Мы разговариваем с профессором Теренсом Фэлла в библиотеке мельбурнского колледжа Уитли рядом с Мельбурнским Зоопарком. За окном австралийская весна, тепло и пахнет какими-то цветами. Летают зеленые попугаи и ходят зеленые студенты – скоро сессия.
Профессора сирийского языка и библеиста Тенренса Фэлла знает почти каждый, кто интересуется сирийской библиеистикой. Он составил "ключ к Пешитте Евангелий" (так называют главную сирийскую версию Библии), основал International Syriac Language Project (ISLP) и разработал теоретические основы сирийской лексикографии.
Мы работали с профессором над проектом тематического лексикографирования сирийского и в процессе разговора на сугубо профессиональные темы он раскрылся с неожиданной стороны - как внимательный собеседник и прекрасный рассказчик. Но что кроме того мне показалось важным в его рассказах - это тот путь, который профессор Фэлла прошел в жизни до высот сирологии.
Расскажите про свое детство. Откуда у вас интерес к науке?
О, это долгая история. Детство мое началось перед войной на острове Гёрнзи. Это самый большой из ряда островов, находящихся в проливе между Великобританией и Францией. Так что Ла-Манш – моя родина. У отца была небольшая ферма, у нас была кое-какая скотина. На островах есть своя особая молочная порода коров, так что молока было вдоволь. Но потом пришли немцы. Точнее, сначала пришел приказ из Лондона – эвакуироваться на британский Остров. Черчилль знал, что немцы придут на острова, и все, кто захотел, уехали. Остались дома – те, кто уехал на Остров, договорились, что те, кто останется, будут приглядывать. Все верили, что немцы – это временно.
И вот утром начали высаживаться с катеров тевтоны. Их было сорок тысяч, и они стали размещаться на острове… Солдаты заходили в дверь и давали 24 часа на то, чтобы покинуть жилище – надо селить офицеров. Началось потихоньку возмущение народа. Но тут немцы сообразили, что лучше не выгонять островитян, а подселять к ним офицеров. Для солдат построили казармы. Стало грязно, и потянулись дни унизительного ига. Немцы распорядились сдать все радиоприемники – чтобы не слушали речи Черчилля. А эти речи вообще, ты знаешь, они просто вдохновляли нас… Я знаю, сейчас много разного говорят и про сэра Уинстона и про эти речи, но тогда это был свет и надежда. И немцы под угрозой расстрела эти приемники поотбирали.
Еще с собой они привезли три тысячи рабов. Это были французы, поляки, еще кто-то… Они были грязные раздетые, в лохмотьях, умирало много – до сих пор кладбище есть. Однажды один грязный француз попросил есть, тело голое в болячках сквозь лохмотья глядит. Мать говорит: иди, у нас все кончилось, самим не хватает. И тут мне стало страшно. Я взял свой последний кусок хлеба и дал ему тайно. Он просто в момент его проглотил и ушел. А на следующий вечер привез в тачке под кучей тряпья радиоприемник. Так мы стали опять слушать радио. Это было чудо.
А когда проснулся интерес к науке?
Это странная история – сначала я поверил в наличие оттенков. Тогда на Гёрнзи у нас квартировали два офицера-немца, Вальтер и Хуго. И вот Вальтер был настоящим наци, а тот – фермер. И этот Хуго все разговаривал с отцом про коров, про птицу, про землю. Мы, конечно, всех этих немцев ненавидели, но Хуго был человечный.
И вот однажды он говорит отцу: «Знаешь, Клиф, я знаю, что ты слушаешь радио. Но это не беда, что я знаю. Беда – что знает Вальтер. Сегодня он придет, а с ним эсэсовцы, и тебе крышка. Я тебя прошу – пойди, сдай это радио». А там порядок был такой – радио можно добровольно сдать было – выдавали справку и все. И вот отец вздохнул и понес радио сдавать – а что сделаешь? Вечером приходит Вальтер, предвкушает, а с ним двое солдат СС. И спрашивает: у вас радио нет? Отец и говорит: было, да я сегодня сдал, и справку показывает. Тот только зубами заскрипел, но ничего не поделаешь. А я понял, что не все так просто в жизни, и стал с тех пор искать объяснения.
А как вы оказались в Австралии?
После войны, как немцев прогнали, мы стали понемногу восстанавливаться. У отца лет через пять дела в гору пошли, гусей, уток завели, стадо небольшое было. У меня были любимые животные – утки, я сам купил пару на сэкономленные средства. Отец занялся селекцией коров и у него хорошо выходило, но время тяжелое все-таки было, не хватало земли, денег тоже. И вот как-то на Гёрнзи приехал богатый скотопромышленник. Он был натурализованный австралиец, но родом из Британии. Он зашел к отцу и стал подкатывать, чтобы тот продал ему быка-производителя и лучших коров. Отец отказался, да тот все пристает: продай, да продай. Отец и говорит: вижу, ты мужик настойчивый. Так вот: продать – не продам просто так. Тот и говорит: а не хотите в Австралию ко мне поехать, там на ферме тебе хозяйство отдам, будешь у меня управляющим. Отец и отвечает: коли увезешь меня и семью к себе в свою Австралию, тогда по рукам. И через месяц мы сели на пароход, чтобы плыть в Австралию. Конечно, на пароходе мы плыли в самом скромном классе почти две недели. Ну и доплыли до Мельбурна.
Стали мы привыкать на новом месте. Выговор у них тут не такой, как у нас в Англии и на островах. Пошел я ручку покупать, говорю: хочу ручку (pen). А продавщица мне говорит: «мы булавками (pin) не торгуем. Тебе, мальчик, надо в текстильный». Но ничего, привык.
Мы с сестрой Джози записались учиться в школу. Я до седьмого класса доучился и сбежал из школы жизнь смотреть. Мы с ровесниками сколотили "банду" и стали наниматься на разные работы - строить, копать, коровники строили... Но я все думал: почему люди разные, не плохие и не хорошие, а разные, и про того офицера, Хуго тоже.
Надоело мне бродить по югу Австралии и надумал я в шахту наняться поработать. И там года два работал, уголек вытаскивал. Помню, как-то звонит мне ночью начальник шахты: Терри, беги, спускайся в забой, там что-то случилось. Три тревожных звонка было, а никого нет. Ну я подхватил фонарь, сапоги резиновые, плащ-макинтош и вниз. Иду по забою – один штрек – никого, другой... наконец в дальней штольне едва не споткнулся о тело. Смотрю – наш шахтер, поддатый лежит. Он мне и говорит: иди, парень, наверх, отдыхай. Три часа ночи ведь. Я обозлился и говорю: а что же три тревожных давали? А он и говорит: да это так, чтобы думали, что мы тут упираемся… Что тут скажешь. Плюнул и поплелся наверх. Такие дела бывали.
Потом устал я и решил пойти к одному мяснику работать. Я прикинул, что как потомственный фермер с мясом управлюсь. Взяли меня в ученики. И стало хорошо получаться. Потом хозяин меня над двумя магазинами поставил, в подчинении человек 20. А я по ночам пристрастился книги читать, Библию и английскую литературу. Локка читал, Бэкона. И чувствую, народ стал возмущаться: мы, дескать тут работаем по двадцать лет, а вот этот сопляк из Англии… и все в таком роде.
Ну а я уже решился и подал тайно документы в теологический колледж. Хотел до истины дойти – Библию всерьез изучать. И вот как-то хозяин зовет меня и говорит: Терри, вот что. Поедешь в другой город, там я пять новых точек открываю, будешь начальником. И жалованье хорошее положу. Я набрался духа и говорю: спасибо, сэр, да только не поеду я. Он говорит: А что так? Я говорю: Подал документы в теологический колледж. Хочу учиться богословию. Думал, хозяин ругаться будет или огорчаться, а он говорит: я благодаря тебе, Терри, выиграл бутылку виски. Я еще месяц назад побился об заклад, что наш Терри никуда не поедет, а пойдет учиться в теологический колледж. Так что иди и учись во славу Божию. Вот такая история.
И вы попали в Уитли?
Да, там пришлось сначала туго. Нужно было нагонять все, что в школе не успел. По ночам сидел, а еще лекции и занятия. Но я упористый был – пошло. Наконец, изучая Библию, понял про разность людей и про того немца. Там в Писании про заповедь любви, и у Павла тоже. Это совсем другое понимание совершенства. Больше всего мне нравился древнееврейский. Завел себе картотеки и выписывал слова, парадигмы. Я понял, что лексикология – это ключ и к языку, и к текстам. Тогда в Университете появился Фрэнк Томсон, крупный ученый из Америки. Он приехал и читал лекции про апокрифы, про сложные вопросы неканонических книг. Филология высокого полета. Мне это очень помогло. И потом стал ходить на факультет восточных языков и литератур, тогда у нас был такой. Потом его закрыли, увы.
Там я начал учить арамейский, потом сирийский. И когда уже окончил университет, решил писать диссертацию про лексикографию сирийской Библии. Мне в этом очень помогли два крупных ученых: Брюс Метцгер из Принстона в Америке и Артур Выыбус из Чикаго. Он эстонец был, интернированный, сбежал от советских войск в Германию, потом переехал в Америку. Я им написал сам, и потом переписывался много лет. Они меня очень поддержали. Метцгер удивительный был ученый. Всегда отвечал на письма подробно и пунктуально – в тот же день.
Я много работал и продолжаю сейчас – много книг, статей, ученики... Я никогда не жалел о своем пути. Все пригождается. Вот так я стал сирологом.
Спасибо, профессор.
