Мы публикуем вводную часть статьи филолога, историка культуры, шеф-редактора журнала «Неприкосновенный запас» Ильи Калинина (р. 1975), опубликованной в тематическом номере журнала, целиком посвященном культурным, социальным и политическим импликациям цивилизации, работающей на нефти. Полностью этот текст можно прочитать здесь.
Став основным энергетическим ресурсом мировой экономики XX--XXI веков, нефть оказалась и одним из значимых объектов культурной рефлексии. Но если материальная основа добычи и технологической переработки нефти носит относительно общий характер (отличия в данном случае связаны не с национальными или культурно-историческими контекстами, а с географическими условиями и химическими данными добываемой нефти1), то специфика ее культурной переработки значительно более разнообразна, так что ее продукты могут отличаться друг от друга вплоть до полной противоположности.
Западный гуманитарный дискурс о нефти видит в ней растянутую во времени катастрофу, грозящую разрешиться апокалиптическим финалом: нефть предстает как воплощение человеческой алчности и агрессии, как причина социальных и этнических конфликтов, войн между государствами и отчуждения между человеком и природой. Традиция, художественно воплощенная еще в романе Эптона Синклера «Нефть» (1927), продолжает работать до сих пор, вдохновляя не только писателей и кинематографистов2, но и экологических активистов, пытающихся привлечь общественное внимание к самоубийственным эффектам цивилизации, основанной на потреблении нефтепродуктов; а также политологов, обнаруживающих устойчивую корреляцию между ресурсной зависимостью («нефтяным проклятием»), авторитарным правлением, низким уровнем инвестиций в человеческий капитал и милитаризацией внешней политики; экономистов, видящих в нефтяной зависимости источник хозяйственной отсталости; и социальных исследователей, занимающихся отношениями между транснациональными корпорациями и малыми народами, проживающими в местах нефтедобычи3. Так что даже тогда, когда этот дискурс о нефти фиксирует положительные результаты от обладания большими нефтяными запасами, он все равно рассматривает его как вызов, обращенный к правительствам и экономикам соответствующих стран, которые стоят перед необходимостью социально ответственно усваивать нефтяные доходы, не поддаваясь соблазнам, возникающим вместе с их появлением.
Политические, экономические, социокультурные последствия нефтяного богатства Ближнего Востока до недавнего времени были почти исключительно предметом описания, субъектом которого был уже упоминавшийся западный социогуманитарный дискурс с характерной для него системой критических диспозитивов. Однако неопределенность будущего этого ресурса (как с точки зрения спроса, так и с точки зрения возможности длительное время поддерживать или тем более наращивать существующий уровень нефтедобычи) заставляет политические элиты этого региона, которым принадлежат нефтеносные недра их стран, видеть в нефти не только доказательство национальной богоизбранности или основной источник всеобщего благосостояния и политической стабильности, но и угрозу4, что обещает возникновение местного, ближневосточного, критического дискурса о нефти. На данный момент есть, пожалуй, лишь один яркий пример такого рода критики -- сложно определимая по жанру книга иранского философа Резы Негарестани «Циклонопедия», предложившая своеобразную политическую теологию нефти, данную сквозь аналитическую призму спекулятивного реализма5.
Иным образом обстоит дело с российским дискурсом о нефти -- причем не только в его официальной государственно-корпоративной версии. Отличительной особенностью российской национальной традиции осмысления нефти является ее принципиальная двусмысленность, -- амбивалентность, позволяющая балансировать между полярно противоположными оценками и, в конце концов, извлекать из возникающего напряжения позитивный эффект. Нефтяной комплекс России отвечает и за чувство превосходства, и за чувство неполноценности, и за богатство, и за бедность (при этом реальное экономическое неравенство, во многом определяемое структурой распределения доходов от продажи нефти, маскируется патриотической риторикой общего национального достояния). Нефть порождает чувство вины, но говорит об искуплении долга, заводит в тупик, но обещает надежду на возрождение. «Нефть: чудовище и сокровище» (2009) называется книга Андрея Остальского (журналиста, главного редактора Русской службы Би-би-си), но присутствующая в ее названии зарифмованная антитеза отсылает не столько к неснимаемому противоречию, сколько к перспективе возможного синтеза -- чуда, превращающего чудовище в прекрасного принца. (Так позицию национал-патриотов и левых советского призыва, грезящих о национализации нефтяных месторождений, что, с их точки зрения, должно вернуть России утраченное геополитическое величие, можно описать именно через этот архетипический сюжет, в современной версии которого заколдованным принцем -- превращенным в чудовище, благодаря проискам частного капитала, -- является нефть; вопрос лишь в том, чтобы расколдовать/национализировать это олигархическое чудовище, после чего оно сразу станет русским царевичем -- неиссякаемым источником национального благосостояния.) В чем-то этот маятник российского дискурса о нефти напоминает восточнохристианскую сотериологию, согласно которой духоподъемная сила спасения оказывается «прямо пропорциональна» глубине грехопадения, а начало пути к святости ознаменовано совершением греха.
Апостол Петр трижды отрекся от Христа, что лишь усиливает безграничность христианского горизонта раскаяния, прощения и спасения. Нечто структурно подобное происходит и в случае с русским петродискурсом, не отрицающим угрозу, затаившуюся на дне нефтяных скважин, но верящим в преображающую силу спасения, способную сделать падение началом будущего возрождения, превратить проклятие в знак избранности, преобразовать грех в энергию. Так что за редкими исключениями жирные и тягучие потоки нефти завораживают даже тех, кто критикует ее роль в российской истории последнего столетия. Черная засасывающая субстанция под радужными разводами, блестящими на ее поверхности, оказывается не столько пугающей, сколько манящей. Вопрос в том, каким образом связаны между собой социально-политическая и экономическая субстанция нефти и дискурсивные следы культурной рефлексии, покрывающие ее поверхность или пытающиеся проникнуть внутрь ее темной материи. Что видит культура (и прежде всего литература), глядя в черное зеркало нефти, отражающее не столько самого смотрящего, сколько его бессознательные желания и страхи?
Концептуальный сюжет, связывающий культуру, историю и залежи природных ископаемых, пронизывает не только современный российский публичный дискурс6, он является одним из распространенных повествовательных мотивов и одновременно одним из предметов художественной рефлексии современной русской литературы. Все более разворачивая и уплотняя этот метафорический комплекс, литература последних десятилетий пытается связать проблематику исторической памяти и механизмы политической экономии, законы поэтического языка и приемы политической риторики, представления о постсоветском субъекте и новой национальной идее. В результате вокруг данного концептуального ядра выстраиваются специфические версии национальной и всеобщей истории, реконструирующие расколотые семейные судьбы, вскрывающие принципы символической и реальной экономики современной России и современности в целом, вписывающие исток поэтического языка и человеческой памяти в напластования земной коры и сокрытую в них энергию, примиряющие историю и географию через обращение к геологии.
В центре этого символического комплекса располагается мотив нефти, выступающей одновременно и в качестве главного энергетического ресурса XX--XXI веков, и в качестве символа любых природных энергоносителей, скрывающихся в глубине земли. Возникает целый пласт литературных текстов, принадлежащих зачастую абсолютно непохожим друг на друга авторам, ориентирующихся на совершенно различные художественные традиции, относящихся к разным жанрам, представляющих собой и повествование, и лирику, но имеющих одну общую черту -- мифологизируемый мотив нефти. Нефть, метафоризируемая в культуре как «кровь земли» и «черное золото», определяется в такого рода текстах уже не только как главный для современности источник энергии, но как двигатель самой истории, а в случае с ее российским изводом -- и как ресурс реализации национальной программы, прячущей экономическую ущербность под маской политических амбиций. Одновременно с этим нефть может концептуализироваться в таких текстах как мнемонический фермент человеческой памяти или органический исток поэтического языка, его структурной открытости к всевозможным тропологическим метаморфозам. Более того, применительно к ряду текстов можно говорить о том, что мотив нефти перерастает границы сюжетной темы и предмета рефлексии, становясь основой «нефтяной поэтики», петропоэтики, формирующей особый «нефтяной текст» современной русской литературы. Выплеснувшись в пространство культуры, нефть превратилась в субстанцию, конденсирующую в себе историческую энергию, различные этические ценности и культурные смыслы и одновременно с этим -- благодаря своей текучести и способности к химическим превращениям -- задающую горизонт пластичного и подвижного формообразования, характерного для современной культуры.
Объективная историческая логика этой метафоризации в целом достаточно очевидна. Прежде всего за ней стоит исключительная -- причем перерастающая чисто экономическое измерение -- важность нефтегазового сектора как для советской, так и особенно для постсоветской российской экономики. Для позднего советского режима нефть и газ выступали экономическими инструментами проведения политического курса, реализующего социалистический геополитический проект. Та же нефть, точнее, цены на нефть являются одним из важных элементов дискурса об экономических причинах провала этого проекта, ответственных за политический распад Восточного блока и Советского Союза, равно как и за дискредитацию самой социалистической идеи7. В этой точке, помимо объективного экономического значения обрушения цен на нефть, она сама приобретает также и символическое измерение, связанное с ностальгическим переживанием былого величия и с ресентиментом в отношении причин и виновников. В этой исторической перспективе активное развитие нефтегазового сектора в современной России может быть осмысленно и как попытка реванша, и как симптом зависимости от недавнего прошлого.
В случае с современной Россией нефте- и газодобывающие отрасли представляют собой не только один из немногих источников национального дохода, но и важный компонент национальной идеи. В несколько упрощенной форме она состоит в осознании наличия природных богатств как доказательства национального превосходства, удостоверяющего претензии на политическое могущество8. Как и прежде, природные ресурсы кладутся в основу геополитических планов построения энергетической сверхдержавы (которые были характерны для внешней российской политики на протяжении 2000-х -- начала 2010-х годов), но, в отличие от 1960--1980-х, Россия уже не может предложить миру какой-либо универсалистской идеи, инвестировав в нефть, газ и инфраструктуру их транспортировки весь свой политический и идейный потенциал и возложив на них свои стратегические надежды. Если в советском прошлом нефть была средством реализации идеологической программы, направленной в будущее, то в постсоветском настоящем она стала своеобразным ферментом, скрепляющим социальную ткань, универсальной смазкой, обеспечивающей работу социальных интеракций, основанных на потоках нефтяной ренты, двигающихся сверху вниз по все более истончающимся капиллярам перераспределения.
Однако для нас эта историческая рамка важна только как указание на внешние причины, по которым природные ресурсы (и нефть как их реальная и символическая квинтэссенция) столь важны для общественного сознания и публичного дискурса в современной России. Интересовать же нас будут те литературные метафорические трансформации, которые превращают нефть в насыщенный смыслами феномен символического порядка, объективирующийся как политэкономическая модель, культурный миф, историософский образ и даже как субстанция поэтического языка.
Используя понятие метафоры применительно к структурной организации культурного мотива нефти, я говорю не просто о риторическом приеме. Речь идет о принципиальных совпадениях, возникающих в функционировании, казалось бы, абсолютно различных сфер -- точнее, о совпадении коллективных представлений о том, как функционируют эти механизмы. При этом схваченные в обозначенной метафоре элементы (природные ресурсы/культурное наследие или на более определенном уровне: экономика/история/память/язык/нефть) работают не столько как декоративный поэтический троп, сколько как социокультурный симптом -- феномен скорее экономического (в смысле символической экономики), нежели риторического, порядка.
Здесь может возникнуть вопрос, к чему отсылает эта симптоматика: к некой «объективной реальности» функционирования процессов материального и нематериального производства или к тому, как эти механизмы воспринимаются теми, кто вовлечен в их работу? Но в интересующей нас аналитической перспективе этот вопрос не принципиален. Нас занимает та реальность, которая опознается как объективная и, соответственно, таковой и является для субъектов, находящихся внутри интересующего меня дискурсивного пространства -- в данном случае связанного с литературной рефлексией относительно механизмов и форм производства политической и национальной идентичности современной России9.
Специфика любого метафорического механизма состоит в том, что, позволяя субъектам дискурса структурировать и производить реальность, которую они осознают как объективную и внешнюю по отношению к себе10, он предоставляет и возможность обратной реконструкции, обнажающей характерный способ дискурсивного производства этой реальности. Реализуя желание говорящего, метафора несет в себе его отпечаток. Таким образом, метафора представляет собой своеобразную улику, позволяющую аналитически установить те способы думать и смотреть на вещи, которые практикует субъект. Раскручивая в обратном порядке цепочку символических отождествлений, на основе которых метафора наделяет субъекта дискурсивной властью над производимой им реальностью, мы можем приблизиться к комплексу сознательных и бессознательных мотивов, определяющих представления субъекта о той «объективной» реальности, с которой он себя отождествляет. Определенным и не случайным образом конфигурируя наш опыт, метафора -- тем более в тех случаях, когда речь идет о так называемых узуальных, языковых метафорах (вроде «нефть -- кровь земли»), постепенно превращающихся в общие места, -- проливает свет и на структуру самого опыта, а не только на структуру его репрезентации. И даже тогда, когда кто-то говорит «нефтяная грудь России» или «теплый пульсирующий сок земли»11, он как субъект дискурса о нефти отсылает не только к своему индивидуальному риторическому темпераменту, но и к постепенно сложившемуся дискурсивному диспозитиву, зафиксировавшему определенную структуру отношений между государством, обществом и нефтью. В данном случае ядром этого антропоморфного диспозитива нефти является комплекс хтонических представлений о матери-кормилице, «матери -- сырой земле», месте упокоения предков и источнике жизни их потомков. А этот архаический по своему происхождению диспозитив в свою очередь отражает прогрессирующие в современной России домодерные модели сословного общества, ручного управления, ресурсной экономики, патрон-клиентских связей, скрепленных клеем ренты12 (то есть превращенной формы все того же ресурса, структурной синекдохой которого является все та же нефть).
Прежде, чем начать говорить о литературе, нужно сказать несколько слов об общих дискурсивных координатах этого разговора. Интересующая нас симптоматика состоит в том, что в рамках доминирующего сегодня патриотического дискурса идентичности сфера культурных ценностей воспринимается, осознается и описывается в терминах природных ресурсов13. И в тот момент, когда современный российский официальный дискурс нации начал выстраивать себя через апелляцию к прошлому, через консервативный поворот к традиции, нефть, и без того играющая принципиальную роль в экономике, стала еще и материалом синтезирования национальной идентичности. Последняя в каком-то смысле и есть не что иное, как продукт культурной переработки нефти (точнее, ее необходимо рассматривать как продукт, результирующий переработку разных типов ресурсов, как материальных -- нефти, газа, угля, леса, руды, -- так и нематериальных: исторического прошлого, культурного наследия, традиционных ценностей).
В свою очередь культурная мифология нефти накопила семантический потенциал, достаточно мощный, чтобы встроить ее в национальный исторический дискурс. Оказавшись сырьем, востребованным для такого типа переработки, нефть стала не только материальным, но и символическим ресурсом. Прежним остался главный девиз российской элиты: «Ресурс должен быть освоен!».
Залегая на глубине, нефть несет в себе момент тайны и сокрытости. Эта сокрытость в свою очередь является важным фактором повышенной культурной ценности: богатство традиции не лежит на поверхности, его нужно обнаружить и присвоить в качестве «национального наследия». Политэкономический смысл идеологического консервативного поворота заключается в том, что историческое прошлое превращается в источник (или ресурс) для извлечения символического капитала. При этом специфика интереса к историческому прошлому, характерная для российской политической элиты, основывается на тех же механизмах, что и ее интерес к нефти и газу. Это представление о богатстве, залегающем где-то на глубине, которое нужно извлечь на поверхность и капитализировать. В случае с современной российской политикой памяти и культурной политикой идентичности мы имеем дело с прошлым, которое лишается собственного исторического измерения и превращается в эксплуатируемое «национальное наследие». В случае с нефтью -- это доисторическое прошлое, органические формы жизни, за сотни миллионов лет разложившиеся на углеводороды, которые сконденсировали в себе гигантский энергетический потенциал14. Ресурсная экономика, ориентированная на добычу нефти, оказывается экономикой, ориентированной на добычу далекого прошлого, символом и субстанцией которого является вязкая, липкая и сильно пахнущая жидкость. Так что злополучное «ресурсное проклятие» состоит не только в том, что блокирует модернизацию экономики, развитие человеческого капитала и демократизацию политической жизни. Оно блокирует наступление будущего, превращая настоящее в утилизацию прошлого.
Таким образом, нефть может быть определена не только как природный источник энергии. Она может быть описана как органическая субстанция далекого прошлого, актуализация которого приводит к высвобождению энергии, обладающей не только физическими свойствами, но и историческим -- равно как и мифологическим -- зарядом. Разница лишь в механизмах высвобождения энергии, сконцентрированной в том или ином типе сырья (материальном или нематериальном). Для «Газпрома» и «Роснефти» -- это технологии добычи и переработки газа и нефти. Для официальной политики национальной идентичности -- это технологии работы с традицией, которая, лишаясь собственной культурной автономии, превращается в такое же сырье, как и нефть. Для литературы и культуры в целом -- это механизмы работы памяти и языка, материализующиеся в разработке богатств нефтяной метафорики.
Постсоветская риторика модернизации, равно как и новая российская политика национальной идентичности, во многом опираются на оценочно поляризованную мифологему природных ресурсов. При этом нефть оказывается своеобразной синекдохой ресурса как такового, представая одновременно и как главный источник энергии, задействованный в современной экономике, и как ее концептуальная аллегория, как ее структурный аналог, организованный через пневматическую метафорику потоков, сетей распределения, канализирующих движение текучих субстанций (нефти или денег). За тем неисчерпаемым потенциалом метафорических превращений, который заключает в себе субстанция нефти, стоит не только объем извлекаемой из нее энергии, но и характерная для ее химической структуры подвижная валентность, сделавшая нефть основой многих современных полимеров, из которых можно делать все что угодно: от искусственной черной икры до синтетических удобрений, от искусственного меха до одноразовых пластиковых пакетов. Таким образом, нефть предстает как некая универсальная субстанция современности, завораживающая своей текучестью, метаморфируемостью, способностью обогащать тех, кто войдет с ней в соприкосновение. Нефть выступает современным подобием философского камня, необходимым для трансмутации любого металла в золото или для приготовления эликсира вечной жизни. Иными словами, нефть есть материализация такого универсального политэкономического феномена, как капитал.
Культура отвечает на эту экономическую, политическую и технологическую повестку, расширяя ее и переводя феномен ресурсов (и прежде всего нефти) на язык критической рефлексии о символической политэкономии современного мира, о структуре субъекта и поэтических механизмах производства смысла. Развиваясь в условиях почти тотальной ориентированности российской экономики на добычу и продажу энергоресурсов, современная русская культура разворачивает собственный художественный петродискурс, поэтика которого определяется нефтью и ее свойствами не только на уровне предмета, но и на уровне риторической структуры.
1 Хотя даже в этой, казалось бы, располагающейся за пределами человеческого, области возникает отчетливая антропоморфизация нефти: она бывает не только тяжелая или легкая (в зависимости от плотности), но и кислая или сладкая (в зависимости от уровня содержания серы). Подобная метафорика профессионального жаргона указывает на «социотехническое воображаемое» (термин Шейлы Ясанофф), в рамках которого нефтью питается не только современная экономика, но и человек как таковой.
2 В 2007 году роман Эптона Синклера «Нефть» был экранизирован Полом Томасом Андерсоном. Фильм «There Will Be Blood» получил множество международных кинопремий, среди прочего две премии «Оскар».
3 Назову лишь самые основные работы, суммирующие подобные подходы: Dunning T. Crude Democracy: Natural Resource Wealth and Political Regimes. New York: Cambridge University Press, 2008; Ross M. The Oil Curse: How Petroleum Wealth Shapes the Development of the World. Princeton, 2012; Barrett R., Worden D. (Eds.). Oil Culture. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2014; Wilson S, Carlson A., Szeman I. (Eds.). Petrocultures. Oil, Politics, Culture. Montreal; Kingston; London; Chicago: McGill-Queen’s University Press, 2017. См. также содержательный обзор Майкла Росса «Политические аспекты “ресурсного проклятия”», опубликованный в: Неприкосновенный запас. № 4. 2019.
4 См.: Krane J. Energy Kingdoms. Oil and Political Survival in the Persian Gulf. NewYork: Columbia University Press, 2019. Рецензию на данную монографию можно прочитать в: Неприкосновенный запас. 2019. № 4.
5 Nеgarestani R. Cyclonopedia: Complicity with Anonymous Materials. Melbourne: re.press, 2008. Перевод одной из глав этой книги, посвященной нефти и нефтепроводам как «машинам войны», используемым исламским джихадом, см.: Неприкосновенный запас. № 4. 2019.
6 Об этом см.: Калинин И. Прошлое как ограниченный ресурс: историческая политика и экономика ренты // Неприкосновенный запас. 2013. № 2(88). С. 200--214.
7 См., например: Reynolds D.B. Oil, Not Reagan, Ended Cold War // Economic and Commercial Context for Oil, Gas and Energy Law. 2004. № 3; Idem. Soviet Economic Decline: Did an Oil Crisis Cause the Transition in the Soviet Union // Journal of Energy and Development. 2000. Vol. 24. № 1. Р. 65--82. Роль нефти как одного из центральных факторов национального развития и государственного благосостояния приобретает дополнительную символическую нагрузку и в рамках экономической науки. См. только наиболее известные работы, вышедшие в последнее время: Acemoglu D., Robinson J.A. Why Nations Fall. The Origins of Power, Prosperity and Poverty. London: Profile Books, 2012; Ross M. Op. cit.
8 См.:Kalinin I. Dig This: Why the Russian State Wants Culture to Be Like Oil // The Calvert Journal. 2014. March 21 (www.calvertjournal.com/articles/show/2161/oil-culture-russia-hydrocarbons-kalinin); а также: Эткинд А. Петромачо, или Демодернизация в ресурсном государстве // Неприкосновенный запас. 2013. № 2(88). С. 156--167; см. обсуждение этой статьи в: Калинин И. Petropatria. Родина или нефть // Там же. С. 215--218.
9 Предметом нашего разговора является литература, но схожие дискурсивные ходы можно обнаружить и в публицистике, и в выступлениях первых лиц государства, и в академических исследованиях.
10 Ср.: «Наша концептуальная система играет центральную роль в определении реалий повседневной жизни. Если мы правы, предполагая, что наша концептуальная система в значительной степени метафорична, тогда то, как мы думаем, то, что узнаем из опыта, и то, что мы делаем ежедневно, имеет самое непосредственное отношение к метафоре» (Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М.: УРСС, 2004. С. 25).
11 Это -- приведенные почти наугад примеры риторической артикуляции «нефтяного бессознательного», взятые из книги, посвященной не нефти, а политической истории современной России. Ее автором является профессиональный журналист, сподвижник Бориса Ельцина на ранних этапах его демократической карьеры, министр печати и массовой информации (1990--1993) Михаил Полторанин. Неприятие жестких неолиберальных реформ и стоящей за ними команды постепенно привело его к национал-патриотизму, сталинизму и конспирологии. (Привожу эту краткую справку исключительно для того, чтобы картографировать место, из которого проговаривается данный комплекс «нефтяного бессознательного».) См.: Полторанин М. Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса. М.: Эксмо, 2010. С. 252, 455.
12 См.: Кордонский С. Ресурсное государство. М.: Regnum, 2007; Он же. Сословная структура постсоветской России. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2008; Он же. Россия: поместная федерация. М.: Европа, 2010; Фишман Л., Мартьянов В., Давыдов Д. Рентное общество. В тени труда, капитала и демократии. М.: Издательский дом ВШЭ, 2019.
13 См.: Калинин И. Бои за историю: прошлое как ограниченный ресурс // Неприкосновенный запас. 2011. № 4(78). С. 330--340; Kalinin I. The Struggle for History: The Past as a Limited Resource // Blacker U., Etkind A., Fedor J. (Eds.). Memory and Theory in Eastern Europe. London: Palgrave-Macmillan, 2013. P. 255--267.
14 Митчелл Т. Углеродная демократия. Политическая власть в эпоху нефти. М.: Дело, 2014. С. 29--34.
