Чем ближе срок намеченного на 29 мая во Франции референдума по проекту Конституции Европейского союза, тем сильнее нервозность в руководстве ЕС, тем острее дискуссии в европейских (не только французских) СМИ относительно того, заслуживает ли Евроконституция быть одобренной и что произойдет, если большинство французов, вопреки рекомендациям своего президента и правительства, ее отвергнут. Вероятность этого весьма велика – по данным последних опросов, свое non документу готовы сказать около 53% граждан Франции, в то время как oui – только 47%. Напомню, что если хотя бы одна из 25 стран ЕС отвергнет конституционный проект, этот 500-страничный том можно будет смело выбрасывать если не в мусорную корзину, то на свалку истории.
Францией, впрочем, дело не ограничивается. Через несколько дней после французов аналогичный референдум проведут голландцы, и исход этого голосования тоже может принести разочарование сторонникам федерализации ЕС – а именно ее де-факто предусматривает Евроконституция. Наконец, в Великобритании, где референдум пройдет в конце нынешнего или начале будущего года, противники Конституции явно преобладают над сторонниками. Однако островное королевство давно уже держится в рамках ЕС особняком, поэтому к британскому «нет» Брюссель, наверное, внутренне готов. И даже гипотетический выход туманного Альбиона из ЕС вряд ли подорвет основы евросоюзовского проекта, по духу своему континентального. В Нидерландах же многое будет зависеть от исхода французского референдума: если большинство французов все-таки поддержит Евроконституцию, голландцы в конце концов тоже могут склониться на ее сторону. Итого – всё упирается в la belle France, тем более что эта страна принадлежит к числу шести основателей Европейского союза. Сторонники Конституции, в том числе президент Франции Жак Ширак, именно на это и упирают – мол, французы не могут позволить себе похоронить собственное детище, европейскую интеграцию. Но действительно ли «нет» Евроконституции означает крах евросоюзовского проекта или по меньшей мере серьезный удар по нему?
Cторонникам Конституции, которая расширяет и без того немалые полномочия Брюсселя за счет суверенитета отдельных государств-членов ЕС, сейчас выгодно сгущать краски. А вдруг граждане действительно напугаются и со страху дадут-таки зеленый свет творению Конституционного конвента, возглавлявшегося – ирония истории – экс-президентом опять-таки Франции Валери Жискаром д'Эстеном? По-человечески творцов Евроконституции и их единомышленников понять можно – труд ими проделан большой, да и руководители стран ЕС на своем саммите документ уже одобрили, и тут вдруг все усилия по дальнейшей федерализации Европы пойдут прахом из-за непокорного большинства французских избирателей... Обидно. Однако негативный для федералистов исход будет парадоксальным подтверждением жизнеспособности Евросоюза: демократия как принцип, лежащий в основе ЕС, одержит верх над сугубо элитарным проектом Евроконституции, над попыткой «революции сверху», ненужной и непонятной, наверное, большинству европейцев.
Действительно, изменения, которые несет с собой Конституция, можно назвать революционными – хотя, по большому счету, документ лишь суммирует и вводит в общие правовые рамки множество ранее заключенных странами ЕС договоров в политической, экономической и иных областях. Главное, однако, заключается в том, что в случае принятия Конституции Евросоюз приобретет наконец отчетливые черты единого государства, движущегося в направлении от рыхлой конфедерации к достаточно жесткой федерации. Европейская комиссия, этот сугубо бюрократический, хоть и влиятельный, исполнительный орган ЕС, станет настоящим европейским правительством, а Европарламент – ответственным законодательным собранием, а не второразрядной говорильней, какой он был еще 7 – 10 лет назад. ЕС получит собственного министра иностранных дел и будет проводить единый курс в сфере внешней политики, обороны и безопасности. В параграфе 2 статьи I-16 проекта Евроконституции так и говорится: «Государства-члены [Союза] активно и безусловно поддерживают политику Союза в области международных отношений и безопасности в духе лояльности и взаимной солидарности... Государства-члены воздерживаются от каких-либо действий, которые противоречили бы интересам Союза или снижали бы эффективность его политики». Подобное положение вполне органично смотрелось бы в основном законе любого федеративного государства – США или Германии, России или Австралии... Как видим, речь идет о самом амбициозном интеграционном проекте в новейшей истории Европы со времен Маастрихтского договора (1992), превратившего тогдашнее преимущественно экономическое Европейское сообщество в нынешний Евросоюз.
Загвоздка, однако, в том, что этот проект в значительной степени «висит в воздухе», заметно опережая реальную скорость процесса интеграции. По данным аналитической службы Eurobarometer, во всех странах ЕС число сторонников пребывания в Союзе выше, чем количество противников. (Самые «еврооптимистичные» – люксембуржцы: 85% позитивно оценивают членство своей страны в ЕС, 4% – негативно; самые «евроскептичные» – британцы и шведы, где указанное соотношение, в процентах – 38:22 и 48:24 соответственно). Однако на более конкретно поставленный вопрос: «Выигрывает ли в данный момент Ваша страна от пребывания в ЕС?» – европейцы отвечают иначе. В пяти странах (Австрии, Великобритании, на Кипре, в Чехии и Швеции) число ответивших «нет» больше, чем сказавших «да», еще в двух (Дании и Финляндии) эти цифры примерно равны, и лишь в тринадцати отрицательно ответило на вопрос менее трети респондентов. Нет единства во мнениях и относительно необходимости дальнейшего расширения ЕС: в среднем по Союзу этот процесс поддерживает лишь чуть больше половины граждан (53%), а в таких странах, как Австрия, Германия, Дания, Финляндия, Франция и Швеция, доля сторонников расширения значительно меньше доли противников (1).
И самое главное: пока трудно говорить о какой-либо европейской идентичности как сформировавшемся и устоявшемся явлении. Без сомнения, миллионы граждан Евросоюза ассоциируют себя с Европой и осознают культурные, психологические, политико-правовые и прочие отличия своих обществ от исламских стран, дальневосточного мира или Соединенных Штатов. Однако, во-первых, европейцами считают себя и многие из живущих за пределами ЕС – некоторые граждане стран СНГ, обитатели Балкан и даже Турции. Европейский союз вряд ли вправе претендовать на монополию на «европейскость», хотя в массовом сознании понятия «Европа» и «Евросоюз» в последние годы стали почти синонимами. Во-вторых, даже «стопроцентные» европейцы вроде французов, немцев или голландцев по-прежнему ассоциируют себя скорее со своими государствами, народами и культурами, нежели с наднациональными институтами ЕС. «I am British/English», «Ich bin Deutsch», «Je suis Francais» по-прежнему звучит куда естественнее, чем безличное «Я – европеец».
В принципе двойная идентичность – не такая уж редкость в европейской истории. Скажем, многие жители многонациональной Австро-Венгрии когда-то ощущали себя как представителями определенного народа (немцами, венграми, чехами и т.д.), так и лояльными подданными австрийского императора. Да и в СССР понятие «советский человек» носило не только пропагандистский характер: в идентичности очень многих граждан советскость превалировала над этнической принадлежностью. Проблемы у такого рода многонациональных государств возникали как раз тогда, когда лояльность все большего числа людей собственному народу начинала преобладать над лояльностью стране, что вело к распаду последней и формированию на его месте множества национальных государств. В современной же Европе общеевропейская идентичность пока совсем не конкурент идентичностям национальным. Именно поэтому попытки федералистов создать такую идентичность искусственно за счет ускорения интеграционных процессов на политико-правовом и институциональном уровне, в том числе с помощью Евроконституции, можно сравнить с желанием поставить телегу впереди лошади. Желание это вызвано в первую очередь геополитическими соображениями, мечтой о «Соединенных Штатах Европы» как державе мирового политического и экономического значения, способной составить конкуренцию США, Китаю и иным «центрам тяжести» современного мира. Как пишет известный немецкий философ, социолог и культуролог Юрген Хабермас, «Европа должна бросить весь свой вес на чашу весов международных отношений..., чтобы сбалансировать стремящиеся к односторонней гегемонии США» (2).
Задача, несомненно, серьезная и даже благородная, однако ее реализация, на мой взгляд, предполагает такую степень интеграции в рамках ЕС, которая в современных условиях недостижима (даже в случае принятия Евроконстуции) – по ряду причин. Во-первых, Европе не хватает экономической динамики, ее хозяйственный рост во многом сдерживается пристрастием западноевропейцев к умирающей модели социального государства. На недавнем европейском саммите лидеры ЕС признали, что так называемая «лиссабонская повестка дня» (Lisbon agenda), согласно которой к 2010 году Евросоюз должен стать наиболее динамично развивающейся экономикой мира, неосуществима. Во-вторых, склонность Западной Европы к welfare state не разделяется большинством восточноевропейских стран, вступивших в ЕС год назад. Заметно отставая от членов «старого» Союза по уровню жизни, они избрали экономическую стратегию, направленную на стимулирование экономического роста и иностранных инвестиций – низкие налоги, снижение бюджетных расходов, стимулирование предпринимательской активности. Эта стратегия, хоть и приносит результаты (3), находится в объективном противоречии с экономической политикой многих стран «старого» ЕС, в первую очередь Франции с ее традицией государственного дирижизма.
В-третьих, помимо экономических, между членами ЕС хватает и внешнеполитических противоречий. Первое из них связано с отношениями с США и моделью евроатлантического сотрудничества в целом. Хотя со стороны как Вашингтона, так и «старой» Европы были в последнее время сделаны примирительные жесты, призванные загладить дипломатический конфликт, cвязанный с войной в Ираке, говорить о полном восстановлении согласия никак нельзя. В западноевропейских политических кругах, в первую очередь французских и немецких, по-прежнему популярна идея самостоятельной европейской политики в области международных отношений, обороны и безопасности, которая не только бы не зависела от позиции США, но и составляла бы конкуренцию американской внешнеполитической стратегии. Такой подход, однако, встречает сопротивление как традиционно атлантически ориентированной Великобритании, так и проамерикански настроенных политических элит Центральной и Восточной Европы. Хотя после прошлогодних выборов Испания, ведомая социалистами, переместилась из лагеря «атлантистов» в лагерь «евросамостийников», а в случае почти неизбежного поражения правых на предстоящих выборах в Италии тот же путь проделает и эта страна, «атлантисты» могут ожидать пополнения от возможного в 2007 году нового расширения ЕС – за счет Румынии и Болгарии. Всё более «атлантической» становится в последнее время и позиция Нидерландов. В результате в Евросоюзе складываются два блока, противоречия между которыми не позволяют в обозримом будущем надеяться на формирование единой внешней политики «Соединенных Штатов Европы».
Наконец, еще одно важнейшее внутриевропейское противоречие касается перспектив дальнейшего расширения ЕС. Не секрет, что большим аргументом в пользу «евроскептиков» в той же Франции стало принятое лидерами Евросоюза решение начать переговоры с Турцией о ее присоединении к ЕС (в качестве даты вступления пока называются 2015 – 2020 гг.). Отношение к возможному принятию 70-миллионной мусульманской, пусть и светской, страны в ЕС среди европейцев, мягко говоря, неоднозначное. Нет единства и по вопросу об увеличении числа членов Союза за счет балканских государств и стран СНГ (Украина, Молдавия, Грузия, в случае политических изменений – и Белоруссия). Западная Европа опасается наплыва новых «бедных родственников», способного подорвать и без того шаткую экономическую и финансовую стабильность ЕС. Европа же Восточная, наоборот, в целом не против дальнейшего расширения, которое позволило бы «бедным родственникам» постепенно лишить «богатых дядюшек» монополии на принятие стратегических решений в ЕС. Именно поэтому новые члены ЕС приветствуют намеченный на 2007 год прием в Союз Румынии и Болгарии – в то время как в «старой» Европе царит настороженность по отношению к этим странам. Именно поэтому Польша и Литва выступают сегодня в качестве главных «лоббистов» украинских интересов в Евросоюзе. Именно поэтому ЕСовские перспективы Турции встречают наиболее сильный отпор во Франции и Великобритании, но не, скажем, в Венгрии или Словакии.
На востоке Европы рассматривают евросоюзовский проект прежде всего как объединение стран и народов, разделяющих общие ценности, в то время как на западе господствует более прагматичный, технократический, если не сказать бюрократический подход. Как отмечает словенский аналитик Алеш Дебеляк, «технократически-экспертный язык ЕС не предлагает полноценного... видения, способного показать направление и смысл, превосходящие обыденное существование» (4). Проект «Соединенных Штатов Европы», воплощению которого служит Евроконституция, как ни странно, носит столь же «бескрылый» характер. Предполагаемая ускоренная интеграция Европы и ее политическое и экономическое соперничество с Америкой в рамках этой концепции представляют собой в общем-то самоцель, не давая ответа на вопрос «во имя чего?», без которого невозможен ни один масштабный социальный проект. В то же время федерализация ЕС преподносится ее сторонниками общественному мнению как единственно возможный и верный путь, логическое продолжение процесса европейской интеграции. В этом духе были выдержаны, в частности, недавние выступления бывших политических соперников, нашедших на сей раз общий язык – президента Франции, неоголлиста Жака Ширака и бывшего премьер-министра, социалиста Лионеля Жоспена.
Опасение вызывает стремление многих федералистов монополизировать истину и представить противников Евроконституции как опасных маргиналов, националистов и реакционеров, стремящихся дискредитировать саму идею единой Европы. Такая репутация, в частности, создается в Западной Европе президенту Чехии Вацлаву Клаусу – единственному из глав государств ЕС, не скрывающему своего критического отношения к Евроконституции. Недавно, в частности, разгорелся конфликт между чешским президентом и руководством Европарламента, которое обвинило Клауса во лжи относительно проекта Конституции. Президент Чехии в ответ (возможно, излишне раздраженно) потребовал извинений, которых, однако, не получил. Характерен, однако, тон полемики федералистов с Клаусом: «Чешская республика – страна, находящаяся в центре Европы, и будет жаль, если из-за этого евроскептика и развернутой им лживой кампании она попадет в изоляцию, на периферию европейской политики» (Ио Леинен, финский социалист, председатель конституционного комитета Европарламента) (5).
Итак, альтернатива поддержке Евроконституции – якобы только изоляция. Понятно, что в таком ультимативном тоне дискуссии в демократическом обществе не ведутся. Однако федералистов это не останавливает, поскольку мнение оппонентов они, очевидно, считают не альтернативой своей концепции, а пустым «реакционерством», тормозящим «естественное» превращение ЕС в федеративное, а затем, глядишь, и в унитарное государство. Это не только вопрос идеологии или политической культуры: колоссальный аппарат Евросоюза, особенно разросшийся в последние годы, жизненно заинтересован в дальнейшей централизации, которая предоставит ему новые полномочия – несмотря на то, что легитимность европейских институтов по сравнению с национальными довольно сомнительна. (Достаточно сравнить хотя бы уровень активности избирателей на прошлогодних выборах в Европарламент – и на парламентских выборах в отдельных странах ЕС).
Между тем в случае провала Евроконституции, который, как уже говорилось, вполне реален, никакой катастрофы не произойдет. Напротив, возникнет вполне реалистичная альтернатива ускоренной интеграции и преждевременному, не подкрепленному «снизу» созданию федеративного Европейского союза. Эта альтернатива – «Европа разных скоростей», о которой впервые заговорили два года назад, когда кризис в Ираке спровоцировал раскол среди европейских стран. Плотная сеть договорных отношений, связывающая между собой 25 членов ЕС, никуда не исчезнет, даже если Конституция не будет утверждена. Однако без ее жесткого каркаса будет гораздо больше пространства для регионального сотрудничества и для развития альтернативных моделей интеграции, в одном случае – более тесных (Франция, Германия, Бенилюкс), в другом – дающих больший простор национальным институтам, делающих упор на решении конкретных экономических или политических задач.
Если для федеративной Европы время еще явно не пришло, то для Европы как гибкого сообщества государств, интегрированных в разной степени, но составляющих «пространство мира, свободы и безопасности» (о котором, кстати, говорится и в проекте Евроконституции) – вполне. На самом деле «Европа разных скоростей» уже существует, хотя федералисты не любят об этом говорить. Однако единая валюта – евро – распространяется на 12 стран ЕС из 25, Шенгенская зона – на 14, а ограничения на рынке труда для граждан новых стран-членов Союза сняли только 3 из 15 «старых» членов. Таким образом, степень интеграции европейских стран уже неодинакова, и это естественно, учитывая сохраняющиеся глубокие различия между ними. Именно поэтому ускоренная федерализация ЕС, о которой мечтают сторонники Евроконституции, выглядит явной утопией. Как отмечает немецкий историк Хаген Шульце, «прочное европейское единство в многообразии не должно быть реализовано в виде единого централизованного государства, располагающего всеми современными властными правомочиями... Постоянным и крепким может быть только такое европейское законодательство, которое будет брать в расчет нации с их долгой историей, их языками и их государствами» (6).
Странам, не входящим в Евросоюз, но являющимся его важными и постоянными партнерами, как, например, Россия, неудача европейского федералистского проекта также принесла бы определенные выгоды. Известно, что Москва уже давно достаточно успешно выстраивает отношения с отдельными европейскими государствами (Германия, Франция, Италия), но не может похвастаться такой же прочностью и позитивной динамикой связей с общеевропейскими институтами. Поэтому, если называть вещи своими именами, России выгоднее ослабление последних и усиление национальных государств в рамках ЕС. С другой стороны, те страны, которые рассчитывают на сближение с Евросоюзом вплоть до постоянного членства в нем, как, например, Украина, скорее могут рассчитывать на более гибкий подход со стороны «Европы разных скоростей», нежели федералистских «Соединенных Штатов Европы». В то же время «Европа разных скоростей», предусматривающая большой набор вариантов сотрудничества и постепенного сближения со странами-кандидатами, способна избавить самих европейцев от присущих им страхов перед «этими странными людьми из далеких бедных стран». Постепенное привыкание друг к другу, поэтапное налаживание контактов, расширение «пространства мира, свободы и безопасности» при сохранении уникального европейского многообразия – это, наверное, и есть подлинная европейская альтернатива имперскому проекту нынешних США. Но для того, чтобы эта альтернатива стала реальностью, вовсе не обязательно сочинять 500-страничные конституции и создавать всемогущие европейские правительства.
Примечания
1. См.: Eurobarometer 62. Public opinion in the European Union http://europa.eu.int/comm/public_opinion/archives/eb/eb62/eb62first_en.pdf
2. Derrida J., Habermas J. Unsere Erneuerung // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 2003. 31 Mai.
3. Темпы роста ВВП в %, прогноз МВФ на 2005 год: Латвия – 7,3, Литва – 7, Эстония – 6, Словакия – 4,8, Чехия – 4, Словения – 4, Венгрия – 3,7, Польша – 3,5; страны зоны евро (в среднем) – около 1,5. См.: The Economist. 2005. April 30th – May 6th. P. 22.
4. Дебеляк А. Неуловимые общие мечты. Опасности и ожидания европейской идентичности // Неприкосновенный запас. 2004. № 2. http://magazines.russ.ru/nz/2004/34/debel6.html
5. Lidove noviny. 27.IV.2005.
6. Schulze H. Staat und Nation in der europäischen Geschichte. Muenchen, 1994. S. 323.
