Саммит Россия-ЕС, еще не начавшись, уже всерьез омрачен внутрироссийскими событиями: арестом Михаила Ходорковского и борьбой за его собственность. Тем не менее основные темы диалога Евросоюза и Российской Федерации существуют объективно и не могут не подниматься при любом состоянии власти в нашей стране. Эти темы а также интеллектуальное состояние центров формирования европейской политики России комментирует для «Полит.ру» руководитель сектора Европейской безопасности Института Европы РАН, директор Московского центра Института «Восток-Запад» Ирина Кобринская (автор книг «Мозговые тресты и внешняя политика США», «Внутриполитическая ситуация и приоритеты внешней политики России», «Россия и Центральная Европа после «холодной войны»).
Первый вопрос v какие задачи будет решать Россия на переговорах с ЕС?
У нас, как известно, есть четыре измерения взаимодействия с Евросоюзом: это визовая проблема, взаимодействие в сфере науки и культуры, экономическое взаимодействие и сотрудничество в области безопасности. Если ранжировать по значимости, то самой важной на данный момент является экономическая сфера, потому что сейчас мы, в связи с расширением Евросоюза, входим в с ним в некоторый клинч. После 1 мая, когда в Евросоюз вступят новые члены, Россия начнет терпеть убытки за счет введения новых таможенных тарифов, возникнут проблемы с нормами ЕС, которые будут введены на территории новых участников Евросоюза: экологическими, антидемпинговыми и т.д. И это станет предметом переговоров на саммите.
К тому же существует вопрос, который возник не вчера, но и не закончится с расширением ЕС, v это стоящая на пути вступления России в ВТО проблема с энергоносителями. Здесь у нас с ЕС два принципиально разных подхода: Россия считает, что выравнивание цен на энергоносители v внутренних и внешних v несправедливо, не говоря уже о том, что это будет абсолютно губительно для российской экономики. Европа здесь пока не хочет идти на уступки. С ее стороны зато есть как бы некие уступки по квотированию поставки энергоносителей. Я не видела документа, где бы это было написано, но Европа говорит, что требование по диверсификации, по ограничению получения энергоносителей из одного источника, якобы не действует. Ведь та же Польша в основном сидит на российском газе и, если будут действовать квоты на закупку энергоносителей, то и Польша много потеряет. И Россия, конечно, потеряет v потеряет потребителя.
Но главное все же v это проблема уравновешивания внутренних и внешних цен на энергоносители; это v главное препятствие на пути вступления России в ВТО. Пока не будет найдено общее решение, Евросоюз не будет поддерживать вступление России в ВТО со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Если говорить о других сферах, то взаимодействие в сфере науки и культуры как бы существуют (и это, конечно, замечательно), но до тех пор, пока у нас не будет решения визовой проблемы, говорить о каком-то большом продвижении трудно, так как введение шенгенских виз на новой территории ЕС ограничит международные контакты. Пока вопрос с визами не будет решен благоприятно для России, это будет очень серьезным ограничением.
Сотрудничество в плане науки и культуры подразумевает какие-то совместные проекты?
Есть и совместные проекты в области науки, а есть еще культурное измерение, очень важное и для России, и для Европы. Для этого культурного измерения беспрепятственное передвижение людей, которые не представляют угрозы для безопасности ЕС v это sine qua non, обязательное условие.
То есть визовые проблемы переходят и в культурное измерение?
Безусловно, так как это проблемы контактов. Научная сфера, культурные, образовательные программы требуют широкого международного общения. И мне кажется, что прецедент, который возник в период решения проблем, связанных с Калининградом, дает надежду, что когда-нибудь проблема будет решена.
С другой стороны, пока Россия не обезопасит свои южные границы, рано говорить о каком-то большом продвижении v Европа вполне резонно может требовать от России укрепить ее границы на юге, с теми государствами, через которых или от которых исходит нетрадиционная угроза безопасности: это наркотрафик, незаконная миграция и так далее.
В общем v это процесс сложный, но решаемый, при наличии доброй политической воли.
Вы еще не сказали о безопасности...
Здесь есть несколько интересных моментов. С одной стороны, для России проблемы безопасности и поиски сотрудничества здесь очень интересны и очень выгодны. И это аспект, в котором Россия может себя очень хорошо позиционировать с полными на то основаниями: если в сфере экономики мы не тянем, то в сфере безопасности Россия обладает достаточно большим потенциалом.
С другой стороны, Россия находится в регионе, в котором может возникнуть угроза безопасности для Европы. Поэтому Россия как партнер здесь очень важна для Европы. Ведь то, что Россия вошла в процесс принятия международных решений и чувствует себя в нем относительно комфортно v это только потому, что проблема безопасности, о которой так мало говорили в 90-е, после сентября 2001 вышла на первый план и Россия оказалась снова востребованной.
Правда, если говорить о реальной безопасности и о сотрудничестве с Евросоюзом в этой сфере, то, мне кажется, здесь все же нет больших оснований для того, чтобы говорить об этом как о серьезном проекте. Европа все-таки рассчитывает здесь больше на США, так как не готова ни с точки зрения политической, ни с точки зрения ресурсной, по-настоящему обеспечивать собственную безопасность. Европейская политика в области безопасности и обороны все-таки больше политика на бумаге. Будет ли здесь продвижение v не знаю, я не вижу здесь особых причин говорить о том, что этот кризис, этот раскол, который возник между Европой и США, будет углубляться. Мне кажется, что в сфере безопасности сотрудничество с Соединенными Штатами в рамках НАТО будет продолжено, и говорить о том, что уже возникает отдельная европейская составляющая безопасности как партнер для России v преждевременно. Хотя какое-то сотрудничество по линии спецслужб, разведок, информационного обмена, связанного с незаконной миграцией и т.п., происходит и, наверное, будет развиваться. Но говорить о каком-то более масштабном сотрудничестве v военном, военно-техническом v пока рано.
Правильно ли я понимаю, что логика действий Евросоюза по отношению к России v это скорее логика защиты собственных границ, а не экспансии. В этом доминанта?
Европа уже не воспринимает Россию как территорию, с которой исходит какая-то угроза. Есть какие-то нетрадиционные угрозы, которые исходят не от России, а транзитом через нее, и здесь Европа прекрасно понимает, что нужно сотрудничать. Здесь как раз особых проблем нет.
Вот в сфере экономического взаимодействия Европа совершенно не готова идти на уступки. И все-таки Россия для Европы очень важна, прежде всего потому, что Россия очень важный источник энергии, без которого Европа пока не готова обходиться. Тем более, не могут обходиться без этого новые члены, которые только вступают в Евросоюз. И кроме того, Россия v это рынок и транзит на Восток, в Азию, поэтому Европа все же заинтересована в России как в экономическом партнере. Но, особенно учитывая сегодняшнюю политическую ситуацию, в этом вопросе будет больше осторожности.
А какие стратегические цели может ставить Россия по отношению к Евросоюзу, и в какой логике v в экономической, культурной?
Россия хотела бы в экономической, но пока еще не очень тянет. Мы никуда не денемся от того, что для России Европа представляет больше экономический интерес, а США v больше интерес военно-политический. Это реальность, так как Европа v это 50% российского экспорта (после расширения ЕС; пока это чуть ниже 40%). Поэтому Европа фактически главный торгово-экономический партнер для России. Нам очень нужны европейские инвестиции. И нужен этот общий рынок, единое экономическое пространство. Но его трудно строить, пока нет договоренностей по энерготарифам и нет свободного передвижения людей.
Вообще, Европа для России v самый важный партнер просто еще и с точки зрения позиционирования России, ее самоидентификации. Потому что равнение России на США v вредно. Россия еще не изжила в себе еще империю: либеральную, не либеральную v не важно, сверхдержавность еще не до конца изжита, поэтому партнерство с Евросоюзом v это очень правильная идентификация России как региональной державы. Только в партнерстве с Европой Россия сможет как-то в это вжиться, и на уровне политики, и на уровне общественного сознания, и на уровне сознания элит. А в отношениях с Соединенными Штатами это будет сделать очень трудно.
То есть по отношению к Евросоюзу стратегические цели можно ставить еще и в культурной действительности (в смысле действительности норм и образцов жизни)?
Да, безусловно. А с другой стороны, v это геополитическое место в мире, это идентичность страны как игрока в международных отношениях. Вот с этой точки зрения Россия тоже очень важный партнер Европы. Значимо понимание того, что она находится в Европе, понимание того, что она нужна Европе и то, что у них интересы совпадают в сфере безопасности и политики, и вообще, ощущение своих границ и возможностей.
Во всяком случае, в обозримых перспективах Россия v это региональная держава, поэтому здесь очень важно общаться с другими региональными державами.
Есть ли какая-то конкуренция за позиционирование России в мире? Есть ли еще какие-то геополитические субъекты, которые иначе видят роль России в мире и по-своему на нее претендуют?
Не думаю, что сейчас идет какая-то большая борьба за Россию. Во всяком случае, ее нет со стороны главных игроков. Можно говорить о попытке представить Россию как союзника и партнера Ближнего Востока, Среднего Востока. Но это не важно. Если говорить о Европе и США, то я не вижу тут какой-то особой конкуренции.
Теперь вопрос субъекте внутри страны. Кто вырабатывает цели и механизмы участия и совместной работы с ЕС? Кто политический субъект в этом отношении?
Министерство Грефа в том, что касается экономики, МИД v в том, что касается визовых вещей. А если говорить об идеологии партнерства с Евросоюзом, то это Администрация Президента. Есть некая идеология, которая разрабатывается в Кремле, а реализуется, прежде всего, министерством Грефа и МИДом. При этом они взаимодействуют друг с другом.
Администрация v все-таки управленческий орган, а где все это разрабатывается v какие-то интеллектуальные центры или рабочие группы. Где все проектируется?
В Администрации и проектируется. Того, о чем Вы говорите, нет. Есть, конечно, какие-то экспертные группы в России, которые занимаются отношениями с Европой, есть какие-то клубы, есть Институт Европы. Но [они задействуются] с неким запаздыванием. Здесь трудно сказать, кто запаздывает. Вот я кричала о Калининграде и Центральной Европе в 1993-94 годах. И это был глас вопиющего в пустыне. Хотя с 1992 года было ясно, что Калининград будет большой проблемой. Но у нас здесь все с большим опоздание осознается.
Но, в принципе, главный настрой на сотрудничество с Европой идет из Кремля. А если говорить об экономике, то лучше министерства Грефа это не делает никто, там есть специальные группы, которые сидят только на этом. Уйма документации, норм, которые надо согласовывать v все это делается только ими.
То есть, существует только несколько рабочих групп, которые фокусируются вокруг Администрации, МЭРТа и МИДа?
Не совсем. Есть несколько, я бы сказала, общественных экспертных центров, но насколько они привлечены к разработке решений... Все-таки можно говорить, что наш экспертный потенциал недостаточно используется органами, принимающими решения.
Ученые, как всегда, выступают постфактум?
Ученые говорят сами по себе, принимающие решения v сами по себе. Между прочим, во времена ЦК КПСС это экспертное обеспечение существовало, мы все писали служебные записки. Вот этого сейчас, к сожалению, нет. В той же Академии Наук, например, есть люди, которые очень хорошо разбираются в проблеме. Поэтому здравое экспертное обеспечение могло бы помочь, тем более если бы оно использовалось загодя и с некоторым временным лагом, который позволит бы все это перемолоть. А не накануне принятия решений.
А во времена ЦК КПСС, можно было как-то отследить, как экспертные предложения учитывались? Это прозрачно было?
Нет, там никакой прозрачности не было. Но тогда была понятная система. В Академии Наук очень много работали в плане экспертных оценок и прогнозов v и работали очень эффективно. Это был достаточно закрытый жанр, и там давались реальные оценки. А то, как это учитывалось... Как-то учитывалось. Я совершенно не ностальгирую, но то, что у нас не хватает экспертного обеспечения, особенно заблаговременного v это факт. И здесь невостребованность науки идет во вред политике.
