Нет ничего коварнее покоя. Нарастающее ощущение стабильности есть явный признак надвигающихся перемен. Пусть тот, кто скажет, будто предвидел в 1981 году, что через десять лет СССР развалится на части, первым кинет в меня камень…
Русская реставрация.
То, что Россия переживает сегодня эпоху реставрации, стало общим местом в политической публицистике последних лет. Повсюду мы наталкиваемся на знакомые до боли экономические, социальные и политические очертания. И действительно, повсеместный возврат от плюрализма к монополии, идет ли речь об экономической конкуренции или о политической борьбе, как нельзя лучше иллюстрирует полученный советской историей от современной России «откат».
Тем не менее, я не стал бы преувеличивать глубину этой реставрации. Россия скорее выглядит как СССР, но в действительности уже довольно далека от своего исторического предшественника. Прежде всего, как ни странно, современной России не хватает пассионарности, той религиозной энергии, которая изначально лежала в основании советской системы.
Россия больна синдромом хронической усталости. Перед нами вялое общество, управляемое изможденным государством. В этих обстоятельствах уже нет нужды манипулировать сознанием, поскольку население преимущественно пребывает в «политически бессознательном» состоянии. Замеры общественного мнения с регулярной повторяемостью фиксируют утрату гражданами всякого интереса к политике. Это мало похоже на сталинизм, несмотря на некоторое внешнее сходство в стиле работы судов и правоохранительных органов. Гораздо больше это напоминает внутреннее состояние советского общества времен «позднего застоя».
Парадоксальным образом Россия умудрилась вернуться в «точку невозврата», в ту самую эпоху, когда произошел «большой скачок» к «демократии» и «капитализму». История – дама капризная, ее очень трудно обмануть. Поэтому уроки столь нелюбимой сегодня народом «перестройки» могут оказаться для нас весьма актуальными.
Революция как логика иррациональности.
Ожидание «оттепели» – во все времена любимая тема разговоров русских «пикейных жилетов». Сегодняшний день – не исключение. Пригрело солнышко, из берлоги вышел медведь, а изо всех щелей осторожно вылезли либерально настроенные граждане. Они принялись шустро строчить «прожекты» преобразований и даже создали институт, готовый в кратчайшие сроки издать полное собрание сочинений русской либеральной фантастики.
Проблема не в том, что либералы пишут «прожекты» (они полезны и необходимы), а в том, что они в них верят и думают, что этими «прожектами» можно изменить «систему». Наивно полагать, что сформировавшийся в России политический и правовой (если этот термин в принципе употребим для описания реалий современной России) строй может быть изменен каким-либо внешним, тем более либеральным давлением.
Два обстоятельства следует иметь здесь в виду. С одной стороны, сегодняшняя власть в России совершенно самодостаточна и способна к неограниченному самовоспроизводству. Она надежно защищена от любых «внешних» воздействий и, тем более, давно выработала иммунитет против либеральной критики. С другой стороны, население России в 90-е годы получило такую мощную прививку от «либерализма», что рассчитывать сегодня на какое-либо массовое демократическое движение внутри страны не приходится. Изо всех видов «цветных революций» наиболее вероятной в России является «коричневая».
Тему «перемен» вообще можно было бы полностью закрыть, если бы дело ограничивалось изменениями, вызванными внешними факторами. Но и подводная лодка всплывает на поверхность, когда заканчивается кислород. Помимо «внешних», существуют и внутренние факторы. То, что не под силу либералам, может сделать сама «система», запустив механизм самоликвидации.
То, что невозможно в «эвклидовой политической геометрии» оказывается возможным в «политической геометрии Лобачевского». Власть, неуязвимая для рациональной критики, вдруг начинает вести себя иррационально, и с этого момента начинается обратный отсчет срока, отпущенного «системе».
Когда «верхи» больше не могут…
Несмотря на вековое славословие, вклад Ленина в теорию русской революции остается недооцененным активом. Одно дело – желать захоронения неприкаянного тела вождя революции, другое – хоронить заживо идеи и наблюдения этого практика революционного дела.
Революции, по Ленину, происходят не тогда, когда этого хочется кому-то, а тогда, когда этого хочется им самим, то есть когда возникает революционная ситуация, которую ни предвидеть, ни подготовить нельзя. Ленин писал: «Для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде». Революции являются на свет, прежде всего, как следствие иррационального поведения «верхов», которые по каким-то причинам более не могут править «по-старому».
Тектонические сдвиги незаметно происходят глубоко под поверхностью земли, но только когда случается разрушительное землетрясение, обитающие «на поверхности» люди узнают о том, что геологические платформы уже давно пришли в движение. В действительности, задолго до катастрофы природа посылает людям многочисленные сигналы, свидетельствующие о том, что «процесс пошел». То же и с революциями; нарастание глубинных, неразрешимых противоречий внутри «системы» трудно поначалу обнаружить невооруженным глазом. Но они обнаруживают себя иррациональностью поведения власти, которая как будто сходит с ума и своими собственными действиями уничтожает выпестованную ею стабильность.
Власть сама начинает создавать себе проблемы на пустом месте. То, что еще вчера казалось пусть спорным, но рациональным шагом, сегодня оборачивается россыпью самоубийственных поступков, подрывающих авторитет правящих «верхов». Власть обрастает ненужными ей конфликтами как днище старой шхуны морскими гадами. «Дело Ходорковского», «дело «Эрмитажа»», «дело Исмаилова» и так до бесконечности, – ни в одном из них уже нельзя проследить, в чем, собственно, сегодня заключается интерес власти. Этот интерес рассыпается на множество интересов случайных людей и групп, вовлекших в свое время власть в эти бесчисленные конфликты и теперь не позволяющих ей выскочить из западни.
Революции «мирного времени».
Социальные и политические системы инерционны. Если не случится войны или иной равной по силе катастрофы, они могут гнить заживо столетиями. Только практически полное разрушение социальной и политической инфраструктуры может поднять «низы» на успешный революционный бунт.
«Верхи», однако, гораздо более чувствительны к тем политическим «подземным толчкам», которые производит столкновение неразрешенных (или неразрешимых при данных условиях) социальных (в широком смысле слова) интересов. Они способны запускать механизм «революции сверху» и без войны, тогда, когда политическая жизнь кажется стабильно предсказуемой.
Внутренний механизм «автозапуска» революций сверху в России – это тема отдельного разговора. По всей видимости, это как-то связано с особой природой русской власти, которую нельзя полностью вписать в стандартные рамки классического авторитарного «неразвитого государства (undeveloped state)», страдающего хронической институциональной недостаточностью.
В свое время Теодор Шанин с удивительной прозорливостью заметил, что развивающиеся страны – это те страны, которые на самом деле не развиваются. Россия не вызывала бы никакого к себе интереса, если бы оставалась «неразвивающимся» государством наподобие большинства стран Африки и Латинской Америки. Однако на протяжении всей своей истории она развивалась, совершая порой немыслимые кульбиты.
Предполагаю, что внутри «русской системы» встроен специфический «ген развития», который время от времени запускает механизм ее обновления. Механизм этот опирается на определенные компенсаторные возможности, сложившиеся эволюционно внутри самой русской власти и практически не зависящие от состояния (политической температуры) «окружающей среды». Это и есть русская «революция сверху».
«Революция сверху» в России не является либеральной, она происходит сама по себе, возникая и развиваясь по своей внутренней логике. Либеральные устремления интеллигенции ничего в эту логику привнести не могут. Но, когда «процесс пойдет», всегда найдется кто-то, кто возьмет с полки томик «либеральной фантастики» и опишет эту революцию в либеральных терминах. Так рождается легенда о русской демократии.
Грядут перемены.
Революция сверху в России «раскатывается» не сразу, проходя поэтапно путь от «микрокоррекции» к «системным сдвигам».
Первым шагом, как правило, является осознание технологической отсталости и фиксация стагнации экономической и культурной жизни. Затем следует попытка найти способ решения проблемы с наименьшими потерями для системы за счет мобилизации имеющихся ресурсов. Когда попытка улучшить положение дел, ничего на самом деле не меняя, проваливается, следует признание необходимости частных, «корректирующих» реформ. И, наконец, после того, как частные реформы заходят в тупик, приходит осознание необходимости «системных перемен». С этой точки «революция сверху» становится явной.
То, что всем кажется началом, на деле является концом, финальной точкой процесса. Как в хорошей драме, в «революции сверху» зрители понимают суть происходящего только в последнем акте…
Политические реалии современной России все чаще напоминают нам об исходе застоя. Это заставляет нас внимательнее всматриваться малоприметные детали той эпохи. С высоты сегодняшнего дня многое становится яснее, и эта ясность, в свою очередь, проливает некоторый свет на происходящее с нами.
Перестройка – один из самых спорных пунктов новейшей российской истории. И, к сожалению, нет надежды, что когда-нибудь в отношении ее будет достигнуто единство мнений и оценок, как никогда не будет единства мнений по поводу петровских преобразований, октябрьской революции и сталинских репрессий. В точках разлома история неоднозначна по определению.
Именно поэтому я не готов ни к оправданию перестройки в духе Горбачева, ни к возложению на нее ответственности за «развал государственности» в духе В.Д.Зорькина. Я могу лишь констатировать, что процесс, аналогичный перестройке, уже запущен, и вряд ли в чьих-либо силах сегодня его приостановить. Когда невероятное станет очевидным, будет слишком поздно.
Я не могу сказать, какой Россия будет через три-четыре года, но могу смело утверждать, что она будет другой, чем сегодня.
Крушение советской империи.
Перестройка, при всей ее неоднозначности, является классическим примером самоликвидации «системы». Боюсь, что все, кто готовы сегодня приписать себе заслугу разрушения «империи зла», имеют к этому лишь очень опосредованное отношение. Ни диссидентское движение, ни прямое давление из-за океана не были сами по себе факторами, способными не то чтобы уничтожить СССР, но даже поколебать его равновесие.
Косвенно это доказывается тем, что ни диссиденты, ни «зарубежные агенты», в конечном счете, так и не стали главными политическими бенефициарами перестройки. Современная Россия даже в большей степени враждебна западным ценностям, чем умирающая брежневская империя, а диссидентство возрождается вновь как движение «обреченных романтиков».[1]
Основной вклад в развал СССР внесли советская номенклатура, связанная с ней интеллигенция и порожденное самой «системой» зазеркалье – криминал. Говоря иными словами, «трест лопнул от внутреннего напряжения», власть пала под воздействием составляющих ее элементов.
Опубликовав недавно в «Нью-Йорк таймс» свою статью, посвященную перестройке, Михаил Горбачев существенно упростил мне задачу изложения материала. Его статья является блестящей иллюстрацией поэтапного осознания верхами масштабов осуществляемой ими революции.
«Мы начали перестройку, так как наш народ и руководство страны понимали, что жить как прежде мы не можем».
А собственно – почему? Что мешало продолжать в том же духе? Уж что-что, а революция СССР точно не грозила. За несколько месяцев до распада страны народ на референдуме проголосовал за сохранение Союза, и, уверяю вас, это не было связано с фальсификацией результатов. Просто в голову никому не приходило, что имеет смысл голосовать за что-то другое (миллионы все же голосовали за что-то другое – "Полит.ру").
Отставание технологическое, конечно, нарастало. Так оно после всех «модернизаций» стало только больше. Наличие ядерного оружия в любом случае снимало вопрос о прямом военном столкновении с любым потенциальным противником. Качество жизни тогда и сейчас тоже, как минимум, – спорный вопрос. Но, главное, – нигде само по себе снижение качества жизни не приводит к краху тоталитарной системы.
Так что вполне могли бы и «как прежде». Но, как заметил Михаил Булгаков, разруха начинается в головах. Власть сама вдруг задергалась в судорогах, пуская круги по политической воде. Сработал спусковой крючок русской «революции сверху», необратимо запуская процесс самоликвидации системы.
И это вовсе не было ни ошибкой, ни трагедией. Просто механика русской власти сложнее, многослойней, чем нам самим порой кажется. Она имеет встроенный «надличностный» регулятор, ограничивающий эгоизм «текущего» поколения в интересах национального развития. То, что может (и зачастую хочет) себе позволить в данный момент живущее поколение (иждивенчески существовать за счет сжигания наличных ресурсов), не может себе позволять то не совсем осязаемое нами органическое целое, которое мы условно можем назвать «русской цивилизацией», «русским миром», «русской системой», и которое не ограничено рамками жизни одного поколения.
И вот эта «русская система» неожиданно, в самый, кажется, неподходящий момент, когда все вроде бы идет отнюдь не катастрофично, включает механизм обновления. Понять, как и почему он срабатывает в России, – задача поважней, чем написание сотни мечтательных книг о демократии. Но это тема отдельного разговора. Здесь для нас существенно то, что в середине 80-х в СССР этот механизм был приведен в действие.
«Советский Союз был силен в критических ситуациях, но при более нормальных обстоятельствах наша система обрекала нас на неполноценность».
Сегодня, более чем четверть века спустя, некоторые детали происшедшего начинают стираться в памяти. Поэтому мало кто обращает внимание на то, что движение началось с безобидного призыва к «ускорению». Никто поначалу не хотел ломать ни себя, ни других. Господствовала иллюзия, что достаточно правильно захотеть – и все получится.
Поэтому главные усилия были направлены на постановку задач. Шло переосмысление того, что есть «хорошо», а что есть «плохо». Как бы само собой разумелось, что уж если поставлены «правильные» цели, то их достижение есть дело административной техники. Заодно нужно было преодолеть расхлябанность, подтянуть дисциплину, короче – мобилизовать все наличные ресурсы; в общем, доказать, что система еще способна на подвиги даже в мирное время. В этом была суть концепции «ускорения».
«Было совершенно ясно то, от чего нам необходимо отказаться: от жесткой и косной идеологической, политической и экономической системы; от конфронтации со значительной частью остального мира; а также от необузданной гонки вооружений».
Ускорение шло с «промедлением», и власть вступила на скользкий путь «частных» реформ. Не затрагивая вопроса о порочности политической и экономической систем в целом, она сосредотачивалась на отдельных особенно неприемлемых практиках и пыталась их ликвидировать.
Эта была «наивная революция». Она зачастую полагала, что достаточно назвать зло своим именем, чтобы оно тут же стало чахнуть и впоследствии исчезло. Именно поэтому «гласность» стала излюбленным и чуть ли не единственным инструментом в арсенале реформаторов.
Но зло как-то быстро приспособилось к жизни на свету. Частные меры не помогали, а жить вследствие общей дезорганизации в работе административной системы становилось даже тяжелей, чем было раньше.
«За короткое время мы прошли большой путь, перейдя от попыток исправить существующую систему к осознанию необходимости ее замены».
Собственно только на этой последней стадии речь зашла о «перестройке» как таковой. «Сверху» был запущен процесс, управлять которым оказалось невозможным. Теперь уже не «верхи» вели революцию, а революция вела «верхи» за собой.
В общем и целом, с высоты сегодняшнего дня можно сказать, что «перестройка» провалилась. Необъезженный мустанг революции сбросил с себя нерадивого наездника и ускакал в поле, где вволю порезвился, искромсав штормовые 90-е годы, пока, наконец, его пыл не иссяк. Тогда его поймали и отвели в гнусное стойло, где, казалось бы, ему и суждено было сгинуть навсегда.
Впрочем, это не значит, что перестройка была ошибкой. Плохо, что Горбачев не справился с исторической задачей. Не по нему оказалась шапка Мономаха. Но было бы гораздо хуже, если бы он эту задачу не поставил. Впрочем, он и не мог ее не поставить. Перестройка была движением истории, а не отдельной личности.
Но история осталась неудовлетворенной. В отличие от отдельных личностей, она своих целей не достигла. Вопрос исторического будущего России остается открытым, и поэтому новая «перестройка» в любой момент может снова «всплыть» в повестке дня. «Ген развития» продолжает свою подрывную деятельность, угрожая стабильности «системы».
Перестройка: второе издание.
Споры о «модернизации» могут быть бесконечными, так как каких-либо объективных данных, позволяющих судить о серьезности или несерьезности этой инициативы, практически нет. В основе рассуждений по необходимости лежат слухи, предположения и пожелания, разумеется – благие.
Тем не менее, кое-что становится более понятным, если рассматривать «модернизацию» в более широком историческом контексте, не как отдельную политическую инициативу, а как внутреннюю реакцию на «внезапно» выявившуюся иррациональность русской политическую жизни и, как следствие, на некий этап в развертывании очередной «революции сверху».
Следует вспомнить, что еще до того, как была продвинута идея «модернизации», между Медведевым и Путиным возникли оттеночные расхождения в оценке последствий финансового кризиса для России. И если Премьер делал акцент на сохранении «управляемости» и сравнительном благополучии положения дел в России, то Президент напоминал о том, что кризис выявил отсталость и уязвимость российской экономики.
В этих президентских оценках рефреном звучало горбачевское «так жить нельзя», и поэтому неудивительно, что следующим шагом стала презентация «мобилизационной» модели развития. Если отбросить риторику, то в заявленном виде суть концепции «модернизации» сводится к тому, что можно, ничего принципиально не меняя в основах политической и экономической систем, одним напряжением политической воли и правильным целеполаганием придать новый импульс развитию общества в целом и экономики в частности.
В этом концепция «модернизации» ничем, по сути, не отличается от концепции «ускорения». Функционально она, по всей видимости, представляет собой промежуточный шаг в движении власти от осознания необходимости частичных реформ к признанию необходимости полной замены системы. «Модернизация» как таковая является внутренним моментом эволюции власти и мало влияет на реальную жизнь за пределами властного круга. Потому что реальная жизнь не меняется под воздействием заклинаний. «Модернизация» – это «ускорение» нашего времени.
Однако, сказав «А» и «Б», власть вынуждена была практически тут же сказать и «В». Выяснилось, что «модернизации» и «инновации» плохо совместимы с «махновщиной», которая буйно расцвела под крышей МВД. Здесь нет никакого «второго дна», все на поверхности: наивно полагать, что кто-то будет вкладываться в долгосрочные проекты, зная, что в любой момент тебя могут ограбить. А главное, никакой защиты нет – жаловаться придешь к тем, кто ограбил. В лучшем случае отнимут оставшееся, в худшем – посадят за то, что ограбил сам себя. В России господствует экономика коротких денег, потому что в такой среде выживают только «простейшие» экономические организмы, то есть спекулянты всех мастей и профессиональные «кидалы» бюджета. Под мечтательные разговоры о модернизации происходит непрерывная деградация экономической инфраструктуры, ее крайнее «опрощение».
Надо отдать должное Медведеву – он рискнул взять следующий вес и заговорил о реорганизации МВД, тем самым признав необходимость частных реформ. Таким образом, мы оказались сразу где-то на уровне горбачевского тусклого 1988 года: уже после апрельского Пленума ЦК КПСС, но еще до XIX Партконференции. Мы пытаемся что-то поменять в части, опасаясь трогать целое. Правда, Медведев прошел этот путь почти в два раза быстрее, чем Горбачев.
Рискну предположить, что это промежуточная стадия, на которой дело, скорее всего, не остановится. Чем больше будет разговоров о МВД, тем яснее будет становиться, что проблема отнюдь не в нем, а во всей «системе», в основании которой лежит правовой нигилизм. Вновь вспомнится Ленин, предупреждавший соратников по партии о том, что нельзя решать «частные» вопросы, не решая вперед «общих».
Таким образом, вполне возможно, что не за горами то время, когда начнет решаться судьба всей правоохранительной и судебной системы, а заодно и обслуживающей ее политической инфраструктуры. И сделает все это сама «русская система», руководимая врожденным инстинктом «самоликвидации». Это и станет вторым изданием «перестройки».
Дважды в одну воду.
Известно, что в одну воду нельзя войти дважды, и это сразу настраивает на пессимистический лад, когда речь заходит о нынешних начинаниях властей. Однако не исключен вариант, при котором второе издание «перестройки» может быть «улучшенным и дополненным», и поэтому стать успешнее первого.
Не говоря о том, что опыт дорогого стоит, и мели, на которые напоролся Горбачев, так или иначе нанесены на карту, изменились и сами условия. Положа руку на сердце, следует признать, что первый «перестроечный» проект был совершеннейшей авантюрой. Осуществлять одновременно полный демонтаж старой системы и строительство новой было не по плечу никому. Сегодня, по крайней мере, ничего не надо демонтировать, все разрушено (украдено) до нас…
Если говорить серьезно, никакой базы для функционирования рыночной экономики при Горбачеве не было. Не было ни кадров, ни структур, ни законодательства (проще сказать – ничего не было). Единственный «работающий» в тех условиях вариант развития был «китайский» – путь крайне медленных поэтапных преобразований при сохранении эффективной авторитарной власти. Но русские – не китайцы, медленно – это не для нас.
Сегодня, между прочим, база-то есть. Нет условий. Но с этим проще. Выросло поколение людей, не падающих в обморок от слова «биржа», государство «вырастило» регуляторы рынка. Они плохо работают, но они уже есть. Много людей прошли школу международного бизнеса и, между прочим, осознали, что они вполне конкурентоспособны. Сам международный бизнес сидит уже давно внутри, а не снаружи. Так что говорить о том, что страна не изменилась, было бы неверным.
Чего же нет? Нет политических условий, позволяющих этим росткам новой экономики прорасти. Как только они пробиваются на поверхность, их выклевывает «силовое воронье». Но тут хотя бы обозначаются стороны противостояния, вырисовываются «базис» и «надстройка», которые явно не соответствуют друг другу. Пришло время вслед за Лениным вспомнить и о Марксе. Все-таки логичней, если надстройка будет подтягиваться к базису, а не наоборот. Новая реальность не может далее описываться в терминах «полицэкономии».
Главное, что противоречие обозначило себя, остальное – дело времени. Рано или поздно оно найдет либо свое разрешение, либо свое «разрушение». В последнем, печальном случае это будет означать конец русской истории. Так что, в общем и целом, у второй «перестройки» на самом деле больше шансов, чем у первой, в том числе и потому, что отступать теперь некуда – позади полный развал страны.
Мобилизационная готовность.
На этом объективно тяжелом фоне происходит скрытая мобилизация властных элит. Состояние русских верхов напоминает вязкий насыщенный раствор. Застывшая инертная масса, неспособная на движение. Ни один из компонентов этого раствора по отдельности, ни все они сразу вроде бы не способны к переменам. Но стоит добавить в этот раствор катализатор, и все изменится, произойдет мгновенная кристаллизация.
То есть наличная ситуация такова: ни от кого сегодня ожидать активных действий не приходится. Ни одна социальная или политическая сила не в состоянии поколебать сложившийся политический «статус-кво». Но, в то же время, потенциально верхи для перемен созрели. Сами они не поднимутся, потому что русские верхи трусливы и никогда не ввяжутся в борьбу ранее, чем убедятся, что находятся на стороне сильного. Но если возникнет «революционная ситуация», их поведение будет непредсказуемым, и, скорее всего, они консолидируются вокруг того, кто предложит перемены.
На исторической сцене все те же «игроки», что и четверть века тому назад, – номенклатура, околовластная интеллигенция и криминал. Но теперь не советские, а российские. Именно им, если «процесс пойдет», предстоит консолидироваться в новый «перестроечный альянс». Но база для консолидации теперь несколько иная. При Горбачеве элиты хотели получить собственность, оформить де-юре имевшееся у них де-факто право распоряжения общественными ресурсами. При Медведеве элиты хотят защитить имеющуюся собственность, прекратить идущую де-факто ренационализацию возникших после первой «перестройки» капиталов.
Если вдуматься, то разница не так велика. Общее и в том, и в другом случае – сопротивление внешнему, государственному вмешательству в экономическую жизнь. Нынешняя ситуация как бы вытекает из предыдущей.
В конце 80-х годов прошлого века основным объектом критики была «плановая экономика», якобы (а может быть, и на самом деле) неспособная решать новые, встающие перед обществом задачи. В переводе на политический язык, это звучало как борьба с «административно-командной системой», которая определялась как постоянное внеэкономическое (внешнее) насилие над экономикой.
Сегодня основным объектом критики становится «силовая экономика», основанная на государственном рейдерстве система «соучастия» правоохранительных органов в управлении формально независимыми коммерческими структурами всех уровней вне зависимости от формы их собственности. По сути – это то же внеэкономическое (внешнее) насилие над экономикой, не позволяющее ей развиваться по своим собственным законам.
К государственному регулированию экономики (под которое система «государственного рейдерства» стремится мимикрировать) это не имеет никакого отношения. Более того, «силовая экономика» фактически блокирует нормальное развитие эффективных государственных институтов, призванных регулировать экономическую деятельность.
В этом отношении мы, скорее, откатились назад по сравнению с началом нового тысячелетия, уничтожая и так не слишком большой задел, который пусть коряво, но успели создать в 90-е годы. Экономический блок Правительства деградирует на глазах, и не по своей собственной вине. Это естественный процесс, потому что, как известно, неработающий орган атрофируется. В чем смысл существования Минэкономики при наличии отделов по расследованию экономических преступлений МВД в их нынешнем виде и с нынешними полномочиями?
Мы вернулись в ту точку, из которой стартовали. Только вместо Госплана теперь ФСБ с МВД, а вместо «политэкономии социализма» впору учить «полицэкономию капитализма».
Это создает неуверенность во всех сегментах властной элиты, кроме того, который непосредственно обслуживает «силовую экономику». Хотя в нем людей немало, потому что это целый сектор со своими «черными юристами», «черными банкирами», всех мастей консультантами, посредниками, администраторами, не говоря уже о самих «героях дня» – сотрудниках правоохранительных органов и судьях. Тем не менее, остальные представители элиты устали жить на бочке с порохом в системе, главное правило которой – отсутствие всяких правил.
Безопасность – это лозунг, позволяющий объединяться самым различным фракциям. Четверть века назад из России ехали в поисках комфорта и свободы, сегодня уезжают в поисках порядка. При этом страну покидают как рейдеры, так и их жертвы. Потому что «силовики» свои деньги предпочитают все-таки хранить в странах, где все же действуют ненавистное им «rule of law».
По всей видимости, консолидация верхов и будет складываться вокруг лозунга создания «правового государства», на чем сойдутся и влиятельные вельможи новой администрации, и культурная элита, и те криминальные авторитеты, которые устали от бесконечных войн и стремятся к легализации и стабилизации своего положения. Найдутся и перебежчики из «силового лагеря». В тот час, когда карета превратится в тыкву, многие вспомнят забытые имя сегодня основы правовых знаний…
Окно возможностей.
В случае с «революцией сверху», как и в случае с землетрясением, можно утверждать, что оно неизбежно, и даже указывать на предполагаемое место, но предсказать точное время, когда она произойдет, практически невозможно. Все может случиться завтра, а может, пройдет десяток лет прежде, чем проскочит «политическая искра». Хотя второе все же менее вероятно, потому что при сохранении «силовой экономики» в том виде, в котором она сегодня существует, хозяйственная жизнь в стране довольно быстро придет в упадок вне зависимости от уровня цен на энергоносители. Конечно, экономический кризис сам по себе политических перемен не вызывает, но напряжение создает.
Надо, однако, быть достаточно трезвыми в своих ожиданиях от второго издания «перестройки». Наивно предполагать, что Россия в результате станет либеральным и демократическим государством. Политика не может возместить собою то, для чего необходима длительная культурная работа. Но в случае успеха можно ожидать прогресса в обеспечении правопорядка, введения правоприменительной деятельности в определенное русло. Коридор возможностей при этом будет неширокий: где то между Россией Николая I и Россией Александра II. Но и Николаевская Россия выглядит более прогрессивной по сравнению с царящим сегодня институциональным хаосом.
Возможно, нам осталось не так долго ждать ответа на многие возникающие сегодня вопросы. Горбачев проделал путь от «так жить нельзя» до «крушения коммунизма» практически за шесть лет. Если принять во внимание предположения С.П.Капицы о сжатии исторического времени, сегодня это займет несколько меньше времени. В любом случае «пятилетка» между 2012 и 2017 годом не сулит покоя. Россия входит в полосу турбулентности.
Статья написана по материалам лекции в University College of London (Великобритания).
[1] Это замечание, тем не менее, нельзя понимать в том смысле, что ни у Запада, ни у либерального движения вообще не было никакого влияния и никаких «исторических заслуг» в деле борьбы с коммунизмом. Речь идет о том, что ни то, ни другое не были самодостаточными факторами, способными обеспечить результат, если бы «система» сама не стала разрушаться по совершенно иным причинам.
