Об историческом звонке Горбачева Сахарову мы узнали тоже по телефону, то ли вечером того же дня, то ли на следующий. Сообщил нам об этом Александр Гинзбург из Парижа. Обстоятельство само по себе исключительное: с заграницей нас, как правило, не соединяли; а тут вдруг соединили, да еще не с кем-нибудь, а с Гинзбургом ? фигурой более чем одиозной в глазах госбезопасности. Сначала Алик лишь намекал на потрясающую новость, но в конце концов не выдержал и раскололся. В Париже уже откуда-то знали и о самом факте телефонного разговора Генерального секретаря ЦК КПСС со ссыльным академиком, и, в общих чертах, о его содержании. Сахаров возвращается в Москву!
Чтобы оценивать исторические события, происходившие в пределах собственной жизни, небесполезно бывает восстановить в памяти, что ты и окружающие думали о них тогда, когда они еще не стали "происходившими", а оставались "происходящим". В данном случае отчетливо помню две мысли, промелькнувшие у меня в голове. Первая: "Это ? поворотный момент в отечественной истории". И вторая: "Это ? из-за Толи". Так думал тогда не я один.
Анатолий Марченко, публицист, мемуарист, диссидент, умер 8 декабря в Чистопольской тюрьме, через несколько дней после окончания четырехмесячной голодовки, требования которой казались нам тогда невероятно экстремистскими: освобождение всех политических заключенных. В Европе и Америке его гибель наделала много шума; на Венской встрече по безопасности и сотрудничеству его память почтили вставанием (советская делегация при этом, понятно, покинула зал).
Телефонный звонок Горбачева Сахарову, прекращение многолетней бессудной горьковской ссылки, ? это была та сенсация, которая могла перешибить поднявшееся на Западе негодование по поводу смерти Марченко. Между прочим, и Андрей Дмитриевич, беседуя с генсеком, упорно возвращался к этому событию, так что разговор получился, судя по его воспоминаниям, довольно сбивчивым: сам-то Горбачев хотел говорить о возвращении Сахарова в Москву, к обсуждению гибели Анатолия был явно не готов и отвечал туманно и обтекаемо. А Сахаров просто не мог выкинуть этого из головы: они с Марченко были друзьями.
Теперь ясно, что вторая наша мысль, ? о причинно-следственных связях между смертью Марченко и прекращением сахаровской ссылки, ? была неверна. Передо мной ? копии документов ЦК, хранящихся в Архиве Сахарова (оригиналы ? в Архиве Президента РФ). Оказывается, вопрос об освобождении Сахарова был решен на заседании Политбюро еще 1 декабря.
Правда, возможно, что смерть Марченко внесла коррективы в сценарий возвращения. Во всяком случае, ни на Политбюро, ни в записке, сочиненной Лигачевым, Председателем КГБ Чебриковым и Президентом Академии наук Марчуком (эта записка, датированная 9 декабря, должна была, по идее, содержать подробный план "мероприятий", связанных с возвращением академика в Москву; на деле же в ней просто повторялось то, что говорили на Политбюро, ? кстати, в гораздо менее "либеральной" интонации) ? ни о каком звонке не было речи. Так что, возможно, сенсационная демонстративность этой акции была все же как-то связана с чистопольской трагедией.
А первая мысль и сегодня кажется мне верной абсолютно: звонок Горбачева, действительно, был поворотным пунктом.
Уже несколько месяцев в воздухе носилось ощущение грядущих перемен. Фильм Абуладзе "Покаяние", пока еще не пошедший в широкий прокат, но уже прокручивавшийся на элитных просмотрах в столичных киноклубах. Необычные, ? не по содержанию даже, а по резкости и смелости метафорического ряда, ? статьи в "Литературке". Появление в печати табуированных имен ? Набокова, Гумилева, ? да еще и в нейтральном, а то и положительном контексте. Для остатков разгромленного Андроповым диссидентского мира, в котором я тогда в основном вращался, были видимы и другие знаки: досрочное освобождение нескольких узниц из женского политического лагеря в Мордовии, неслыханно либеральный (условный срок!) приговор на очередном суде над лидером крымских татар Мустафой Джемилевым, участившиеся случаи "обменов" осужденных советских диссидентов на советских же шпионов. И ? самое главное ? почти полное отсутствие новых арестов по политическим обвинениям!
Звонок Сахарову был рубежной вехой между периодом этих почти невидимых для основной массы населения знаков и предзнаменований и временем отчетливых сигналов, внятных уже многим. Революционные публикации в коротичевском "Огоньке" и яковлевских "Московских новостях", революционная же речь Горбачева на январском (1987) года пленуме ЦК, коротенькая заметка в январских "Известиях" о начале освобождения политических заключенных, выход в свет повестей Рыбакова и Приставкина, возникновение и бурный рост самодеятельных общественных организаций, которые почему-то именовались в то время "неформальными"- Словом, если даже судить лишь по дате, то этот звонок обозначил истинное начало перестройки.
Но не только по дате, но и по сути он был началом. Именно с него началось то, чего добивался своей смертельной голодовкой Анатолий Марченко: прекращение политических репрессий и освобождение политзаключенных. После возвращения Сахарова никого уже не удивила коротенькая, составленная в осторожных выражениях заметка, появившаяся в "Известиях" в январе и означавшая начало освобождения ранее осужденных за "антисоветскую пропаганду". А это означало полный пересмотр основных принципов внутренней политики СССР.
Со времен Шелепина политические репрессии рассматривались властью как регулятивный механизм. Особенно четко этот регулятивный смысл осознавался в 1970-е гг. Находясь с 1967 г. на посту Председателя КГБ, Андропов не раз писал в ЦК докладные, смысл которых состоял в следующем: Комитет производит ровно столько арестов, сколько необходимо ? ни больше и ни меньше; год от года число осужденных за политические преступления снижается (что было правдой); но если отказаться от политических репрессий вовсе, то страна может выйти из-под контроля. Вероятно, его взгляды на внутреннюю политику в значительной мере определил его опыт посла в Будапеште во время венгерских событий 1956 года.
В эти же годы, и до Горького, и в Горьком, Сахаров с бесконечным упорством обращался к руководству с призывом прекратить политические репрессии и разрешить в СССР интеллектуальную свободу. Сахаров утверждал, что без этого страна завязнет в стагнации и не сумеет достойно ответить на глобальные вызовы времени. С той же настойчивостью Сахаров пытался убедить вождей СССР, что советская власть от свободы не погибнет.
Звонок Горбачева показал, что в заочном споре между Андроповым и Сахаровым он склоняется к точке зрения последнего.
История разрешила этот спор в 1991 году. Она показала, что прав оказался Андропов, а не Сахаров с Горбачевым: этот режим был способен существовать только при наличии такого инструмента, как политические репрессии. Подобно зверю, выращенному в зоопарке, он был несовместим со свободой.
Но меняет ли данный факт что-либо в нашей оценке выбора, сделанного Горбачевым ровно пятнадцать лет назад? Ведь Сахаров был прав в главном: режим, неотъемлемой частью которого являются политические репрессии, неспособен к саморегулированию. Опыт Югославии продемонстрировал нам, что в течение какого-то времени такой режим может продлить свое существование, ? но тогда гибнет страна.
Выбор Горбачева не мог обеспечить модернизацию Советского Союза ? это была, конечно, утопия, вроде сахаровской конституции: к моменту своего распада СССР запоздал с модернизацией на 45 лет. Но этот выбор позволил нам расстаться с архаичным, нелепым и недееспособным политическим режимом сравнительно бескровно.
Телефонный звонок пятнадцатилетней давности ? первый шаг на этом пути. И мы, конечно же, должны быть благодарны Михаилу Сергеевичу за политическую смелость этого шага. Но при этом не будем забывать и об интеллектуальной и общественной роли его собеседника на другом конце провода.
Сергей Ковалев писал о Сахарове ("Известия", 21 мая 1998):
"Сахаров никогда и не претендовал на гордое звание "антисоветчика". Во всяком случае, он был не больше антисоветчиком, чем все мы ? в том смысле, что все мы не одобряли реалий советского режима. Но мысль и действия А.Д. двигались, в основном, в совершенно ином пространстве. Его правильнее было бы назвать "советчиком", в обоих значениях этого слова /-/ Можно ли говорить всерьез о его "советизме" или "антисоветизме", когда речь для него шла о проблемах разделенного человечества и о путях преодоления этого разделения? Привыкнуть к особенностям глобального мышления Андрея Дмитриевича было трудно, для многих ? невозможно.
Но Сахаров был "советчиком" и во втором смысле этого слова. Долгое время он был близок к верхам и привык говорить с верхами. От этой привычки он не отказался и в тот период, когда его всенародно объявляли врагом ¦ 1 советской власти. Он упрямо продолжал давать советы тем, кто стоял у руля, и не его вина, а беда страны в том, что его не желали слушать. Сказанное отчасти относится не только к Сахарову, но и к большинству выдающихся правозащитников 1960?1970-х гг: как бы кто сегодня к этому факту ни относился, с советской властью они не боролись и не намеревались бороться. Другое дело, что она с нами боролась изо всех сил ? но это говорит не столько о наших намерениях, сколько о рефлексах власти".
В определенном смысле 15 декабря 1986 года не Горбачев позвонил Сахарову: это Сахаров впервые за восемнадцать лет дозвонился до Кремля.
