Мы публикуeм отрывок из книги Игоря Свинаренко о судьбе ветерана Вермахта, Райнера, с которым ему довелось беседовать уже в 2000-е годы. Другие фрагменты можно найти на «Полiт.ua» (вступление, глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6 ) и портале «Уроки истории».
Лагерь есть лагерь! С утра, значит, как обычно – построение и перекличка. Поскольку на работы зеков не гоняли, они подтягивались поближе к воротам, толпились там и ждали подвоза продовольствия, о котором только и были мысли. Они заинтересованно считали, сколько выгрузили мешков с белым хлебом, сколько муки, а также мороженых баранов из Австралии, и гадали – осьмушку хлеба дадут или четвертинку? Какой суп будет сегодня? Вода с парой кусочков брюквы? Или погуще? Может, муки туда подсыпят? Что касается заморских баранов, то они шли на прокорм вохры. Паёк зекам казался скудным, и к тому же в нем, как отметил Райнер, почти не было балластных веществ. (Надо же, эх не в тех лагерях он был, вот нашел, на что пожаловаться.) Что привело к проблемам со стулом. А чего вы хотите? Белый хлеб, который немцам казался похожим на вату, немного маргарина, кусок колбасы сделанной в основном из сои, джем и черный чай. Белый хлеб с джемом, да, это вам не ГУЛАГ… Проблемы со стулом, объяснил Райнер, – вызывали запоры. Его личный рекорд – 13 дней он не ходил по большому. Кончилось тем, что он, пардон – но такие детали как раз и дают картинку – лично выковырял пальцами из одного места два окаменевших куска дерьма.
А чем ели? Приборов лагерное начальство не выдавало. Зеки делали себе ножички из обрезков жести, которые остались от строительства нужника. И затачивали их вот об стенку этого же сортира, других камней на территории не было. Ложки делали из крышек консервных банок и обрезков проволоки. Этот прибор, нож с вилкой, Райнер до сих пор хранит у себя дома…
А миски все-таки выдали. Еду и чай готовили в баках для белья, за бараками. Кроме котлового довольствия, иногда зекам выдавали консервы, бекон (!) или ветчина (!), и они делили банку на нескольких человек. Давали иногда и смесь чайного порошка, сахара и сухого молока. Но, поскольку кружек не было, смесь эту съедали всухую.
Жрали щавель, который там, к счастью, рос. Один чудак был замечен в том, что варил бульон из порошка для ног.
Голод притупить не удавалось.
А с куревом вообще был швах. Табачное довольствие не было предусмотрено никакое.
Курильщики меняли обручальные кольца, которые чудом уцелели при обысках, на табак. По курсу 1 золотое кольцо = 25 граммов табака. А как золото кончилось, некоторые умельцы начали делать кольца из латунных монеток, при том, что всех инструментов – какой-нибудь случайный гвоздь, которым продырявливали дензнак, и пара камушек. И вот как-то выделывали, и после еще шлифовали землей. Но после у вохровцев от этих колец начали зеленеть пальцы. Бизнес этот был придушен, а жуликов забрала военная полиция и увезла в неизвестном направлении. Больше их никто не видел.
Конец войны охрана отметила беспорядочной пальбой в воздух. И не только: один зек был убит пулей в спину, она откуда-то вроде срикошетила. На другой день приехала машина и забрала труп. Райнеру не понравилось, что с телом обращались как с забитым животным. Я ж говорю вам, не в тех лагерях он сидел.
Зекам разрешали писать письма домой. Писали они, писали… Но первые ответы получили только летом 47-го, на третий год заключения, перед самым освобождением.
Вспоминаются какие-то случаи. Один немец украл на складе сколько-то сахара. В наказание его… не расстреляли, не избили, а – заставили жрать сахар. Он ел, пока его уже не стошнило. Потом несчастного закинули в яму диаметром 60 см и глубиной 6 метров, ее вырыли под сортир. И он там пару дней сидел.
Еще было такое наказание: выстригали на голове крест, от уха до уха и от лба до шеи. А после еще ставили на целый день у позорного столба и следили, чтоб наказанный не присел.
Время коротали за картами, (скат, национальная такая игра), и конечно, то и дело разгорались скандалы, прям до драки, – а что вы хотите. Кроме того, загадывали друг другу загадки. Болтали про еду, выпивку и баб, само собой. Один зек, в миру руководитель хора, создал и на этой зоне хор, и братва запела – не малиновый звон, а там Санта-Лючию и арии из опер. Кто-то давал уроки французского и английского, по памяти, что запомнилось из школы. Иногда перепадали книжки на немецком, и Райнер читал их товарищам вслух. Он запомнил одну про Чингиз Хана, автор – Теофил Готье, и что-то про зверей. Кто с образованием, те читали лекции по своим специальностям. (Что-то такое вроде Солженицын описывал?) Один экономист растолковывал им, как из уменьшения потребления образуется капитал. Предприниматель не потребляет всю прибыль, а часть ее инвестирует. Райнер рассказывал, что потом вычитал у Маркса, где про накопление первоначального капитала, – что оно, грубо говоря, так и есть. Райнер наслушался этих лекций и подумал, что надо учиться, если будет возможность.
Потом часть зеков перевезли в другой лагерь, в Валлонию, а то они были во Фландрии сначала. Специально грузовик завез их в Брюссель, хотя было не по пути, и зекам показали знаменитую рыночную площадь и писающего мальчика. У немцев создалось впечатление, что бельгийцы делают это с одной целью: чтоб унизить пленных, а себя представить победителями.
В новом лагере пронесся слух, что, кто пройдет медкомиссию, может поехать на шахту, а там райская жизнь! Роскошная пайка – 800 грамм хлеба в день и литр супа! И спят там не в палатке на полу, то есть на земле, а в бараке, роскошь! Райнер, весь худющий и изможденный, медкомиссию прошел только со второго раза.
И вот их привезли в Chаtelineau, маленький городок возле Charleroi. Поселили в барак. Там стояли двуспальные кровати с матрасами, набитыми соломой, а посреди была большая железная печка! Это казалось люксом. Кроме жилых бараков, была еще кухня, душевая и сортирный барак. А после построили еще столовую и церковный барак.
В шахте с пленными работали бельгийцы, в основном валлоны. А еще поляки. И итальянцы, старые, которые тут обосновались еще до войны, и молодые, которые приехали сюда, спасаясь от безработицы. Еще были мадьяры, которые воевали на немецкой стороне и опасались ехать домой, в соцлагерь.
Бельгийцы, спустившись в шахту и ожидая наряда, пили кофе из жестяных фляжек и жевали табак, – курить же нельзя в шахте. Но, понятно, чужих зеков в такой ситуации угощать и не думали.
Такие подробности: работали на глубине 222 метра, пласт был мощностью от полуметра до 1,20, и шел под уклоном градусов 45, – запомнил Райнер. Работал он с поляком по имени Йозеф, тот знал по-немецки, поскольку до Бельгии работал в Руре. Был он, похоже, троцкист, судя по разговорам и мнениям.
В обед (в ночную смену это была полночь) вольные все же угощали зеков, которым нечего было принести с собой. Меню было простое – два куска белого хлеба с маргарином. И еще немцам разрешали сделать глоток из фляги с кофе. Райнер отметил, что под землей была настоящая рабочая солидарность, а на поверхности бушевала мелкобуржуазная стихия. В ответ на пролетарскую заботу немцы пахали на совесть. Как это им вообще свойственно. (Забавно, что и мой дед, вернувшись из госпиталя инвалидом, в войну и после работал в шахте с пленными немцами, – восстанавливали шахты в Донбассе. Немцы ему, да, запомнились как работяги.)
А вот молодые ребята итальянцы прославились там тем, что всю свою энергию тратили на то, чтоб откосить от работы. Некоторые, отбыв одну смену, бросали все и уезжали домой. Средиземноморская нега, что вы хотите, какие шахты!
(Продолжение следует)
