Британия претерпевает один рейтинговый удар за другим. В минувшую пятницу агентство Moody's снизило рейтинг государственных облигаций Соединенного Королевства на один уровень, с AAA до AA1. Практически одновременно с этим прискорбным событием организация под названием Counting Women In (переведем это как «Включая женщин в список», или просто «Привлекая женщин к» — второй вариант мне нравится больше) публикует отчет под названием «Пол и власть в 2013-м. Кто управляет Британией?» Согласно этому документу, в мировом рейтинге, фиксирующему участия женщин в управлении страной, бизнесом, медиа, вовлеченности в деятельность местных советов и проч., Великобритания за двухтысячные годы рухнула на 37 позиций – с 33 места на 60. Из западных стран ниже ее только католическая Ирландия и католически-мачистская Италия.
Что касается первого падения, то оно горячо обсуждается британскими политиками и прессой, со вполне понятными обертонами – те, кто за консерваторов, твердят: ничего особенно плохого не произошло, мол, мы предупреждали, что тратить бюджетных денег надо еще меньше, медицину и библиотеки урезать еще больше, тогда все будет хорошо. Те, кто левее правительства Кэмерона-Клегга, обвиняют министра финансов Осборна в чудовищном непонимании очевидной истины – мерами экономии рецессию не вылечишь, наоборот, надо инвестировать и тратить, чтобы способствовать реанимации экономического роста. Перед нами две классические политэкономические концепции, кейнсианская и неолиберальная, никакого проку от таких споров давно уже нет, ибо (хоть я ни в коей мере не экономист) здравый смысл подсказывает, что решение следует искать за пределами этой примитивной дуальной системы.
А вот о британской гендерной катастрофе поговорить специально стоит, ибо – в отличие от оценок Moody's – плачевный результат оказался неожиданным. В воскресном «Обзервере» статья Ивонн Робертс об этом так и называется «Отчет вскрыл шокирующее отсутствие женщин в общественной жизни Великобритании»:
Согласно документу, женщины составляют лишь 22 с половиной процента из числа депутатов парламента, 12,3 процента глав местного самоуправления (в Англии), 17,4 процента от общего состава правительства страны. За ними только треть позиций местных чиновников, лишь 15,6 процента -- судей высших инстанций, 5 процентов – кресел главных редакторов общенациональных ежедневных газет.
Статистика действительно шокирующая – учитывая долгую борьбу феминисток в Британии, общее благоприятное отношение общества к гендерному равноправию и, наконец, усилия, собственно, властей. Все это выглядит очень странно: столько разговоров, решительных мер, даже своего рода пропаганды – и вот результат. Можно, конечно, сослаться на то, что это не Великобритания отстала, а другие страны сильно улучшили ситуацию с гендерным равноправием, тем самым обогнав почивающую на лаврах державу. Отчасти это так, но, как мне представляется, есть и другие причины. И коренятся они в самом современном западном (точнее – западноевропейском) общественном сознании.
Очевидно, что никаких формальных ограничений на пути женщин к командным высотам политики, экономики и прессы в Великобритании не существует. Возникни такое, виновных тут же судили бы и, пожалуй, отправили в тюрьму – или, что более вероятно, разорили бы штрафами и судебными издержками, попутно уничтожив репутацию. Женщины добились любого возможного равноправия уже несколько десятилетий назад, и это, кстати говоря, во многом переформатировало повестку феминистского движения. Теперь бои идут на двух фронтах – против неформального, скрытого мачизма и мизогинии и за ретроспективное восстановление женских прав в европейском культурном и историческом прошлом. Оба фронта важны; первый из них, на мой взгляд, чрезвычайно насущен, однако в отчете о ситуации с «участием женщин в» речь совсем о другом.
И здесь выясняются странные противоречия в самом феминистском дискурсе. С одной стороны, по-прежнему речь идет о равноправии, а само это понятие предполагает не только, что «женщины равны мужчинам», но и «мужчины равны женщинам». С другой, в той же статье в «Гардиан» читаем следующее:
Недостаток представительства женщин являет нам не только дефицит демократии, он игнорирует резерв талантов и разнообразия мнений, который мог бы обогатить экономику. Отчет аудиторской компании Deloitte за 2011 год показывает, что европейские компании, в руководстве которых присутствуют женщины, имеют в среднем доход на 10 процентов выше, чем те компании, где женщины не занимают главных позиций.
Противоречие именно здесь. Ведь что-нибудь одно – либо все равны, мужчины и женщины, либо женщины лучше и умнее мужчин, что «доказывает» отчет Deloitte. Это уже другой разговор (лично я готов даже согласиться со вторым утверждением, в каком-то смысле) – тогда не стоит настаивать на идее равенства. Подобная логическая незадача возможна только в развитом демократическом обществе (да-да, развитом демократическом обществе), где формальная сторона равноправия уже решена. В рамках этого решения (которое основано на общественном консенсусе, между прочим) могут уже возникнуть «вторичные» дискуссии по поводу неформальных вещей – например, на тему «женщины для экономики полезнее мужчин».
Дискуссии такого рода совершенно бессмысленны (как и разговоры об особой полезности для здоровья шпината или зеленого чая) – но публичная сфера западного мира состоит, в основном, из обмена не очень содержательными мнениями именно такого рода. Важна не продуманность реплик, а то, что разговор ведется, оставляя гендерную тему актуальной, «горячей», не давая ей превратиться в рутину, что неизбежно привело бы к откату назад. Мне кажется, именно это и произошло в Британии нулевых.
Главная цель – формальное равноправие – достигнута; однако обсуждение гендерных проблем слишком сместилось на периферию, к этому добавились и неуклюжие попытки властей и части феминисток вести «пропаганду равноправия», что заставило заскучать большую часть общества (пропаганда в условиях современного мультикультурного общества всегда будет иметь обратный эффект). В результате, что называется, тихой сапой, женщин стали вытеснять из высших эшелонов политической и экономической жизни, так как внутреннее устройство некоторых из этих эшелонов имеет в Британии довольно архаичное происхождение — еще с тех времен, когда нужна была настоящая борьба за формальное гендерное равноправие. Иными словами, не пропаганда здесь нужна, не еще сотни тысяч слов, а реформа базовых институций – и системы крайне неустойчивых и сложных «социальных лифтов».
Этим, кстати говоря, западноевропейские страны отличаются от России. В последнем случае, реформы госаппарата или бизнес-структур бессмысленны без изменения общественного сознания; и все это имеет отношение не только к проблеме гендерного равноправия.
Что же до отчета о состоянии дел с участием женщин в британской жизни, то его рекомендации предсказуемы – и совершенно неэффективны:
Отчет дает рекомендации, которые сфокусированы на расчистке дорог к высотам власти, включая улучшение преподавания общественных дисциплин в школах, создание инициативных групп для поощрения участия меньшинств в жизни общества, создание на принципах равенства экспертных советов в медиа, установление квот при отборе кандидатов, запуск правительственной программы для улучшения представительства женщин на парламентских выборах 2015 года…
Как мы видим, ничего нового. Разве что разговор о квотах (его сейчас усиленно ведут и в Германии), который должен стать решающим для размежевания внутри феминистского движения. Ведь если истинное равноправие, то квоты не нужны. А если квоты нужны, то либо нет формального равноправия (а оно есть в Британии), либо эта разновидность феминизма действительно относит женщин к разряду «меньшинств» — при том, что они оставляют 51 процент населения страны. Получается довольно оскорбительно.
Пример того, как женщины «рвутся во власть», причем в менее благоприятных, нежели в Британии, условиях – в субботнем выпуске «Таймс» (ссылку не даю, сайт платный). Адам Сейг пишет о Натали Костюшко-Моризе (обычно ее называют сокращенно НКМ), которая начала поход за креслом парижского мэра. Сама по себе история хотя и довольно красочная (потомок тех самых Костюшко, представительница бюрократической французской династии – дед был послом в США, отец – мэр Севра, красавица и умница, закончила знаменитую парижскую Политехническую школу и Коллеж Инженеров, и так далее), но рассказана она как раз в тех самых мачистских тонах, с которыми призывает бороться отчет, описанный в «Гардиан».
Сейга больше интересует, как выглядела НКМ до того, как решила начать политическую кампанию (романтично выглядела; в качестве доказательства «Таймс» приводит фото), и теперь (еще фото с новым «простым» имиджем), чем содержание ее политической программы. Занятый обсуждением нового стиля поведения НКМ (жесткий, стервозный, более подходящий для «мужского мира» политики) автор умудряется не сказать ни слова о ее деятельности в качестве министра экологии при Саркози; а ведь в этом состоит главный политический капитал НРК, а не в том, постриглась ли она или носит ли еще длинные платья. И совсем комично выглядит вот этот пассаж Сейга:
Ее знаменитая аристократическая внешность тоже изменилась. Исчезли прерафаэлитские прически, дизайнерские шарфы и черные туфли на шпильках – не говоря уже об интервью, где она рассказывала о том, что слушает Шостаковича.
Вместо этого ее видят с убранными волосами, в джинсах и полуофициальных ботинках, она упоминает о своей любви к Ким Уайлд.
Перед нами довольно забавное стремление представителя одной сословной культуры (британской) объяснить непонятный ему мир другой сословной культуры (французской). Ключевые имена здесь Шостакович и Ким Уайлд. Адам Сейг искренне считает, что упоминание французским политиком британской поп-певицы, которая была знаменита лет 25-30 назад, может создать более демократичный образ в глазах избирателей, которые, в подавляющем большинстве, никогда не знали о существовании исполнительницы песни “Love Blond”. Они либо еще не родились тогда, либо были заняты прослушиванием вот этого:
Что же до Шостаковича, то ведь это тоже польско-литовская фамилия, как и Костюшко, только вовсе не аристократическая.
P.S. Вместо послесловия. Новости бывают и хорошие. Британская пресса сообщает, что граффити Бэнкси «Рабский труд», тайком выломанное из стены дома в лондонском районе Вуд Грин и выставленное на аукционе в Майами (!) за пятьсот тысяч фунтов, снято с торгов. Непонятно, то ли подействовали протесты лондонцев, то ли ФБР заинтересовалось происхождением артефакта, то ли акционер Фредерик Тат прочел нашу колонку и устыдился. Так или иначе, уж простите за просторечье, добро победило бабло, пусть и временно.
Шутники с сайта superofficialnews.com тоже откликнулись на историю с Бэнкси, сочинив сюжет о том, как лондонская полиция арестовала художника, раскрыв, наконец, его имя – 39-летний Пол Уильям Хорнер, родом из Бристоля. По сообщению «сверхофициальных новостей», арест вызвал бурные протесты населения нескольких британских городов:
Как только разошлась новость об аресте Бэнкси, лондонская полиция стала получать десятки звонков от людей, которые либо утверждали, что они либо сам Бэнкси, либо его сподвижники и друзья. В шесть вечера у полицейского управления Лондона собралась толпа, скандирующая «Бэнкси – это я!» и потрясающая плакатами с требованием освободить художника. Местные радиостанции рассказывают, что толпа поддерживает некую слепую женщину, которая пытается сдаться властям, утверждая, что она и есть Бэнкси.
И действительно, подумал я, удивительное неравноправие: никто, гадая на предмет личности Бэнкси, не рассматривает очевидного варианта, что он – это она.
