Вчера в эфире «Эха Москвы» президент Грузии Михаил Саакашвили не только оправдался за несколько последних истерических заявлений о «руке Москвы» в недавней диверсии на газопроводе, но даже выглядел лучше российской официальной риторики. Полный выигрыш был достигнут в одном пункте: Саакашвили заявил о том, что Грузия в одностороннем порядке ввела упрощенный визовый режим для российских граждан на фоне ужесточения визового режима с нашей стороны.
Один такой политический ход способен сгладить впечатление от обычного агрессивного популизма и даже от потрясающей историософии в том духе, что Грузия была оккупирована в 1921 году… как и сама Россия. Это конструкция – приличный экспортный (на сей раз антисоветский, а не антироссийский) вариант глупой и избыточной национальной мифологии, использующей, подобно всем новым национальным государствам (и не государствам), лубочный образ внешнего врага и угнетенной, страдательной нации.
Агрессивный национализм – это главная шестеренка политического распада и крови от Балкан до Кавказа, в этом - катастрофа распада, основной знак эпохи завершения Холодной войны. По-человечески, везде, где я вижу националистическую страдательную риторику (все равно - в бывших ли «колониях» или бывших «метрополиях»), становится противно, потому что дальше - кровь. Как противно и когда политики (надеюсь, тщетно) пытаются поссорить, скажем, русских и грузин. И здесь, как это ни печально, больше половины вины на политиках российских: визовая война против граждан Грузии (не против политиков!) была начата задолго до «революции роз», и мы даже поименно знаем авторов такой политики в Администрации Президента.
Это по-человечески. А аналитически понятно, что т.н. непризнанные государства, возникшие на месте пролитой крови, – это главный вызов для любой современной политики. Понятно, что тут у стран и элит возможны две позиции: (1) пассивно-агрессивная, с попыткой разыгрывать страдательный национализм и исторические обиды, (2) проектная, с намерением находить наднациональные механизмы. Первая позиция означает, что ее носителей будут использовать все, кто сможет освоить вторую.
Так, националистическая карта в Восточной Европе была нормально упакована в наднациональный проект Европейского Союза и не раз еще будет использована в политической торговле с Россией всеми, кто ее захочет использовать. Это – пассивная, страдательная позиция, используемая наднациональными проектами. Идеология нынешнего грузинского руководства, в отличие от идеологии режимов 90-х, не исключительно национально-популистская: там есть наднациональная компонента американской идеологии всемирной демократии и концепции «народа». И это было, кстати, ключом «присоединения» Аджарии.
А что есть у России, кроме эксплуатации исторической обиды, в чем ее «имперский модуль», то есть способ иметь внешнюю политику, предлагать наднациональные проекты? На месте внешней политики, как мы уже замечали, у нас находится «Газпром». Это уже неплохо, по крайней мере, понятно, что Россия будет бороться за энерготранспортные пути и в перспективе не будет никого дотировать задаром. Это хорошо, потому что предсказуемо для партнеров и понятно для населения, за этим концептом стоит экономическая реальность, а не просто слова.
Другое дело, что одной энергетической политикой, даже мирового значения, не только нельзя ограничивать политику в отношении ближайших соседей, но даже и свою территорию удержать не удастся. Чтобы быть только «мировой энергетической державой» без другого смыла и идеологии, не нужны такая территория и столько граждан.
Критерий существования внешней политики – это наличие проектов для непризнанных государств СНГ: кто найдет способ остановить волну национального распада, тот и будет управлять. Но до сих пор дело ограничилось провалом плана Козака в Приднестровье и сомнительной политикой на Кавказе. Если игру в «управляемые» конфликты где-то далеко можно еще иногда считать разумным цинизмом в духе старой доброй Британской империи, то тот же принцип, реализуемый у своих границ, в отношении наших, советских, в сущности, людей – это свинство.
Странно думать, что держать Южную Осетию и Абхазию вне всяких перспектив нормального развития - с одной стороны, и «немножко» ослаблять Грузию, с другой, – это как-то соотносится с интересами России, и что это – «управление конфликтом». Лучше уж ракеты на Кубе на всякий случай держать: по крайней мере, конфликт дальше от наших границ.
Понятно, что пожертвовать одними (например, абхазами) в интересах других (например, грузин) – тоже не выход. Но выходы в таких ситуациях бывают. Конечно, каждый случай «непризнанного государства», возникшего в результате войны и «чистки», имеет особенности. Но поверх уникальности каждого случая понятно, что «миротворческий модуль» невозможен без (1) способов уменьшить значение границ для населения и элит и (2) умения обращаться не только к действующим элитам, вышедшим из войны, но и к тем, кто придет им на смену, к населению и гражданам.
Способы уменьшения значения границ бывают разные. Так, возникновение СНГ целое десятилетие сглаживало национальные конфликты, являлось отсылкой к опыту совместного проживания в СССР. Но этот инструмент уже исчерпал себя. Действующий мировой образец – это ЕС, и именно за него цепляется и Грузия. Но у Европы есть Косово с Сербией, и еще неизвестно, как они будут справляться с проблемой, дадут ли образец для непризнанных государств СНГ.
Пока можно конкурировать и сотрудничать, а значит - России нужен инструмент, который мог бы быть предложен вместо СНГ, сильнее СНГ. Например, настолько, чтобы вступление в него, скажем, Молдавии (с Приднестровьем) могло бы немного снизить остроту вопроса о собственной независимости для Приднестровья. А какое-то общее пространство для России и Грузии могло бы несколько сгладить опасения у населения Абхазии по поводу новой войны. Далеко зашедшие конфликты разрешаются путем соотнесения с высшей, приемлемой для обеих сторон инстанцией, и за участие в создании этой позиции можно конкурировать, по поводу нее можно договариваться.
Способы обращаться к гражданам могут быть тоже разные: миграционные послабления, инвестиции, рынки, доступ к образованию. Предоставление гражданства - возможный путь, но не в качестве геополитической карты, а в качестве настоящего удобства для населения. То, что мировое сообщество не признает какие-то границы, совершенно не повод не признавать граждан, и их бизнес. Тем более важно дать возможность элитам международным образом оформить собственность и капиталы, что тоже снизило бы остроту вопроса о независимости.
Кроме того, там, где Россия силовым образом гарантирует безопасность, она может заработать себе право обращаться к гражданам напрямую, минуя элиты, играя в установление справедливости по линии элиты-население, а не так, как в Абхазии. И это главный способ уберечься как от прямой военной пропаганды, так и от «чужой» революции.
На самом деле, у России могли бы быть способы общения с населением, которые выдерживали бы конкуренцию с западной агитацией «за демократию». Дело ведь не просто в демократии, а в том, чтобы никакая одна часть страны не могла другую ее часть объявить неправильной, чей-то язык и традиции ущербными, а народы несуществующими. Никакая националистическая мифология не может выступить конкурентом неподдельной исторической общности и культурного родства, а прекращение агрессивной националистической агитации может быть внешнеполитическим требованием.
И здесь мы смыкаемся с третьим пунктом – Россия должна суметь показать образцы комфортного устройства национальных республик и наднациональной справедливости. До чего, понятно, пока далеко, хотя все условия есть.
А начинать нужно с построения с нуля позиции честного брокера во всех конфликтах в СНГ, то есть не подыгрывать слишком грубо какой бы то ни было стороне, не игнорировать и не продавливать силой ничьи позиции, двигаясь в интеграционной, наднациональной логике, а не в логике «управления национальными конфликтами». Конфликтами управляем уже не мы.
