то центов. Кубинский революционер — кумир одних и объект ненависти для других — превращен в пустотный знак (он же симулякр), причем соответствие между образом и рекламируемым продуктом — как в анекдоте: на заборе написано одно, а лежит аккуратная поленница дров. Между означающим и означаемым — разрыв, дыра. Че в рекламе не одинок, рядом с ним Нерон и Петр I, Чайковский и хромой Тамерлан, граф Суворов и Маяковский. В пространстве коммерческой рекламы оказываются перемолоты революция и государственничество, либерализм и консерватизм. Перемолоты и спрессованы в один ряд образов. А начиналось это соединение давно и, в общем-то, невинно.
Превращение образа Эрнесто Че Гевары из революционного символа в коммерческий бренд по-своему логично и закономерно. Точно так же, как буржуазия породила массовую культуру [1], она породила и революцию, точнее — идею революции. Причем не только политической, но и научно-технической, и сексуальной. Но сейчас речь о политической, насильственной и кровавой. Тем, кто был заинтересован в обществе стабильном и в то же время устойчиво развивающемся, пришлось научиться направлять энергию «потомков буржуазии» в безопасное русло, в том числе и втягивая революционные идеи и символы в процесс купли-продажи. Такова была не чья-то злокозненная воля или гениальная догадка — такова была логика развития. Уничтожить «буйных» и «невменяемых» значило бы лишить общество необходимого для жизни химического элемента; радикалы приносят не только разрушение, но и конструктивные перемены.
В западном обществе революция — такой же товар, как искусство или литература. Интересно присмотреться повнимательнее к обобщенной фигуре покупателя. Очень выразительный его портрет дал Хосе Ортега-и-Гассет в 1930 году в знаменитой своей книге «Восстание масс». Этот «массовый человек», живущий в комфортных условиях, дарованных ему либеральной демократией, и либеральную демократию отрицающий, против нее восстающий, — существует и поныне. Более того, именно сегодня он достиг наивысшего пика своего развития.
Милан Кундера в 1986 году отмечал, «что во всей Европе культурная элита постепенно уступает место другим элитам. Там — элите полицейского аппарата. Здесь — элите аппарата средств массовой информации. Эти новые элиты никто не обвинит в элитарности» [2]. (Речь идет о коммунистическом Востоке и демократическом Западе.) Но если в 1920—1930-х годах прошлого века «восстание масс» привело к появлению или, во всяком случае, к поддержке тоталитарных режимов, то сейчас потребитель слишком дорожит своим комфортом. Он поднакопил жирок, физический и душевный, и не будет голосовать за крайне левых и крайне правых или, не дай Бог, драться на баррикадах, но потреблять революционный продукт, приятно щекочущий нервы, — с превеликим удовольствием. Конечно, если его благополучию что-либо начнет угрожать — он кинется в объятия к любому Муссолини, но это будет уже другая история с другой географией.
Интересный автопортрет современного российского радикала представлен в романе Сергея Сакина и Павла Тетерского «Больше Бэна (Русский сюрприз для Королевы-Мамы)» [3]. Сюжет романа прост: два московских «подонка» (так они сами себя называют) едут в Лондон, где живут в трущобах, воруют в магазинах, пьют, курят и колются, испытывая «кайф жизни “на полную катушку”, головой в пропасть» [4].
Роман Сакина и Тетерского — характерная молодежная проза в ее крайне нонконформистском варианте. Если выстраивать образ нонконформиста исключительно «от противного», без какой бы то ни было положительной программы, то окажется, что быть крайним нонконформистом в современной Москве — значит быть нацистом, расистом, скинхедом или футбольным хулиганом. Потому что именно названные категории граждан являются неоспоримо отрицательными персонажами в масс-медиа и объектом осуждения для «порядочных людей». Сакин и Тетерский с вызовом называют себя расистами, скинхедами и футбольными хулиганами. Однако объективная картина такова: перед нами молодые люди с высшим образованием, начитанные, любящие роман Ремарка «Три товарища» (что для нацистов по меньшей мере странно); встретив в Лондоне симпатичных чернокожих британцев, они перестают быть расистами, и хотя по-прежнему неполиткорректно признаются в презрении и ненависти к азиатам, выглядит это в большей мере эпатажем, чем «выстраданным» убеждением.
Из мини-трактата «Подонки», включенного в текст романа в качестве приложения, следует, что в данном случае мы имеем дело со вполне традиционной группой молодежи, вполне традиционно бунтующей против мира взрослых. Будучи людьми, как уже было сказано, начитанными, Сакин и Тетерский выстраивают ряд предшественников-подонков, от Гёте и Лермонтова до Венедикта Ерофеева и Довлатова, от Маяковского и Хлебникова до Керуака и Берроуза, обыгрывая романтический образ гения-изгоя, каковой должен отбросить сияющий отблеск и на самих авторов «Больше Бэна». Очевидно, что «немытые и вечно нетрезвые лузеры» очень хотят продемонстрировать, что они, в общем-то, «хорошие мальчики» — на лицо ужасные, добрые внутри. В доказательство — несколько цитат: «…слово “подонок” не имеет в данном повествовании того однозначно негативного смыслового оттенка, каким оно характеризуется в русском языке в целом. Просто уж очень часто так называли и называют нас представители т.н. “интеллигенции”»; «любимым или просто заинтересовавшим их делом подонки готовы заниматься до кровавых мозолей на всех частях тела»; «подонки, как правило, очень много читают, очень много смотрят кино, по возможности посещают театры, в общем, активно приобщаются к сокровищам мировой культуры».
Принципиально противоречивый портрет обаятельного подонка, нарисованный Сакиным и Тетерским, все-таки не характерен. Характерны или подонки настоящие, дикой стаей врывающиеся на московские рынки (эти бритоголовые погромщики — тоже потребители радикальной продукции определенного толка), или представители среднего класса, читатели «умных книг». Последние недовольны своей жизнью и обществом, в котором живут. Человеку свойственно быть неудовлетворенным всегда и везде, да и мир наш и вправду не слишком хорош, но перевести недовольство в плоскость практическую (переселиться из города в лес, уехать в Тибет, примкнуть к политической подпольной группе) — значило бы отказаться от привычного комфорта, подвергнуть себя опасности и потребовало бы затраты сил и ума. Гораздо проще приобщиться к модным веяниям и купить с десяток томов и брошюр издательств «Гилея» и «УльтраКультура». Оно и хорошо, поскольку не опасно для окружающих, но возникает еще одна проблема — проблема интеллектуальной чистоплотности. Дело в том, что сегодняшний революционер-потребитель потребляет слишком разнообразный продукт: и правый, и левый, и коммунистический, и фашистский, лишь бы радикальный, — и с одинаковым аппетитом. Так, среди авторов уже упоминавшегося издательства «УльтраКультура» есть и анархист Алексей Цветков-младший, и исламский фундаменталист Гейдар Джемаль, и левый социалист Борис Кагарлицкий, которых, если сопоставлять тексты, иначе как идейными врагами не назовешь.
Возглавляющего «УльтраКультуру» Илью Кормильцева понять можно: формально говоря, он дает высказаться интересным для него авторам, а сам остается за кадром, так что некоторый минимум приличий сохранен. Литературный критик и публицист, ведущий обозреватель нынешнего «Ex Libris» Лев Пирогов поставил себя в положение более неприятное. Прочтя книжку славянофильскую, он пишет славянофильскую рецензию, прочтя леворадикальную книжку — соответственную статейку. Важны для Пирогова лишь антилиберализм и антизападничество, а с каких позиций громить ненавистного врага — ему безразлично [5]. Лев Пирогов — в некотором роде радикальный выразитель взглядов радикал-потребителя, толком не понимающего, чего хотеть: исламской республики, нового Советского Союза или торжества «мировой деревни» (с антиамериканским уклоном), но хорошо знающего, что без денег не прожить.
Осталось выяснить: как чувствует себя художник, оказавшийся на просторах рынка. Сразу скажем: плохо он себя чувствует, если он действительно художник, а не ремесленник. (Быть хорошим ремесленником не зазорно, но ремесленник решает иные задачи.) Художник стремится преодолеть коммерческие законы существования. Примеры в современной российской литературе и в современном искусстве найти труда не составит: это и эстетика «не-Х» Николая Байтова [6], и принципиальное ускользание от читателя, проповедуемое Станиславом Львовским [7], и нонспектакулярность (незрелищность) Анатолия Осмоловского. Цель у всех одна: защитить автономность искусства от рынка. За независимость они платят непопулярностью. Платят сознательно, таков их выбор. Поэтому очень странно слушать или читать рассуждения о том, сколь благотворна была цензура, развивавшая у писателя мускулатуру сопротивления, и как дрябл и расслаблен он становится в условиях свободы. Неужели противостоять можно только жандарму? Писать вообще трудно, в любые времена.
Художник-революционер (не новатор, а именно революционер, воодушевленный социальными и политическими амбициями) оказывается в более сложном положении. Он хочет распространять свои идеи. Наиболее простой и эффективный путь — придать идеям товарный вид и выбросить на рынок. В случае успеха вслед за революционным продуктом объектом рынка становится сам революционер, обратившийся в знак. По этому же пути идут и некоторые политики, сознательно или инстинктивно превращающие свою политическую деятельность в бесконечный спектакль, круглосуточный перформанс. Жириновский, рабочий-коммунист Шандыбин, Алексей Митрофанов вкупе с Прохановым и Лимоновым давно стали завсегдатаями ток-шоу и персонажами скандальной хроники. Они давно стали знаками, фоном для рекламы. Впрочем, Лимонов-писатель все-таки не совпадает с Лимоновым-политиком, даже публицистические его книги проходят по разряду словесности, — а вот выступления НБП, партии, несомненно, экстремистской, по форме более всего напоминают акционную деятельность московских художников 1990-х годов и еще больше востребованы на рынке новостей.
Здесь нелишне заметить, что один их самых известных тогдашних акционистов, Александр Бренер, уже тогда придавал своей деятельности политический смысл [8], а позже вместе с австрийской художницей Барбарой Шурц написал нечто вроде справочника по политическому и художественному радикализму [9]. Кстати говоря, в их книге есть замечательный эпизод, имеющий прямое отношение к нашей теме: Бренер и Шурц, наслушавшись известий о сапатистской революции «субкоманданте Маркоса», поехали в Мексику; поехали, не зная языка и без определенных целей, но в надежде встретить там мужественных повстанцев. Далее предоставим слово самим путешественникам:
…мы провели в Мексике восхитительный месяц. Две недели мы прожили в Мехико-сити, неделю купались в Акапулько, осмотрели все музеи (включая музей Троцкого и музей Фриды Кало), посетили кое-какие достопримечательности в Гуарнаваке и Таско — и вылетели обратно в Европу. Никакого субкоманданте Маркоса (только майки и деревянные «иконки» с его изображениями), никаких революционных индейцев в масках мы так и не повстречали [10].
Итак, сегодня возникает подобие замкнутого круга: если писатель (не обязательно революционер) популярен, он оказывается вовлеченным в рыночную карусель, рискует потерять себя и стать знаком, симулякром. Чтобы этого избежать, он должен скрываться, прятаться, изображать из себя эскаписта — более или менее эффектно, более или менее успешно. Он может запереть ворота своего дома и стать вермонтским отшельником, может прекратить писать, как Сэлинджер, может надеть черные очки и запретить себя фотографировать, как Пелевин в 1990-е годы. Но в целом это все бесполезно. Все они, включая Солженицына, — люди рынка, а выход из иллюзорного лабиринта подсказал лет 200 назад Александр Сергеевич Пушкин: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Опасности рынка велики, пошлость его неизмерима, но сохранить вдохновение непроданным возможно. А вот сталинская советская власть покупала как раз вдохновение, расплачиваясь не только и не столько жизненными благами, дачами и спецобслуживанием, но правом на жизнь. Результат известен. Перефразируя известное изречение Черчилля (который, в свою очередь, повторил формулу того же Ортеги-и-Гассета), скажем, что рынок искусства отвратителен, но отсутствие свободы (а рынок, увы, есть неотъемлемый атрибут свободы) для искусства гибельно. Борцы с пошлостью слишком часто скатываются к борьбе с человеком, ибо человек сам по себе пошл, чтобы об этом ни говорил пьяный бомж Сатин. Человек хочет есть, пить, развлекаться и совокупляться, он вовсе не хочет думать, напрягаться и не любит, когда его «напрягают», но человек достоин снисхождения. В романе Сорокина «Лёд» очень хорошо написано превращение деревенской девочки в монстра: текст [11] по мере этого превращения из пластичного и мягкого постепенно становится схематичным и сухим; текст внутренне омертвляется. Люди-лучи, существа, говорящие сердцем, не пошлые, не продающиеся и не покупающие, несут в себе смерть [12]. Выбор прост: убить человека или быть готовым его простить. Третьего не бывает.
Примечания
1. Этот процесс, начавшийся во второй четверти XIX века, анализировался много раз. См., например: Дубин Б. Что такое массовая литература? // Ex Libris НГ. 1997. 20 ноября. С. 3.
2. Кундера М. Семьдесят три слова / Предисл. и пер. Натальи Санниковой // Урал. 2001. № 5.
3. Роман публиковался с продолжением в журнале «Птюч» в 2001 г. и в том же году вышел отдельной книгой.
4. Здесь и далее цитирую по электронной копии романа.
5. См., например: Пирогов Л. Гуд бай, Америка, oh… // Ex Libris НГ. 2003. 19 июня; он же. За юродивыми идут пророки // Ex Libris НГ. 2003. 21 августа; он же. Инструкции Дориана Грея // Ex Libris НГ. 2003. 16 октября.
6. Байтов Н. Эстетика не-Х // НЛО. 1999. № 39. С. 254--258.
7. См.: Урицкий А. Тонкие круги одиночества // Дружба народов. 2003. № 10. С. 206—210.
8. Ныне он считает свою деятельность имеющей в первую очередь социально-политические цели. См. беседу А. Бренера и Б. Шурц с Глебом Моревым в журнале «Критическая масса» (2002. № 1).
9. Бренер А., Шурц Б. Что делать? 54 технологии культурного сопротивления отношениям власти в эпоху позднего капитализма. М.: Гилея, 1999.
10. Бренер А., Шурц Б. Что делать? С. 14.
11. Имеется в виду вторая часть романа, написанная от лица сначала девушки, а потом «просветленной» пожилой женщины по имени Храм.
12. Сорокин впервые написал противоречивый роман: содержащаяся в нем радикальная критика языка явно не стыкуется с гуманистическим пафосом, каковой, кажется, попал в текст чуть ли не против воли автора, особенно если учесть утверждение Сорокина, что роман — ницшеанский.
