Сценарии власти. Александр III и зарождение национального мифа. Часть I.

Часть I.

Вот секрет нынешнего нашего бессилия. Сил в нас очень много, земля наша велика и обильна, народ наш молодой и свежий, подъем духовной нашей природы легок и могуч; но без управы, без хозяйства все это пропадает, как пропадают в бою богатыри-солдаты наши без способных офицеров.

Верю, Ваше Высочество, и понимаю, что грустно бывает Вам, когда Вам представляется во всей важности и тяжести высокое Ваше призвание. Любя Вас всей душой, много и часто я с грустью об этом думаю. О, какое великое бремя власть, и как счастлив, кого миновал этот тяжкий жребий. Но, с другой стороны, какое высокое и великое это дело, когда власть сознает свою силу и знает, чего хочет, и разумеет, куда вести и как править. Тогда она творит чудеса и, чувствуя себя в единстве с народом, сильна великою силой.

Из письма К. П. Победоносцева великому князю и цесаревичу Александру Александровичу от 12 октября 1876 г. ¹

«РУССКАЯ ПАРТИЯ»

Начала национального мифа получили развитие в кругах консервативной оппозиции в конце 1860-х и в 1870-х годах. Все громче раздавались голоса публицистов и государственых деятелей, считавших, подобно князю Д. А. Оболенскому, что Александр II оказался неспособен выполнять роль объекта народной любви и предал доверие народа. Они не одобряли его европейских манер и вкусов, его терпимости к инакомыслию, а также слабости и нерешительности, которую, как они видели, царь проявлял во внешней политике. Они мечтали о национальном монархе, который не был бы чужд воззрениям и чаяниям русского народа (или тому, что они считали таковыми), о монархе, который мог бы объединить правительство и государство, как это произошло, по их мнению, в Европе.

Перед нами наглядный парадокс консервативного национализма, заключайщий в том, что для присвоения господствующей западно-европейской националистической доктрины российская монархия должна была демонстрировать себя как монархию неевропейскую, родившуюся в русле верований и традиций, укорененных в русском народе. Только таким образом император мог возглавить национальное движение, а не нагонять его, как Александр II в 1870-х.

Однако у этих авторов не было единой точки зрения на то, что такое русская нация, русский народ. «Русской партией» называлась не отдельная организованная группа, а различные писатели, журналисты и чиновники, выступавшие против политики Александра II с консервативной национальной точки зрения. Большинство их жило и работало в Москве, которая в их статьях и книгах превратилась в символ национальной исторической традиции, утраченной европеизированной петербургской бюрократией.

Организационными центрами «русской партии» стала редакция «Московских ведомостей» М. Н. Каткова и Московский Славянский Благотворительный Комитет. Двумя главными источниками нового мифа стали государственный национализм Каткова и романтичний национализм славянофилов и панславистов (таких, как И. С. Аксаков и др.). Эти доктрины основывались на различных и даже противоречащих друг другу концепциях исторического развития, и первоначально они ставили перед собой несовместимые политические цели. Однако они сходились в своем противостоянии двусмысленной внутренней и внешней политике Александра II после 1865 г.

Взгляды Каткова были первоначально обращены на Запад. Сын мелкого чиновника, он изучал литературу и философию в Московском университете в 1830-х и преподавал там философию в 1840-х. В 1851 г. он был назначен редактором «Московских ведомостей». После Крымской войны он использовал достигнутое влияние, чтобы добиться определенной свободы печати, которая позволила бы обсуждать политические проблемы. До конца 1870-х годов его социально-экономические воззрения находились под воздействием гегельянского представления о гражданском развитии, активно поддерживаемым государством, отстаивающим дело прогресса. Он был сторонником развития экономики посредством свободной торговли и выступал против сохранения крестьянинской общины. Его национализм заключался в идее сильной монархии, которая вела бы русский народ по пути укрепления империи. Катков считал, что Россия должна следовать примерам западных государств, в первую очередь Англии и Германии². В 1870 г. он указывал на прусского кайзера Вильгельма как на пример династической монархии, идентифицирующей себя с общенациональной идеей и патриотическим фронтом и отказывающейся быть инструментом чуждых интересов.

Катков утверждал, что государство обязано направлять общественное мнение и управлять им. В 1863 г. он использовал свою газету для создания иллюзии национального общественного мнения в поддержку требования более сурового подавления польского восстания. Крайние взгляды Каткова вовлекли его в прямой конфликт с министром внутренних дел П. А. Валуевым.⁴ Катков заявлял, что он выражает взгляды народа, которые он противопоставлял взглядам либерального общества.

Если другие газеты во время польского восстания воздерживались от шовинистических заявлений, то «Московские ведомости» рассказывали о многочисленных всплесках патриотизма в среде простого народа. Катков писал, что «люди простые и темные <...> люди малые и бедные и нищие духом <...> в своей темной глубине прежде, чем <...> люди просвещенные и умные <...> заслышали голос Отечества и отозвались на него». Репортажи «Московских ведомостей» о крестянских общинах, выражавших желание умереть за Бога и Отечество, перепечатывались в «Северной почте», органе Министерства внутренних дел, и в «Русском инвалиде», органе Военного министерства. Сообщалось, что опубликованные в газете описания собраний подмосковных общин вызвали слезы на глазах императрицы⁵.

В националистических призывах Каткова больше всего поражает отсутствие сентиментальной моралистичности, которой была окрашена и теория официальной народности, и учение славянофилов. Его газета имела мало общего со сценарием любви; крестьянами, которых изображал Катков, двигало чувство национальной солидарности, а не преданность царской семье. Каткова занимали государственные интересы, политический реализм, а инструментом, по его мнению, существенно необходимым для защиты государственных интересов, было применение и демонстрация силы. «Мы как будто забыли, v писал он в дни восстания, v что символ государства есть меч».

С точки зрения Каткова, авторитарное правление и умение эффективно и жестко пользоваться силой были главными качествами, которые нация хотела видеть в своем монархе. Вот прочему Катков призывал к административной русификации западных губерний и Польши⁷. В апреле 1863 г. он писал: «Есть в России одна господствующая народность, один господствующий язык, выработанный веками исторической жизни». На территории России проживает много племен с различными языками и обычаями. «Но все эти разнородные племена, все эти разнохарактерные области, лежащие по окраинам великого русского мира, составляют его живые части и чувствуют свое единство с ним в единстве государства, в единстве верховной власти, v в Царе, в живом всеповершающем олицетворении этого единства»⁸. По мнению Каткова, царь должен был, сочетая в себе национальные и государственные элементы, соединить различные национальности в единую русскую нацию, управляемую монархией. Его идеалом была империя, объединенная в одну нацию, скованную государством v империя, в которой не нашлось бы места ни автономии, ни национально-культурным различиям. Он полагал, что благодаря подавлению польского восстания пробудилось национальные чувство и возникли основания для создания единого государства.

В общественной реакции на покушение Каракозова Катков усматривал свидетельство веры русского народа в самодержавие и народное требование репрессий против оппозиции.⁹

Если Катков видел в государстве прежде всего выражение этнического духа, то авторы славянофильского и панславянского направления в 1870-е годы искали источник национального духа в религии и культуре народа. И. С. Аксаков и другие славянофилы призывал царя выступить защитником православия и вернуться к допетровской культуре и допетровским политическим институтам. Российсскую имперскую бюрократию v катковский механизм национального господства v славянофилы не признавали, считая ее искусственным западным образованием, навязанным России Петром I. Они взывали к идеализированному образу допетровской России, когда царь мог общаться со своим народом на Земcком соборе.

Требование решительной поддержки заружбежных славянских народов, настоятельнее выраженное в опубликованной в 1866 г. книге Н. Я. Данилевского «Россия и Европа», сузило расстояние между славянофильством и бюрократическим национализмом. Раннее славянофильство, с его акцентом на русском православии как определяющей черте народного духа, меньше интересовалось освободительным движением славян за границей. Аксаков отождествлял русский народ с другими славянскими народами и видел в борьбе за освобождение славянских братий на Балканах под предводительством русского царя способ объединить нацию с монархией.¹⁰

Катков же видел в Балканах регион, на который российское государство могло, пользуясь поддержкой русского народа, распространить свою власть и укрепить таким образом положение России в Европе.

К концу 1870-х годов Катков принял славянофильские тезисы о первостепенной значимости православия и необходимости сохранения крестьянской общины, тогда как славянофилы приняли представление о бюрократии как о необходимом учреждении, объединяющем и укрепляющем русское государство, по крайней мере в условиях тогдашней эпохи. И те, и другие были убеждены, что осуществить их проекты может только решительный, национально ориентированный царь, и с конца 1860-х их надежды обратились к наследнику, великому князю Александру Александровичу. Наставник наследника по юриспруденции, профессор и сенатор К. П. Победоносцев, во многом разделявший эти взгляды, познакомил с ними наследника и начал выражать темы национального мифа русской монархии.

БЫЧОК

Смерть Николая Александровича 12 апреля 1865 г., лишила Победоносцева «противоположного полюса», антитезиса Александру II, продемонcтрировавшего жизненную связь с народом потенциального русского царя. Однако незадолго до этого сам Победоносцев обнаружил такой антитезис в младшем брате Николая Александровича v Александре.

Великий князь Александр Александрович мало подходил для роли утонченного чувствительного наследника в сценарии своего отца. В 1850-х и 1860-х он казался чужаком v неприветливый, неловкий, с грубыми манерами, часто приводивший родителей в замешательство. Его едва ли можно было назвать красивым молодым царевичем, завоевывающим сердца лицезревших его подданных. Мать, императрица, не скрывала своего отвращения к нему. Особенно ее беспокоило сходство сына с императором Павлом I. В одном из писем 1854 года, когда Александру было девять лет, она упомянула о его «отвратительном» («hasslich«) сходстве с Павлом, бросавшимся в глаза людям старшего поколения.¹¹

Фрейлина Марии Александровны, Александра Толстая, писала, что из всех детей императрицы будущий Александр III был ей менее всех близок

Пока ему не исполнилось тринадцать лет, Александр Александрович воспитывался вместе со своим старшим братом, получая, однако, гораздо меньше внимания. К. Головин, познакомившийся с великими князьями в 1859 г., был поражен, что только Николай Александрович жил в строгой дисциплине и получал наставления по этикету¹³. И Александр, и Владимир Александрович чувствовали, чтородители пренебрегают ими, отдавая всю свою любовь первенцу Николаю и младшим сыновьям, Алексею и Сергею. В отличие от первенца, Александр и Владимир не чувствовали родительского внимания, в отличие от младших v не знали родительской ласки. Позже они вспоминали безразличие родителей и более скудную пищу, которую им подавали v все то, что Александр Александрович называл «отвратительными воспоминаниями» детства («un degoutant souvenir«).

Александр производил на знавших его впечатление человека не из придворного круга. Огромный и неповоротливый, он как бы напрашивался на анималистические метафоры. Отец называл его бычком, и позже слово бык буквально приклеилось к нему. Графиня М. Клейнмихель, видевшая его в 1862 г., сравнивала его с крестьянином и с калмыком, «в котором не было ничего от красоты его братьев». О нем всегда говорили, используя выражения, подчеркивавшие несоблюдение им норм дворянского поведения¹⁵.

Вряд ли подобные отзывы оставались ему неизвестными, и он с детства относился к благовоспитанному придворному обществу с подозрением и опаской. Когда случались важные общественные события, великим князьям полагалось появятся на публике v либо вместе с родителями, либо в качестве представителей семьи. Великий князь Александр не любил попадать в центр внимания. Позже он часто начинал свои дневниковые записи за 26 февраля (день его рождения) с подчеркнутых восклицаний: «мое несчастное рожденье« или «мое несносное рожденье«.¹⁶

Ему не нравились обычные социальные знаки придворной учтивости, такие как приветствия и объятия, и он чувствовал себя крайне неуютно, когда был вынужден терпеть их. На церемониях он не проявлял самообладания, которое было свойственно его отцу и старшему брату. Когда в 1862 г. Гвардейский Финский батальон прибыл приветствовать Александра Александровича по случаю его дня рождения, то он заговорил только с генералом и лишь поклонился офицерам. Генерал Б. А. Перовский, занимавшийся воспитанием великого князя, попросил его сказать какие-нибудь добрые слова, но Александр отказался, утверждая, что он не знаком с этими офицерами и не знает, что им нужно говорить¹⁷. На публичных церемониях неловкость царевича часто приводила окружающих в замешательство. Его встреча с лифляндским дворянством в 1862 г. оставила плохое впечатление, в отличие от аналогичного визита, сделанного за год до этого его братом. Население приветствовало его верноподданическими восклицаниями, но, как пишет помощник Перовского, адъютант и компаньон Александра Н. П. Литвинов, «великий князь Александр Александрович совсем не умел ласково приветствовать народ, но по крайней мере то хорошо, что это происходит, повидимому, от застенчивости, а не от недостатка доброй воли»¹⁸.

Интеллект Александра также не вызывал восторга. Мать, наставники и гувернеры в один голос говорили о его плохих способностях к учебе. Николай познавал предметы на удивление быстро, а Саша с трудом, заметила Мария Александровна в 1853 г., когда Александру Александровичу было восемь лет. Действительно, на уроках закона Божьего шестилетний Владимир Александрович добивался больших успехов, чем Саша, который был «несколько вяловат» («etwas trage»), как пишет Мария Александровна. С самого начала чтение и письмо давались Александру с чрезвычайным трудом. Он не мог справиться с грамматикой, пунктуацией, а его дневниковые записи и письма зрелых лет часто цитируются как свидетельство его ограниченных умственных способностей¹⁹.

В 1864 г. Александр и Владимир приступили к изучению предметов высшего образования под руководством группы выдающихся университетских профессоров, часть из которых также были наставниками наследника. Однако младшим великим князьям нередко приходилось давать более элементарный материал. A. И. Чивилев читал упрощенный курс политической экономии. У Александра были трудности с изучением немецкого и французского. С другой стороны, лекции К. Н. Бестужева-Рюмина по российской истории вызвали у Александра интерес, и он начал усерднее готовиться к урокам истории²⁰. В последующие годы политическую экономию читали И. К. Бабст и Ф. Г. Тернер, историю v С. М. Соловьев, юриспруденцию v К. П. Победоносцев. Так же как и в случае с Николаем Александровичем, в учебном плане Александра особое место было уделено экономике, но с она преподавалась с меньшим философским содержанием и меньшим вниманием к европейским делам. Александр с трудом овладевал абстрактными понятиями. Его компаньон Литвинов записал в дневнике в 1862 г.: «Натура Александра Александровича, при явном практическом направлении способностей, не поддается теоретическим умствованиям Александра Ивановича Чивилева v зато из него можно сделать практически развитого человека, полезного для общества». С ранних лет в нем развилось уважительное отношение к практической деятельности и недоверие к «умствова-ниям», которые нравились его старшему брату. Эта неприязнь к приукрашиванию, идеализации и абстракциям импонировала всем тем, кто не питал доверия к изощренности образованного европейского общества, считая ее чуждой русской природе. Естественный, неподдельный характер Александра нередко обозначали словом ясный. Так, его наставник Я. К. Грот считал, что у Александра «светлый и ясный здравый смысл чисто русского человека» ²²

Именно это интуитивная хватка вкупе с готовностью упрямо противостоять общепринятым взглядам вызывали расположение к Александру Александровичу у его наставников. Как и в случае с Николаем Александровичем, преподаватели заполняли лакуну, образовавшуюся из-за удаленности родителей наследника. Грот, Перовский и другие воспитатели, преподававшие ему в конце 1850-х и в начале 1860-х годов, отмечали и другие личные качества, искупающие его недостатки, но не вызывавшие в это время особого восхищения при дворе. Не слишком сильные интеллектуальные способности Александр компенсировал необычайным усердием и целеустремленностью v характерный для второго ребенка способ конкурировать с первенцем. В двухлетнем возрасте он уже поражал адьютанта Юрьевича настойчивостью и прилежанием. Великий князь Александр, пишет Юрьевич, потратил больше часа, строя песочную горку, в то время как его брат Николай, которому было тогда четыре года, не мог заняться чем-нибудь одним. Генералы Н. В. Зиновьев и Г. Ф. Гогель так характеризовали его отношение к учебе: серьезно, старательно и прилежно²³.

К военным занятиям Александр также проявлял прилежное отношение. В мундире он выглядел неловко и стесненно, и не имел склонности к такого рода демонстрациям и браваде. Но он с охотой принимал участие в военных упражнениях. Летом 1864 г. Александр и Владимир находились в «действительной» службе на ежегодных летних учениях в Красном Селе и жили вместе с кадровыми офицерами. Александр командовал образцовым пехотным полком и был восхищен маневрами и упражнениями, продолжавшимися с четырех или пяти утра до полудня. 23 июля он писал матери: «Я очень доволен, что мог служить в лагере, потому что здесь настоящая служба, которая всегда приятна, если ее хорошо исполняют». 8 августа он писал: «Вообще весь лагерь и в особенности время, которое мы провели с нашим батальоном, оставило нам самое лучшее воспоминание». Из всех братьев он был первым награжден орденом св. Владимира четвертой степени²⁴.

Если отношения Николая Александровича с воспитателями остались интеллектуальными по своему характеру и отличались сдержанностью с его стороны, то Александр, напротив, открыто выказывал свои эмоции, как положительные, так и отрицательные. Он обнимал своих наставников и плакал, когда они уходили v проявления чувств, не вызывавшие одобрения строгих военных гувернеров. Его отношения с Гротом и Перовским с самого начала дали образец привязанности к сильному наставнику и зависимости от него v отношения, которые в более поздний период установились у него с Победоносцевым²⁵. Его чувства к старшему брату были очень теплыми и искренними, но в их отношениях была и оборотная сторона. Пока они были детьми и росли вместе, младший брат идеализировал старшего и повиновался ему²⁶. В 1850 г., когда Николаю предоставили отдельные апартаменты, и в 1859 г., когда он начал заниматься по специальному учебному режиму, Александра охватило чувство утраты, и он отчаянно плакал. В записной книжке 1861 г. он нарисовал несколько планов своей комнаты и комнаты своего брата в Царском Селе ²⁷.

После помолвки Николая Александровича в 1865 г. Александр чувствовал себя обманутым и покинутым. В октябре 1864 г. он писал ма-тери: «Теперь он <Николай DESIGNTIMESP=13519> меня окончательно забудет, потому что у него только и на уме, что Dagmar»²⁸. Через месяц он писал брату: «Грустно, что это время счастливое для меня прошло, а тебе много приятного и много удовольствий. Я не завидую тебе, что ты скоро женишься, а завидую, что ты кончил это дело». Он вспомнал славные дни, которые они проводили вместе и рассказывал, как тяжело ему смотреть на эти сцены: тихое чаепитие в Царском Селе осенью, поездки на санях к Таврическому саду, катание с ледяных горок, v когда с ним нет старшего брата. С комнатами тоже были связаны интимные личные ассоциации, они несли на себе знаки утраты. Он с грустью рассматривал стол, за которым они сидели вместе и их общую приемную. «Все так живо напоминало наше милое время, когда мы были вместе». Эта привязанность к комнатам как носителям личных чувств осталась у него на всю жизнь. Частные апартаменты служили убежищем от придворной суматохи и фальши²⁹.

Кульминацией уходов и разочарований стала смерть Николая Александровича 12 апреля 1865 г. До этого Александр не виделся со своим братом почти год, и очень страдал от разлуки, чувствуя себя обиженным. Приехаший в Ниццу Александр был допущен в комнату брата лишь в последний момент, когда Николай Александрович уже не мог поговорить с ним. «Я не видел моего милого брата почти целый год и даже не имел того утешения, чтобы видется в последние дни с душкою Никсою», v писал он матери. Все жалели отца и мать. «Но они лишились только сына, правда, любимого матерью больше всех». Александр ощущал безразличное отношение окружающих к его страданиям и отверженности. «Я лишился брата, друга и, что всего ужаснее, это его наследство, которое он мне передал»³⁰. В 1868 г. он вспоминал, что переживал происходящее так болезненно «потому, что я не мог себе представить, что я могу сделаться наследником и заменить моего милого друга Никсу» ³¹.

ПУБЛИЧНАЯ И ЧАСТНАЯ СФЕРА

Смерть Николая Александровича столкнула двадцатилетнего великого князя Александра с необходимостью выполнять тягостные обязанности наследника российского престола. Б. А. Перовский внушал, что его задача v возродить в себе дух умершего брата. Он убеждал его, по древнерусскому речению, «совлечься старого человека». Александр был должен завоевать общественную любовь и уважение, которыми пользовался его брат. «Для этого много надо трудиться, много работать над собою». Он просил его помнить, что не одна Россия, но вся Европа следит за его каждым его шагом. «С той минуты, как закрылись глаза покойного Цесаревича, Вы уже принадлежите не себе, а истории». Как цесаревич, он должен быть прежде всего «посредником правды, добра и милости между народом и Государем». Перовский сравнивал его с Александром I и Александром II. Он убеждал его получать знания, читая серьезную литературу, и быть ласковым со всеми, чтобы завоевать любовь своих подданных. «Она <Россия DESIGNTIMESP=13530> лежала у Его <Николая Александровича DESIGNTIMESP=13531> ног именно вследствие той ласковой приветливости и предупредительности, которую каждый в нем находил»³².

Перовский, следуя примеру предыдущих воспитателей наследников престола, побуждал наследника преодолеть смертную ограниченность и принять на себя «персону» русского государя. Однако Александр Александрович не мог подняться над самим собой. В обществе он по-прежнему чувствовал себя стесненно и неловко. Его приводили в замешательство заискивающее отношение окружающих, которое он внезапно начал ощущать, когда Николай Александрович уже был на смертном одре. Александр писал своему наставнику Я. К. Гроту: «Нет. Я уж вижу, что нет надежды, все придворные странно переменили свое обращение со мной и начали за мной ухаживать».

Летом 1865 г. он сказал своему другу Владимиру Мещерскому: «Я знаю, что есть и хорошие, и честные люди, но и немало дурных, а как разобраться, и как я с своим временем управлюсь?»³³

С первых своих выходов в качестве наследника Александр Александрович ясно дал понять, что он не намерен расположить к себе Россию «ласковой приветливостью и предупредительностью». Он столкнулся с очевидными трудностями на церемонии по поводу своего совершеннолетия, которая состоялась 20 июля 1865 г., через три месяца после смерти Николая Александровича³⁴.Он запнулся, произнося слова присяги. Так же, как и на предыдущих церемониях совершеннолетия, император, императрица и великий князь обнялись в слезах. «Тягостная минута, v писал репортер из Journal de St. Petersbourg, v и вместе с тем умилительная. Всеми присутствующими овладело волнение; у всех на глазах слезы, и все сердца устремляют к Богу теплую молитву, дабы Он ниспослал Свое благословение на того, который в эту минуту принимал благословение от своих Августейших родителей, и на самих родителей, дабы избавил Он их от новых испытаний»³⁵. На приеме Александра «заставили сказать несколько слов «членам Государственного Совета, Сената и некоторым офицерам. «Тяжелая задача без надлежащей подготовки», v заметил П. А. Валуев³⁶. После присяги императрица писала своей невестке Елизабет: «Я потеряла веру в будущее. Все было совсем иначе, когда Никса в шестнадцать лет принимал ту же самую присягу. Сможет ли этот брат действительно заменить его, или же исполнится пророчество Никсы?»³⁷

Поездки Александра по стране в течение нескольких месяцев после церемонии совершеннолетия прошли без блеска. Он приезжал в Москву в августе 1865 г. и год спустя v в августе 1866-го. Обеды и приемы дворянского и купеческого сословий были для него тягостны. Александр использовал любую возможность, чтобы избежать таких встреч. В Твери он не принял приглашения на бал от местной знати и купечества. В Нижнем Новгороде он отказался появиться на роскошном приеме и предложил жертвователям использовать эти деньги для общественных нужд³⁸.

Другая обязанность, с которой он столкнулся, став наследником, был брак v и его родители ничтоже сумняшеся предложили ему взять в жены невесту брата, датскую принцессу Дагмару. Однако, потеряв брата, Александр обрел утешение в романе с княжной Марией Мещерской, кузиной его друга Владимира Мещерского. Подобно его отцу и другим великим князьям, Александр Александрович разрывался между влечением к русской женщине и императивом, требующим от него жениться на иностранке королевской крови.

В дневнике за 1865 г. Александр с наивной честностью описывает поднявшийся шум. Он думал только о Мещерской и о том, как можно встретиться с ней, хотя и знал, что видеться им нельзя. В июне 1865 г. он сообщил ей, что они должны прекратить видеться, но в последующие месяцы его безрассудная страсть лишь возросла. Сообщения о его романе c Мещерской появились во французских и датских газетах и вызвали испуг при датском дворе. Император с императрицей вначале не говорили ни слова, может быть потому, что они вообще обращали мало внимания на его личную жизнь. Тем временем Александр решил не ехать в Данию, бросить все, отказаться от трона и жениться на Мещерской³⁹.

И тут повторился тот же самый конфликт, который возник двадцать восемь лет назад, когда Александр II испытал отцовский гнев из-за его связи его с Ольгой Калиновской⁴⁰. 18 мая 1866 г. Александр II указал сыну, что история обсуждается в датских газетах и что король выражает беспокойство. Александр Александрович подтвердил слухи и сказал отцу, что не намерен ехать в Данию и не желает жениться. На следующий день он не смог сдержаться и заявил, что не способен полюбить Дагмару и решил отказываться от трона. Александр не стал читать своему сыну нравоучения (он был чужд морализаторства), но утверждал, тем не менее, что его сын, видимо, сошел с ума. Он сказал, что императором становятся «не по своей охоте», и что великий князь должен действовать в соответствии со своим «призванием». Затем он приказал Александру Александровичу ехать в Данию, угрожая изгнать Мещерскую с царского двора⁴¹.

Последние слова ошеломили Александра Александровича. Он не мог видеть, как его возлюбленную заставляют страдать. В последующие дни он проклинал свою судьбу и плакал, но в конце концов согласился ехать в Данию. Его отец, сочувствуя ему, рассказал ему о собственном увлечении юности, которое также чуть не заставило его отказаться от трона. Однако, сказал император, «все вышло к лучшему». Великий князь распрощался с Мещерской в пустой комнате в здании бывшего лицея в Царском Селе: «Она бросилась ко мне на шею и долго целовались мы с нею прямо в губы и крепко обняв друг друга». На той же неделе он отплыл в Копенгаген⁴².

Подобно отцу, Александр Александрович подчинился родительскому давлению и обязанностям своего служения. Но в своем отказе он следовал иному героическому нарративу. Его отец оставил Калиновскую, но в течение всей своей жизни продолжал лелеять сентиментальную мечту, бунтуя против ограничений и поддаваясь романтическим порывам. Александр Александрович уступил свою возлюбленную, чтобы взять на себя священные моральные обязательства по отношению к семье. В Копенгагене он попросил у короля руки принцессы Дагмары, пообещав любить ее и нести ответственность за ее будущее. Он не мог продолжать индивидуальный бунт во имя возлюбленной женщины v теперь он стал членом семьи, хранящим духовное наследие своего умершего брата. Когда 11 июня 1866 г. он сделал брачное предложение, Дагмара бросилась в его объятия. Она сказала, что не любила «никого, кроме моего любимого брата и снова крепко меня поцеловала». Он сказал ей, что «милый Никса много помог нам в этом деле и что теперь, конечно, он горячо молится о нашем счастии. Говорили много о брате, о его кончине и о последних днях его жизни в Ницце». Королева и король вошли к ним в комнату и обняли их; другие члены семьи их поздравили. «Никогда еще так я себя не чувствовал легко и отрадно, как в эти минуты»⁴³. Александр гордился своим подвигом самоотречения. Он писал Мещерскому в 1867 г., что он «остановился на самой пропасти, не попадя в нее, как следовало, и чем я горжусь и счастлив»⁴⁴.

Свадьба великого князя Александровича с принцессой Дагмарой состоялась 28 октября 1866 г. Перед церемонией он записал в дневнике: «Я теперь нахожусь в самом дурном настроении в предвидении всех несносных празднеств и балов, которые будут на днях». «И потом будут удивляться и кричать, я не в духе, что я нарочно не хочу казаться веселым». Ему было жалко свою невесту, которой приходилось выслушивать все его жалобы, хотя он понимал, что у нее куда больше причин печалиться: это ведь она покинула дом и родных. Всего за день до свадьбы он отказался принять принцев Пруссии, Дании и Валахии, прибывших на свадьбу, и не встретился с членами их свит. Больше других обиделись пруссаки, и великая княгиня Елена Павловна отметила невежливость наследника⁴⁵.

В официальном описании торжеств, составленном Петром Николаевичем Петровым, автором описания памятника тысячелетию Руси, подчеркивалась важность жен-иностранок как носительниц духа космополитизма и цивильности. «Заключение брака между членами семейств правителей скрепляет тесную связь взаимной приязни народностей». С того времени, когда византийская государыня, «носившая имя Премудрости (София)», приехала в Россию из Рима, «в столице Иоанна III разлился свет европейского просвещения». Екатерина II своих подданных «хотела сделать людьми образованными», и, вместе с тем, «людьми с развитою потребностию жить в образованном обществе». Императрица Мария Федоровна продолжила традицию Екатерины, занявшись образованием благородных девиц. Поэтому русские люди видели в императрицах «новых о себе попечительниц». Великолепие торжества и подробности церемонии заслуживали внимания не только по причине серьезности момента, но и потому что они были связаны «с ними одними, предметами любви народной»⁴⁶.

Именно личность великой княгини Марии Федоровны компенсировала угрюмый характер ее мужа и позволила царской паре стать предметом народной любви. У нее был магнетизм, необходимый для того, чтобы привлечь к ней элиту, европейская королевская сердечность и ласка. Как и в случае с Николаем и Александром II, эмоциональная связь устанавливалась благодаря глазам. Ф. А. Оом, начальник канцелярии Николая Александровича, впервые встретив ее в 1866 г., записал: «Глаза поразили нас всех выражением ласки и кротости и между тем взор пронизывал человека, на которого они были обращены»⁴⁷. Вяземский написал к ней несколько стихотворений. Первое, написаное при получении известия о ее помолвке, говорит о голосе народа, «слившемся» «в одну любовь», в «исповедь любви народной»⁴⁸. По случаю ее прибытия в Петербург Вяземский написал:
Ты отныне нам родная
Перед Богом и людьми:
Чувствам нашим отвечая,
Дань родных сердец прими.
Сердцем наш народ умеет
Сердцу весть любви подать:
Где любовь цветет и зреет,
Там и Божья благодать.
Великая княгиня поддержала ритуалы снисходительности и дружелюбия, которые были частью сценария любви. В 1867 г. великокняжеская чета прибыла в Москву, чтобы представиться древней столице. Визит прошел более чем успешно; обаяние великой княгини вызвало восторг. В 1869 и 1870 гг. Александр Александрович предпринял большое путешествие по империи v первая и единственная поездка такого рода, в которую наследник русского престола отправился с супругой. Александра Александровича сопровождали Победоносцев, Бабст, а также как Мещерский и Перовский. Они следовали по маршруту путешествия Николая Александровича 1863 года v вниз по Волге и Дону.

Перед тем как компания отправилась, император приказал, чтобы по пути ей не устраивали встреч и сопровождений и не организовывали балов и званых обедов, если на то не будет специального соизволения их высочеств. Нижегородский губернатор отметил, однако, «всю трудность» своей «задачи» отказывать людям в подобных просьбах; и действительно, в нескольких городах такие балы и обеды все же состоялись⁵⁰.

Присутствие великой княгини вливало жизнь в эти приемы⁵¹. Анонимное описание путешествия, опубликованное в московской типографии Каткова, содержит обычные описания народных приветствий и сцены встреч Марии c крестьянами, которые «говорят, как любят Ее, говорят со слезами». Она улыбается им в ответ и обнимвает их детей. Крестьяне несут рыбу и посуду v «дары простой любви, которая чувствует потребность чем-нибудь заявить себя». Значительное внимание уделено тому, как великокняжеская чета посещала церкви. В описании рассказано о встрече с саратовским протоиереем, организовавшим местный Красный Крест и боровшимся с распространением старообрядчества. Путешествие завершилось в Киеве, где наследник с супругой посетили Печерский монастырь. Вечером были народные гуляния, на которых были видны счастливые русские лица и где проявился рнастоящий русский дух. На следующий день они посетили собор св. Софии. Автор находит выражение своим чувствам по поводу того, что это «место, откуда пошла Русская земля <...> Здесь русский дух; здесь Русью пахнет»⁵². Стихотворение, опубликованное в журнале «Воскресное чтение» в 1869 г. посвящено любви и привязанности народа к императорским высчествам:
Навстречу бы к Ним полететь,
Вот едут Обое, по воле державной,
Обое v и Матушку Русь посмотреть,
И вместе Себя показать православной.

Стихотворение одновременно выражает удаленность правящего дома от народа и тяготение их друг к другу. Великокняжеская чета хочет и «Себя показать православной <Руси DESIGNTIMESP=13596>«, и «посмотреть» на «Матушку Русь». Две разные сущности: императорское семейство и народ, устанавливают контакт. Народ поражен простотой наследника и его супруги:
Нет свиты блестящей и пышной,
Но есть задушевность,
Есть ласка с народом.

Тем временем царевич продолжал вести себя грубо и обидел самарских купцов, оборвав церемонию поднесения хлеба-соли и их изъявления преданности престолу⁵⁴. Два момента растрогали его чувства v посещение Севастополя и принятие звания атамана Донского казачества в Новочеркасске. В Севастополе генерал Е. И. Тотлебен, герой севастопольского сражения, сопровождал его во время посещения развалин крепости и показывал ему гильзы и снаряды, валяющиеся на земле и через четырнадцать лет после осады⁵⁵. В Новочеркасске Александр Александрович записал: «Дон нам очень понравился, и мы провели время очень приятно и на Дону, и в Новочеркасске. В каждой станице нас принимали с восторгом, и мы везде выходили и бывали в их церквах. Пароход провожали от станицы к станице казаки верхом с пальбой и джигитовкой, и приятно было видеть, что дух казачества и лихости еще сохраняется у донцов»⁵⁶. Церемония возведения в атаманское звание и принятия атаманского жезла (пернача) в июле 1869 г. глубоко его тронула. Он писал об «этой славной церемонии, которая заставила и меня порядочно дрожать и дала мне много эмоций, но зато и приятно было, когда все кончилось так благополучно. Я был счастлив без конца и доволен всем, потому что чувствовал в себе и силу Атамана и, что это не простой титул, а сила, и большая». В донских станицах он увидел «совершенно другой мир, и тишина и спокойствие видны во всем, о политике и не думают говорить, да никто и не интересуется ей. Общество самое патриархальное и более демократическое, потому что дворянское сословие произошло случайно и родового нет».⁵⁷Восхищение Александра Александровича казаками шло рука об руку с его главными антипатиями: к политическим дискуссиям и к дистанцирующемуся от других сословий самоуверенному дворянству. Сердечная демонстрация преданности казаков, их простое равенство в отношениях, скрадывающее дистанцию между высшими и нижними чинами, давало впечатление простого мира без политики. Они были русскими и отличались военной доблестью, проявленной при защите и расширении империи v имено это представлялось Александру этнически русским образом завоевания. Общество, одновременно милитаризированное и «демократическое», преданное своему царю (как бы ни были эти черты нехарактерны для русского населения) v вот взгляд на мир, который он выработал и передал своему сыну, Николаю II.

Когда он еще раз приехал в Новочеркасск в мае 1870 г. для участия в торжествах по случаю трехсотлетия Войска Донского, то написал своему дяде, великому князю Михаилу Николаевичу об удовольствии, которое он получил, общаясь «с этими милыми донцами. Нельзя не привязаться и не уважать их после 300-летней верной службы России»⁵⁸.

* * *Александр Александрович относился к своей семье как к священной личной сфере, не зависимой от придворных и государственных обязанностей. Его постоянство в браке развилось в противовес отцовскому легкомыслию и непостоянству. С момента заключения брака он вступил в тесные и нежные взаимоотношения с великой княгиней. После свадьбы он писал: «Такое грустное и вместе с тем необыкновенное чувство было думать, что я наконец женат и самый главный шаг в жизни сделан». Свою первую ночь он описывает с редким чувством: запирание двери, радость объятий, затем долгая беседа и ночь без сна. Дагмара стала той родственной, сочувствующей душой, которой ему так недоставало в жизни. Его семья отражает романтический викторианский идеал алтаря нежных человеческих чувств. В день Нового 1867 года он записал в дневнике, что вспоминает чувство счастья, которое охватило на при посещении Дании, когда он встретился со своей будущей невестой. «Я думал, что больше не могу любить или по крайней мере не так страстно, но увидел и почувствовал совершенно другое. Я понял благословение и милость Божию, тогда я почувствовал, что значит истинное счастье»⁶⁰.

По возвращении в Санкт-Петербург Александр замкнулся в своей семье, по возможности максимально дистанцируясь от родительского несчастья и придворной жизни. Александр с великой княгиней Марией Федоровной поселились в Аничковом дворце, ставшем с начала века резиденцией наследника; уютные окрестности дворца и небольшие апартаменты пришлись им более по вкусу, чем обширные пространства Зимнего. Кроме того, Аничков дворец хранил воспоминания о старшем брате, который любил здесь жить. На стенах двух залов, выходящих в сад, сохранилась та же самая желтая шелковая обивка, которую Николай Александрович заказал в Москве⁶¹. Еще Александр испытывал ощущение настоящего счастья, выезжая за город vв Царское Село, Петергоф и Гатчину. Эти места он называет «милыми», а о Зимнем дворце с его утомительными социальными обязанностями отзывается: «котильон без конца!!!»⁶².

В этих годы Мария Федоровна поощряла интерес Александра к искусству. В Копенгагене они знакомились с художественными собраниями, а также посещали фабрики по изготовлению фарфора и стекла. Александр начал собирать живопись и антикварное серебро, в значительной степени следуя вкусам своей жены. Он украсил стены Аничкова дворца картинами и выделил две дворцовых комнаты под галерею для своего собрания, которое быстро увеличивалось. В то же самое время он начал поддерживать русское искусство, и осталась верен этому делу до конца жизни. Во время пребывания в Париже в 1870-х годах он встречался с художниками-реалистами оппозициозного движения передвижников и начал покупать их работы⁶³. Он развивал вкус к морским пейзажам, заказывая многочисленные картины с изображениями судов и давая художникам точные инструкции насчет деталей. Он любил море, которое предоставляло ему наилучшую защиту от суматохи и опасностей, поджидавших его на суше. Заказывая себе новую виллу, он попросил расположить ее на острове. «Далеко ли имение от городов, это всё равно и даже предпочтительнее, потому что спокойнее», v написал он А. А. Штюлеру в 1876 г. Он начал продолженную позже его сыном Николаем практику длительных круизов на яхте в Финском заливе. Яхта была не только формой отдыха, но и метафорой удаленности от русской действительности. В дневниках он пишет о своих судах с любовью, отмечая пройденные расстояния и описывая подробности путешествий. Если излюбленной реальностью для Николая I был плац-парад, выражавший политическую солидарность посредством дисциплины и субординации, для Александра II v охотничье угодье с ее дружелюбием и бравадой, то для Александра III их место заняли море и природа, символы одиночества и отдаленности от подданных⁶⁴.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Примечания

¹ Письма Победоносцева к Александру III. М., 1925. Т. 1. С. 53
² Об эволюции взглядов Каткова см.: Твардовская. Идеология пореформенного само-державия; Katz M. Mikhail N. Katkov: A Political Biography, 1818v1887. The Hague, 1966
³ См.: Durman K. The Time of the Thunderer: Michael Katkov, Russian Nationalist Extremism and the Failure of the Bismarckian System, 1871v1887. Boulder (Colo.), 1988. P. 118v119
⁴ Твардовская. Идеология пореформенного самодержавия. С. 48v73
⁵ Там же. С. 49v51
⁶ Там же. С. 55v57, 37
⁷ Там же. С. 46v48, 63v64. Катков надеялся, что поражение польского восстания по-зволит русским помещикам прийти на смену польской шляхте в Литве, западной Укра-ине и Белоруссии. Он говорил об этом как о насущной государственной необходимости. Катков хотел, чтобы в эти губернии были направлено русское чиновничество и духо-венство; по этому поводу он переписывался с такими чиновниками и духовными лицами в западных губерниях. Таким образом, в губерниях, населенных большим количеством руских крестьян, заняли бы свое место основные институты российского государства v администрация, дворянство и духовенство.
⁸ Катков М. Н. 1863 год: Собрание статей по польскому вопросу. М., 1887. С. 100; Katz. Mikhail N. Katkov. P. 127
⁹ Твардовская. Идеология пореформенного самодержавия. С. 61, 72v73
¹⁰ О влиянии Аксакова на панславизм см.: Thaden E. C. Conservative Nationalism in Nineteenth-Century Russia. Seattle (Wash.), 1964. P. 137v142; Petrovich M. B. The Emer-gence of Russian Pan-Slavism, 1856v1870. N. Y., 1956. P. 61v62, 256
¹¹ Татищев. Импе-ратор Александр III. С. 8; Письмо Марии Александровны к Елиза-бет от 6 сентября 1854 г. (Darmstadt Staatsarchiv. D23v32/5)
¹² Толстая. Записки фрейлины. С. 43 примеч.
¹³ Головин К. Мои воспоминания. СПб., 1910. Т. 1. С. 38
¹⁴ Половцов А. А. Из дневника // Красный архив. 1929. » 2 (33). С. 187; Половцов передает разговор, состоявшийся в марте 1878 г. См. также: Перец Е. А. Дневник (1880v1883). М.; Л., 1927. С. 46
¹⁵ «owe C. Alexander III of Russia. N. Y., 1895. P. 18v20; Kleinmichel M. Memoirs of a Shipwrecked World. N. Y., 1923. P. 25
¹⁶ Дневник Александра III, 1867 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 300. Л. 53); Дневник Александра III, 1868 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 301. Л. 129); Дневник Александра III, 1869v1870 гг. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 303. Л. 128)
¹⁷ Фирсов Н. Воспоминания о цесаревиче Николае Александровиче и Императоре Але-ксандре III в юности // Исторический вестник. 1909. Январь. С. 68; Каменский Е. От детства до присяги: из жизни августейших детей императора Александра II // Ис-то-ри-че-ский вестник. 1917. Февраль. С. 431
¹⁸ Когда Александра приветствовали отцы города, он беседовал с ними, «хотя и было заметно, что он чувствовал себя в неловком положении». Но в конце концов, замечает Литвинов, его доброта и «счастливая наружность» завоевали их благосклонность (Ка-мен-ский. От детства до присяги // Исторический вестник. 1917. Февраль. С. 436)
¹⁹ Письма Марии Александровны к Елиза-бет от 8 мая и от 15 июля 1853 г. (Hesse Staatsarchiv, D23v32/5); Фирсов Н. Н. Але-ксандр III: личная характеристика, частью по его неизданным дневникам // Былое. 1925. » 29. С. 85v86; Зайончковский П. А. Россий-ское самодержавие. М., 1970. С. 36
²⁰ Татищев. Импе-ратор Александр III. С. 419v422
²¹ Ка-мен-ский. От детства до присяги // Ис-то-ри-че-ский вестник. 1917. Февраль. С. 430
²² Ка-мен-ский. От детства до присяги // Ис-то-ри-че-ский вестник. 1916. Январь. С. 100
²³ Юрьевич С. А. Письма об августейших сыновьях императора Александра II (Руко-пись, New York Public «ibrary. P. 2, 62-63, 138; Зайончковский. Россий-ское самодер-жа-вие. С. 36; Ка-мен-ский. От детства до присяги // Исторический вестник. 1916. Январь. С. 100
²⁴ Письма Александра IIIего к матери, 1864v1879 (ГАРФ. Ф. 641. Оп. 1. Ед. хр. 115. Л. 7, 9,11,15)
²⁵ Каменский. От детства до присяги // Исторический вестник. 1916. Январь. С. 104, 123; Грот К. Я. Император Александр III в отношениях своих к наставнику своей юности. СПб., 1906. С. 1
²⁶ Литвинов Н. П. Из дневника // Исторический вестник. 1907. Январь. С. 42, 47, 50; Ка-мен-ский. От детства до присяги // Ис-то-ри-че-ский вестник. 1917. Февраль. С. 452v453
²⁷ Записная книжка Александра III, 1861v1862 g. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 250. Л. 20, 22, 24)
²⁸ Письма Александра IIIего к матери, 1864v1879 (ГАРФ. Ф. 641. Оп. 1. Ед. хр. 115. Л. 21)
²⁹ Письма Александра III в. к. Николаю Александровичу от 21 июля, 21 ноября, 27 ноября и 11 декабря 1864 г. (ГАРФ. Ф. 665. Оп. 1. Ед. хр. 22)
³⁰ Письма Александра IIIего к матери, 1864v1879 (ГАРФ. Ф. 641. Оп. 1. Ед. хр. 115. Л. 49); Запись в дневнике Александра III от 12 апреля 1866 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 299. Л. 27)
³¹ Письма Александра IIIего к матери, 1864v1879. Л. 95
³² Перовский Б. А. Краткий очерк слов моих Государю Наследнику Цесаревичу // Starina i novizna. 1903. кн. VI. С. 344v346
³³ Грот. Император Александр III. С. 1v2; Мещерский В. Л. Мои воспоминания. СПб., 1898. Т. 2. С. 1v2
³⁴ Этой церемонией ознаменовалось его совершеннолетие как наследника, прихо-див-шееся, в соответствии с Законом о престолонаследии, на возраст шестнадцати лет и праздновавшееся в день шестнадцатилетия наследника. Церемонии по случаю совер-шеннолетия других великих князей проводились после их двадцатилетия в праздник ордена Св. Георгия, 26 ноября. Если бы Николай Александрович не умер, Александр принял бы присягу 26 ноября 1865 г. (см.: О присяге Е. И. Высочества Наследника и Великого Князя Александра Александровича // РГИА. Ф. 473-1-1080, 4)
³⁵ Цит. по: Русский инвалид. 1865. 20 июля. С. 2
³⁶ Валуев. Дневник. Т. 2. С. 60
³⁷ Императрица имела в виду пророчество пятилетнего Николая Александровича, что править будет Владимир Александрович, потому что имя Владимир значит «владетель мира» (письмо Марии Александровны к Елизабет от 17 июля 1865 г. // Hesse Staats-archiv, D 23v32/5; Тютчева. При дворе двух императоров. Т. 2. С. 12)
³⁸ Мещерский. Мои воспоминания. Т. 2. С. 57; Шевелев А. А. Путешествия по России его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Александра Александровича // Русское обозрение. 1897. Июль. Т. 46. С. 59; Каменский. От детства до присяги // Исторический вестник. 1917. Февраль. С. 458; Каменский Е. Наследник Цесаревич Александр Александрович // Исторический вестник. 1917. Февраль. С. 364v365
³⁹ Дневник Александра III, 1865v1866 гг. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 298. Л. 16v17, 25, 186); этот том дневника содержит любовные стихи и рисунок v очевидно, авто-портрет Марии. См. также: Дневник Александра III, 1866 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 299. Л. 36v37, 77)
⁴⁰ См.: Сценарии власти. Т. I. С. 483v485
⁴¹ Дневник Александра III, 1866 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 299. Л. 77v81)
⁴² Там же. Л. 83, 92v93
⁴³ Там же. Л. 109
⁴⁴ Франк Б. Из неизданной переписки императора Александра III и Николая II с В. П. Мещерским // Современные записки. 1940. Т. 70. С. 179; Половцов А. А. Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. М., 1966. Т. 2. С. 197; Vinogradoff I. Some Russian Imperial «etters to Prince V. P. Meshcherskii (1839v1914) // Oxford Slavonic Studies. 1962. Vol. 11. P. 113
⁴⁵ Дневник Александра III, 1866 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 299. Л. 283v284); Валуев. Дневник. Т. 2. С. 161
⁴⁷ Петров П. Н. Иллюстрированное описание торжеств бракососкетання Государя Наследника Цесаревича и Государыни Цесаревны. СПб., 1867. С. 2. Оом. Воспомина-ния // Русский архив. 1896. Кн. 3. С. 548
⁴⁸ Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. СПб., 1896. Т. 12. С. 254v256
⁴⁹ Там же. Т. 12. С. 269. См. также «Две весны» (Т. 12. С. 270v271)
⁵⁰ О путешествии Их Императорских Высочеств в 1869 году (РГИА, Ф. 1339. Оп. l. Ед. хр. 28a. Л. 45v47, 88v89, 93v94
⁵¹ Каменский. Наследник Цесаревич Александр Александрович // Исторический вестник. 1917. Март. С. 633v640; Шевелев. Путешествия по России // Русское обозрение. 1898. Февраль. С. 821v832
⁵² Путешествие Государя наследника цесаревича и Государыни цесаревны в 1869 году. М, 1869. С. 15v16, 40v45, 67v68, 75v81
⁵³ Цит. по: Шевелев. Путешествия по России // Русское обозрение. 1898. Февраль. С. 832
⁵⁴ Мещерский В. П. Размышления, впечатления, убеждения, признания (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 106. Л. 1v4)
⁵⁵ Каменский. Наследник Цесаревич Александр Александрович // Исторический вест-ник. 1917. Март. С. 642, 657; Дневник Александра III, 1869v1870 гг. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 303. Л. 28); Souvenirs de Sebastopol (recueillis et rediges par s.m.i. Alexandre III, Empereur de Russie). Paris, 1894
⁵⁶ Каменский. Наследник Цесаревич Александр Александрович // Исторический вест-ник. 1917. Март. С. 640
⁵⁷ Дневник Александра III, 1869v1870 гг. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 303. Л. 14, 16)
⁵⁸ Каменский. Наследник Цесаревич Александр Александрович // Исторический вест-ник. 1917. Март. С. 645v646; McNeal R. H. Tsar and Cossack, 1855v1914. N. Y., 1987. P. 4v5, 173v174
⁵⁹ Дневник Александра III, 1866 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 299. Л. 287v289)
⁶⁰ Дневник Александра III, 1867 г. (ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 300. Л. 23)
⁶¹ Боголюбов А. П. Воспоминания о в бозе почившем Императоре Александре III. СПб., 1895. С. 17
⁶² 19 ноября 1875 г., перед возвращением в столицу на зиму, он записал в дневнике: «Грустно расставаться с милым Царским Селом и после нашей тихой и мирной жизни здесь попасть снова в Петербург и, как Владимир называет: котильон без конца!!!» (Дневник Александра III, 1875v1880 гг. // ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Ед. хр. 307. Л. 34)
⁶³ Norman J. O. Alexander III as a Patron of Russian Art // New Perspectives on Russian and Soviet Artistic Culture: Selected Papers from the Fourth World Congress for Soviet and East European Studies, 1990. N. Y., 1994. P. 26v27; Боголюбов. Воспоминания. С. 10v15, 24v29, 35v39. Александр начал коллекционировать живопись после того, как отец по-дарил ему коллекцию, приобретенную у московского откупщика В. А. Кокорева (Неверов. Александр II. С. 17)
⁶⁴ Письмо Цесаревича Александра Александровича А. Н. Штюлеру // Старина и новизна. 1903. Кн. VI. С. 1; Письма Цесаревича Александра Александровича к профессору А. П. Боголюбову // Старина и новизна. 1900. Кн. III, ч. I. С. 5v7; Боголюбов. Воспоминания. С. 14