"Полит.ру" продолжает публикацию серии статей социолога и докторанта Мичиганского университета Эллы Панеях, посвященных проблеме экономического кризиса в России. На этот раз речь пойдет о крупных фирмах и банках в условиях кризиса и тех последствиях, которые будут иметь государственные антикризисные меры в этой области. Так, по мнению автора, в результате крупный бизнес может стать еще более огосударствленным и монополизированным, более склонным к коррупции и менее ориентированным на потребителя, чем раньше. Материал предоставлен русским проектом Института Катона.
См. также:
В четверг, когда я пишу эти строки, российская фондовая биржа демонстрирует следующие показатели.
Индекс РТС – средневзвешенная стоимость акций ведущих российских компаний – упал на 72% по сравнению с уровнем годовой давности. Индекс ММВБ – другой показатель такого же плана – просел чуть меньше: на 68% (не удивляйтесь – цифры по ссылке могут несколько отличаться, они меняются в реальном времени). Это значит, что российские «голубые фишки» с начала фондового кризиса подешевели в 3-4 раза. Для сравнения: американский индекс Доу Джонса – о крахе американской экономики по телевизору вы слышали, вероятно, куда больше, чем о проблемах российской – по сравнению с ноябрем прошлого года просел примерно на треть, потеряв 36%. На треть, а не втрое. Но дело не в цифрах, а в том, как реагирует экономика – то есть, люди – на кризис. А это зависит от того, как устроены общественные отношения на рынке. И еще от того, какую политику выбирает государство.
Мы уже говорили о том, что относительно благополучная, нормально действующая экономика использует кризис для оздоровления. Что происходит в моменты такого резкого падения стоимости акций крупных фирм? Догадаться, в общем-то, нетрудно: массовое перераспределение собственности. Кто выигрывает, имея возможность купить долю в лучших предприятиях по бросовым ценам? Пусть меня поправят те, кто понимает все тонкости фондового рынка лучше, но в самых общих чертах – те, у кого есть свободные деньги. Те, кто сберегал вместо того, чтобы тратить. И те, у кого супернадежный кредит, непоколебимая репутация; те, кому не боятся одалживать деньги даже в плохое время. Кто проигрывает? Тот, кто заигрался. Заигрался занимая крупные, на пределе своих возможностей суммы, чтобы играть с пакетами акций ценой во много раз больше средств, которыми может располагать сам. Тот, кто, имея слабую репутацию, набрал кредитов на амбициозные проекты и теперь вынужден скидывать акции, чтобы досрочно погасить задолженность перепуганным банкам. Тот, кто увлекался игрой с сомнительными деривативами – то есть, с ценными бумагами, объединяющими пакет не самых лучших активов. Очень возможно, что какое-то количество вполне надежных компаний «сгорит» в кризисе, и те, у кого оказались на руках их акции в плохой момент, разорятся. Но статистически кризис дает сорвать куш тем, кто ведет себя сдержанно и разумно. Польза для будущего двойная: во-первых, ключевые активы оказываются у тех, кто, есть надежда, будет лучше управлять ими на следующем этапе. Во-вторых, все участники рынка получают урок – жить, и тем более играть на бирже, при прочих равных лучше на свои, и в пределах своих возможностей. Это, разумеется, донельзя упрощенная картина, и профессиональный финансист добавил бы сюда множество обертонов. Но нас интересует – что происходит в результате кризиса в головах у людей.
На этом этапе, разумеется, вмешивается государство и рвется «спасать рынок». Кого, в среднем, будут спасать? В целом – три вида «страдальцев». Компании, от которых зависит много простых людей, избирателей. Компании, в чьей необычайной полезности для экономики убеждены принимающие решения политики – вот просто вся американская экономика рухнет, если какая-нибудь AIG пойдет ко дну. Ну, и компании, у которых хватает лоббистских возможностей и связей, чтобы в тяжелый момент прорваться к кормушке. Грешат этим, как мы сейчас видим, все государства, но в существенно разной мере. Раз уж мы говорим о долгосрочных уроках, а не о мгновенных последствиях, нужно признать, что даже вполне демократические механизмы принятия подобных решений обеспечивают довольно неудачную обратную связь.
В первом случае фирмы извлекают следующий урок: дополнительную устойчивость можно себе обеспечить, сделав так, чтобы от тебя зависело много людей. Можно создавать многочисленные рабочие места, заботиться об обширной клиентуре, заключать долгосрочные сделки (если вы банк, выдающий ипотечные кредиты на двадцать пять лет, то от вашего банкротства пострадает куда больше людей, чем если вы просто делаете и продаете, скажем, автомобили). А можно и сжульничать, например, как не раз делали банки в России, набрать себе по нереальным ставкам вкладов от «простых» людей вот ровно с этой целью: чтобы твое банкротство стало не твоим личным горем, а чуть ли не социальной катастрофой. Во втором случае, урок состоит в том, чтобы выгодно работать в сферах деятельности, которое правительство – или в демократической стране политический класс – считает ключевыми. Проблема в том, что идеологическое мышление довольно плохо дружит с настоящим. Политики зачастую либо, как те генералы, воюют предыдущую войну, либо, напротив, слишком далеко и безответственно – не на свои же деньги – заглядывают в будущее. В первом случае поддержка достается бывшим локомотивам развития, давно исчерпавшим себя, вроде автомобильной индустрии, или долгосрочным прожектам вроде нанотехнологий. То, за что люди реально готовы платить здесь и сейчас, остается за бортом.
В третьем все еще намного печальней. Владельцы компаний на опыте убеждаются, что главное – не рыночная эффективность, самый прямой показатель того, что ты делаешь что-то нужное и важное людям, и вообще не какой-то разумный, пусть сколь угодно нелиберальный, критерий твоей полезности обществу: не клиенты, не рабочие места, не (пусть предположительно) критически важная сфера деятельности. Не способность сберегать, искать новые пути и не зарываться. Вкладываться в этом случае имеет смысл в коррупцию, в связи, а лучше просто оказаться в прямой зависимости от государства: уж компании, находящейся в их собственном распоряжении, прогореть чиновники не дадут.
Практически все государства небезгрешны во всех трех смыслах. Когда у тебя под руками шатается все здание экономики, паника с фондового рынка распространяется на банки, которые перестают выдавать кредиты чуть ли не вообще кому бы то ни было, начинает задыхаться от внезапного дефицита денег реальный сектор – довольно трудно удержаться от пожарных мер. Тех, кто утверждает, что вливать в такой момент деньги в проблемные фирмы все равно, что тушить пожар керосином, никто не слушает, не до них. Думать некогда, надо гасить. В результате возникает то, что называется moral hazard: риск порчи нравов. Участники рынка усваивают: если ты «нужный» или «приближенный», то осторожность необязательна, если что, тебя спасут и на следующем круге.
То, что происходит в России сейчас, отличается – в смысле возможного влияния на отдаленное будущее – от описанной выше печальной картины примерно как рак от грыжи. По оценке А. Илларионова, в двадцатых числах октября объем выделенной проблемным компаниям государственной помощи, составил 12% ВВП. Поддержку получили государственные и окологосударственные крупные фирмы – те самые, акции которых со свистом продолжают, практически невзирая на эту помощь, лететь вниз на бирже. Остальное пошло банкам – и только уже через банки эти деньги должны дойти до остальных нуждающихся. Но это не просто хаотичная раздача денег первым попавшимся приближенным. С банками совсем интересно – напрямую деньги влили только в несколько крупнейших аффилированных с государством банков, предоставив им дальше раздавать кредиты по своему усмотрению. Поскольку фондовый кризис спровоцировал межбанковский кризис доверия (то есть, все оказались одновременно и должниками, неспособными расплатиться с кредиторами, и кредиторами, чьи деньги зависли где-то еще). Это значило очень простую вещь: в первый, самый острый период кризиса шанс банка на выживание стал зависеть не от его репутации, рыночного статуса, реального финансового состояния, а от отношений с каким-нибудь Сбербанком – скорее административной структурой, чем рыночной компанией. Решения, кому жить, кому становиться банкротом, а кому подвергнуться поглощению со стороны – фактически – государства принимаются на основе административного торга. Какими будут успешные банки, пережившие кризис? Хорошо умеющими «дружить» с чиновниками, «мотивировать» служащих и вовремя вливать деньги в нужные фонды протирки оптической оси при госструктурах. Вероятность же выживания наиболее успешных как раз наиболее проблематична: именно они представляют собой самую «вкусную» добычу – их, в первую очередь, будут стремиться поглотить получатели госпомощи.
Более подробный план антикризисных действий, опубликованный несколько дней назад, продолжает ту же тенденцию. Вливать прямые субсидии предполагается в отсталые, зато близкие к власти, а то и просто огосударствленные отрасли: поддержка обещана оборонным предприятиям (заставляющее многих неметь слово «оборона» тут никого не должно смущать: большинство этих подконтрольных государству предприятий основную прибыль получает от экспорта вооружений). Так, обещана поддержка устаревшему российскому автопрому; никакого кризиса не надо, чтобы понимать: что-что, а эта отрасль загнулась бы в ситуации нормальной конкуренции молниеносно даже в хорошие времена. Причем помимо субсидий поддержка предлагается и в особо циничной форме: вливать в него деньги государство намерено «порекомендовать» коммерческим банкам , видимо, за счет интересов вкладчиков и инвестиций в новые, экономные, перспективные проекты, которые обычно стимулирует кризис.
У процветавшего во время бума, зато отчаянно коррупционного жилищного сектора планируется на государственные средства скупать жилье; учитывая, что доля коррупционного налога в строительстве оценивается в десятки процентов, это практически означает перекладывание денег из казны в чиновничьи карманы. Между тем, подобная мера призвана не позволить «сдуться» заоблачным ценам на жилье: проблемы строителей и коррупционеров решаются за счет тех, кто копит на квартиру. Закупленное государством жилье будет распределяться – что-то достанется бедным, что-то тем же госслужащим, особой строкой в числе получателей указана одна категория – военные. Служить снова становится выгоднее, чем работать.
Профессиональные игроки на бирже получают доступ к деньгам Центрального Банка. То есть, вместо того, чтобы доказывать свою надежность и разумность коммерческому банку, игроку будет можно убедить чиновника. Пенсионные средства можно станет инвестировать в акции – еще один поток денег на рынке, которым будет распоряжаться чиновник, а не инвестор.
Попутно (не совсем по теме данной колонки, но не могу обойти вниманием) – устанавливаются ценовые преференции для отечественных производителей при государственных закупках с приятной «вилкой» от 5 до 25%. То есть, российским фирмам не только не нужно конкурировать с мировыми – решение о размере гандикапа в весьма широком диапазоне остается на усмотрение чиновников. Оказывать преференции местным производителям предписано не только госструктурам, но и государственным компаниям и просто «естественным монополиям», невзирая на форму собственности. Техническое отставание, таким образом, им практически гарантировано: при таком коррупционном зазоре отечественный производитель в глазах бюрократа, принимающего решение, окажется вне конкуренции, даже если иностранец побьет и качество, и цену.
Предусмотрены вливания не только в антикризисную поддержку госкорпораций и естественных монополий, но и в их инвестиционные программы. В скольких подобных структурах уже бросились корректировать инвестпланы, просто для того, чтобы не упустить халявные денежки? Зато по заимствованиям компаний, работающих по госзаказу (то есть, не на рынок, не на наши с вами потребности) планируется предоставлять госгарантии по кредитам – по заботливо упрощенной структуре.
В общем, можно констатировать: существует серьезная опасность, что из кризиса российский крупный бизнес выйдет обновленным, как нигде в мире – существенно более огосударствленным и монополизированным, еще более, чем сейчас склонным к коррупции и паразитированию на бюджете, менее ориентированным на живого потребителя и попросту менее эффективным, чем был. Особенно по сравнению с бизнесом в других странах, где власти, хоть и выкупают банкротов и раздают кредиты, но не бросаются с таким энтузиазмом подминать под себя все живое и спасать все, чему давно бы загнуться без особого отношения. И уроки на будущее бизнес извлечет в этом случае самые нужные: подстраиваться под государство, развивать связи с чиновниками и общую сервильность, избегать как огня высокой прибыли – тут-то и сожрут. И честно говоря, это волнует меня намного больше, чем возможные проценты спада ВВП в ближайшие год-два.
