Ровно год назад в ООН шли страстные дебаты по иракскому вопросу. Тогда казалось, что назревает крупный раскол между Америкой и Европой, который способен всерьез и надолго изменить всю геополитическую картину мира. Отголоски развернувшейся на Западе дискуссии на тему европейско-американского противостояния были слышны и в России – и, например, журнал “Отечественные записки” посвятил им значительную часть своего последнего номера за минувший год. Но положение изменилось, и сегодня уже трудно всерьез говорить о какой-либо изоляции Америки. А вот Россия, напротив, выглядит в мире все более “одинокой” страной...
1
Лидеры США, с одной стороны, Германии и Франции – с другой, в разгар иракской войны метавшие друг в друга громы и молнии, за послевоенные месяцы успели не раз повстречаться, поговорить и несколько “охолонуть”. Возможно, американо-германские и особенно американо-французские отношения и не достигли пока прежней теплоты, но они явно перешли из состояния “холодного мира” в стадию нормального сотрудничества. Достичь этого удалось путем взаимных уступок. “Старая” Европа смирилась с тем, что будущее Ирака определит коалиция во главе с США, а ООН, ставку на которую делали Париж и Берлин (при активной поддержке Москвы), будет играть в этом процессе лишь вспомогательную роль. Противники иракской войны пошли навстречу ее сторонникам и в важном вопросе о списании большей части внешнего долга Багдада. Вашингтон, в свою очередь, отказался от принятого в запальчивости решения – запрета на участие французских, немецких и российских фирм в нефтедобыче и других экономических проектах в Ираке. Кроме того, Америка под давлением Европы пытается ускорить процесс формальной передачи власти в Ираке новому местному правительству (пока в качестве срока называется 30 июня).
Американо-европейское примирение проявилось и в единстве позиций Вашингтона и западноевропейских столиц по всем основным международным проблемам, возникшим во второй половине 2003 года. Это отразилось и на российской политике Запада, которая остается достаточно согласованной. И Евросоюз, и США негативно восприняли “дело ЮКОСа”. И те, и другие скептически оценили условия, в которых минувшей осенью проходили выборы в некоторых российских регионах (Чечня, Санкт-Петербург), а также выразили озабоченность в связи с поражением либералов на декабрьских выборах в Госдуму. Никаких особых расхождений между США и ЕС не наблюдалось и во время смены власти в Грузии – хотя на этом направлении Америка, все более укрепляющая свои позиции в Закавказье, проявила большую активность, нежели Европа. Вероятно, нежеланием лишний раз дразнить Германию и Францию может объясняться и “неблагодарность” США по отношению к Польше, правительство которой активно поддержало войну в Ираке и послало туда довольно крупный войсковой контингент. Теперь поляки жалуются на то, что ничего, кроме одобрительного похлопывания по плечу, в ответ от американцев не получили.
2
Итак, не столь страшны оказались американо-европейские разногласия из-за Ирака, как они представлялись многим интеллектуалам по обе стороны Атлантики около года назад. Однако нельзя сказать, что эти аналитики оказались совсем не правы. Существует несколько фундаментальных исторических, политических и культурно-психологических противоречий между США и Европой, прежде всего Западной, которые определяют как разницу подходов американского и европейского обществ ко многим проблемам, так и неодинаковую роль Америки и Европы в сегодняшнем мире. Вот наиболее существенные из этих противоречий.
1. Геополитический статус Евросоюза и США принципиально различен. Америка – последняя сверхдержава, “имперская республика”, военное и политическое доминирование которой в сегодняшнем мире не подлежит сомнению. ЕС – конгломерат полутора десятков (с мая нынешнего года их будет 25) разновеликих национальных государств, объединенных на данный момент отношениями, близкими к конфедеративным. Европа довольно слаба в военном отношении, у нее практически нет единой внешней политики. К тому же она по-прежнему ищет приемлемую для всех членов Союза форму интеграции.
2. Разница статуса обусловлена разницей исторического опыта. Большинство европейских стран успели побывать метрополиями, сателлитами или провинциями великих империй, и практически все – театрами боевых действий во время множества войн. Последние 50 с небольшим лет Старый Свет не знает военных конфликтов, а противостояние Германии и Франции, ставшее причиной многих из них, превратилось в прочный военно-политический и экономический союз. Европа, как отмечает Жак Деррида, несет миру “призыв к новому подтверждению и эффективному изменению международного права и его институтов, в особенности – ООН; новую концепцию и новую практику разделения государственных властей в духе, а иногда даже в смысле, восходящем к кантовской традиции” (1). Такой подход совершенно чужд Америке, особенно ее нынешней администрации, для которой “мир сводится к противостоянию добра и зла, делится на друзей и врагов... Американцы скорее готовы принуждать, а не убеждать, грозить наказанием, а не обещать награду за хорошее поведение – словом, им милее кнут, а не пряник”. Поэтому “складывается впечатление, что американцы родом с Марса, а европейцы – с Венеры” (2). Иными словами, как утверждает американский политолог Роберт Каган, США подкрепляют (а иногда и заменяют) свою дипломатию силой, в то время как Европа стремится возместить свою военную слабость дипломатией.
3. Европейцы и американцы неодинаково смотрят и на принципы внутреннего устройства общества. За торжество “государства благосостояния” и “жирных” программ социальной помощи в 70-е – 90-е годы минувшего века Европа должна была заплатить значительной бюрократизацией общественной жизни и относительным замедлением темпов экономического роста. Европейцы в значительно большей степени, чем американцы, склонны к государственному патернализму и общественной солидарности. Можно сказать, что они менее хищны (в отношении погони за индивидуальной прибылью), чем обитатели США, но и менее трудолюбивы (3). В отличие от радикально-индивидуалистической Америки, у Европы, как отмечает итальянский философ Джанни Ваттимо, “проявляется тот ген “социализма”, который, невзирая на всевозможные злоключения социализма реального, Европа хранит в своей культурной основе” (4). Это отражается и в политической структуре европейских стран, если сравнивать их с США. Ведь на американской политической сцене социал-демократические силы, столь могущественные в Европе, практически не представлены, а “bleeding-heart liberals”, защитники прав меньшинств и сторонники разного рода программ социальной помощи, представляющие крайний левый фланг американской политики, в Европе со своими взглядами находились бы лишь чуть левее центра.
Однако, несмотря на всё это, у США и Европы есть общий культурно-цивилизационный фундамент, прочность которого, на мой взгляд, достаточна для того, чтобы единство евроатлантического мира сохранилось. Этот фундамент – индивидуализм, находящий свое выражение в признании ценности человеческой личности как таковой, вне зависимости от ее принадлежности к тому или иному коллективу (роду, классу, нации, государству); наличие у каждого человека естественных прав и необходимость их соблюдения; взаимодействие государства и общества и существование общественного контроля за деятельностью государства; приверженность принципам правового государства и т.д. Это базовые ценности, отличающие Запад от остального мира. Помимо этого, Америку и Европу соединяет общий исторический опыт – в конце концов, обе мировые войны были не только европейскими конфликтами, но и войнами, в которых активное участие приняли США.
Америка то и дело выступала в роли “опекуна” европейских стран. Вначале – после Первой мировой, безуспешно пытаясь обеспечить справедливые условия мира, затем – во время “холодной войны”, защищая западноевропейцев перед советской экспансией. Америка привыкла к “слабости” Европы, так же, как Европа, по крайней мере Западная, привыкла полагаться на военную силу Америки. Но “слабость” Европы может обернуться силой в тех случаях, когда военные методы выглядят менее оправданными, чем дипломатические. Например, в случае с Ираком более перспективной представлялась европейская линия – принуждение Саддама Хусейна к разоружению и сотрудничеству с ООН, вплоть до возможного размещения в Ираке международного воинского контингента. Такие шаги позволили бы избежать разрушительной войны и нынешней близкой к хаосу ситуации в Ираке, заодно сделав эту страну вполне подконтрольной и “прозрачной” для мирового сообщества. Да, Саддам на какое-то время остался бы у власти – но почему, собственно, из десятков тиранов, правящих в разных уголках мира, свержение именно багдадского диктатора должно было стать первоочередной задачей?
3
Многие конфликты последних лет, особенно иракская война, были вызваны стремлением западной, в первую очередь американской элиты распространить идеологию евроатлантического мира и демократический строй далеко за пределы Европы и Америки. Президент Буш даже провозгласил демократизацию Ближнего Востока одним из внешнеполитических приоритетов своей администрации. Цель эта нереальна, поскольку для ее достижения нет ни исторических, ни политических, ни экономических предпосылок. Успешной, долговременной демократизации обычно предшествует рост благосостояния общества, нередко достигаемый при авторитарных режимах. И наоборот: демократические режимы в бедных, нестабильных странах практически всегда обречены на поражение. Поэтому сегодня задачу постепенной демократизации можно было бы ставить скорее применительно к богатым “нефтяным королевствам” Аравийского полуострова (в Кувейте и Катаре этот процесс понемногу уже начался), чем к бедному Ираку и нищему Афганистану.
Порочен, однако, сам принцип универсализации западных ценностей, и уж тем более их силового навязывания незападным обществам. В этом смысле европейский подход, в котором акцент делается на усиление роли ООН, немногим перспективнее американского. Нынешняя ООН – раздутая неэффективная организация, объединяющая страны, у которых очень немного точек соприкосновения. Роль ООН действительно важна при выполнении конкретных гуманитарных задач, однако большинство ее политических и миротворческих миссий заканчивается неудачами. И происходит это не в последнюю очередь из-за ценностных расхождений между членами организации. Соблюдение прав человека, гражданские свободы и т.п. – все это западные ценности, и их признание незападными обществами происходит лишь в двух случаях: 1) под давлением со стороны Запада и 2) если данная страна сама стремится присоединиться к западному сообществу (Турция, Япония, Индия и др.).
Модель поведения Запада, альтернативная нынешней, могла бы заключаться в гибком сочетании Realpolitik с верностью собственным принципам и идеалам. А для этого надо признать, что ценности западного мира (по крайней мере пока) не являются универсальными, хотя в определенных условиях они могут стать притягательными для тех или иных незападных народов. Но создание таких условий зависит в первую очередь от самих этих народов. Демократия и гражданские свободы не могут быть принесены на штыках (5). Это не нужно ни несущим такие дары, ни тем, кому они предназначены. Бесполезно, скажем, призывать режим Туркменбаши соблюдать права человека и предоставить свободу действий оппозиции: по доброй воле он этого не сделает. Но бесполезно было бы и свергать этот режим путем военной интервенции, так как иностранная оккупация превратит диктатора в героя в глазах его народа, а отвращение к оккупантам автоматически распространится и на те ценности, идеи и институты, которые они несут и учреждают (что, собственно, и происходит сейчас в Ираке). Воздействие Запада на такие режимы как раз и лежит в сфере Realpolitik: экономические сделки в обмен на политические уступки, угроза санкций и т.п. – словом, язык, который подобные персонажи понимают куда лучше, чем увещевания, но в то же время более гибкий, чем силовое решение. Кстати, при таком подходе совместные действия США и Европы могли бы принести серьезный успех еще и потому, что по отношению к диктаторским режимам воинственная Америка и миролюбивая Европа выступали бы в роли “злого и доброго следователей”.
Роберт Каган в своей статье цитирует британского политолога Роберта Купера: “Общество постмодерна должно привыкнуть к использованию двойных стандартов”. В своем кругу люди Запада могут “строить безопасность на основе законов открытого общества”. Но выходя за пределы своей цивилизации, “мы вынуждены по мере необходимости возвращаться к более грубым методам предшествующей эпохи... У себя мы придерживаемся закона, но, оказавшись в джунглях, мы должны и жить по законам джунглей”. Последнее вовсе не означает возврата к надменности колониальной эпохи, к “бремени белого человека” и провозглашению незападных обществ низшими формами социальной организации по сравнению с Западом. Совсем наоборот: неуниверсалистская модель поведения как раз и основана на признании инакости этих обществ и их права жить так, как они считают нужным. Конечно, США и Европа не могут отказаться от защиты своих интересов в соответствующих регионах. Просто методы этой защиты должны стать иными. При этом западный мир не может не оставаться открытым для всех, кто готов принять его ценности. В конце концов, современные демографические тенденции не оставляют Западу иного выхода: он должен и будет подпитываться человеческими ресурсами иных цивилизаций, при этом оставаясь Западом, открытым обществом с определенным набором ценностей и идеалов.
Итак, несмотря на иракскую войну и ее геополитические последствия, сюжет “the West & the rest” продолжает оставаться более актуальным для будущего человечества, чем мнимый “раскол” между Америкой и Европой. От того, как будут развиваться взаимоотношения Запада и остального мира, естественно, во многом зависит и будущее России. Неуниверсалистская стратегия, если бы она в том или ином виде начала осуществляться Западом (6), покончила бы с нынешней двусмысленностью в российско-европейских и российско-американских отношениях, когда Москва, на словах провозглашая верность западным ценностям, на деле все дальше и дальше отходит от них.
Примечания
1. Деррида Ж., Хабермас Ю. Наше обновление после войны: второе рождение Европы // http://magazines.russ.ru/oz/2004/1/2004_1_23-pr.html
2. Р.Каган. Сила и слабость // http://magazines.russ.ru/oz/2004/1/2004_1_24-pr.html
3. Это подтверждается даже статистикой отпусков в США и европейских странах: если американцы отдыхают в среднем 16 дней в году, то итальянцы – 42 дня, французы – 37, немцы – 35, британцы – 28 дней. См.: The Economist. 2003. Aug. 9 – 15. P. 27.
4. Дж.Ваттимо. Европейский дом // http://magazines.russ.ru/oz/2004/1/2004_1_19-pr.html
5. Примеры Германии и Японии, часто приводимые сторонниками либерального универсализма, некорректны: в обоих случаях речь шла о борьбе авторитарных и демократических тенденций, которая началась задолго до проигранной войны и иностранной оккупации; последние явились лишь дополнительными обстоятельствами, благоприятствовавшими победе демократических сил.
6. Кстати, в 2000 г. предвыборная программа Дж.Буша-младшего в области внешней политики содержала немало пунктов, в общем и целом вписывающихся в рамки такой стратегии. Однако события 11 сентября выдвинули на передний план ту группу американской консервативной элиты, для которой характерны прямо противоположные настроения. В результате администрация Буша стала, пожалуй, самой универсалистской и имперской в новейшей истории США, возможно, обойдя по этому показателю даже администрацию Р.Рейгана.
