«Полит.ру» публикует продолжение колонки писателя Игоря Свинаренко, родившегося в Мариуполе и до 17-ти лет прожившего в Макеевке. Это серия рассказов из архивов и воспоминаний – о детстве, о Донбассе и о людях, которые там жили до войны.
Много лет назад одна красавица – назовем ее Маня – уехала из мирного счастливого Донецка, который славился своим миллионом роз, на войну в Югославию. Уехала по большой любви, ну, и что же, что война! Как нитка за иголкой. Сегодня там, в ее новой стране, прочный мир, это ухоженная комфортная европейская столица. Маня дает советы близким, оставшимся на родине, – как выжить в зоне боевых действий.
Мы наивно думали когда-то в 90-е, что югославский сценарий повторять не будем… Что у нас хватит ума на свой.
Я встретился с Маней в Загребе и выслушал ее леденящие кровь истории.
– Сейчас многие бегут из Донецка. Получается, что ты оказалась самая умная, ты заблаговременно уехала!
– Ну, я тогда из мирного благополучного Донецка – уехала на настоящую войну. Что у нас такая будет, никто и представить не мог!
– И вот на ту войну в Югославию – не страшно было ехать?
– Я просто не соображала, что я делаю, куда я еду. Только уже приехав, поняла, что в стране идет война. Это понимание пришло в момент, когда я увидела колоны беженцев, я осознала, что про них не только в книжках пишут…
– Где это было? Как?
– Когда я приехали в Хорватию, муж попытался мне все-таки страну хотя бы немножко показать. Военные действия в некоторых местах шли, а в некоторых нет. Загреб, например, практически не пострадал. Тут было довольно тихо. Город всего пару раз бомбили. Попали только раз, бомба взорвалась недалеко от театра оперы и балета. Несколько балерин были ранены! Это 93-й год, лето. Мы взяли дочку, сели в машину и поехали к морю… Через Задар нельзя было проехать, там как раз шли бои, военные перекрыли дорогу, и мы пошли в объезд, проселками. И там встретили колонну беженцев. Кто-то на тракторе, кто-то на машине, но в основном – пешие. Мне стало сразу не по себе… Бежали сербы. Они боялись, не были уверены, что не пострадают. Когда военные увидели нас, они почертыхались и объяснили, что мы не туда заехали, и все. Там, в курортной местности, куда мы направлялись, как раз только что бой прошел, еще дымились дома, сожженные или взорванные. Как-то уже не до пляжа было, и мы повернули домой… В квартиру, которую муж купил на все деньги, что заработал на Украине. Она стояла пустая, пока мы жили в Донецке. Чтоб ее не реквизировали – а такое, как уже и донецким известно, часто бывает в зоне боевых действий, – муж пустил туда жить двух девчонок. Он сдал им квартиру дешево с условием: если мы приедем накоротко в отпуск, то будем жить с ними. А жизнь так сложилась, что мы приехали слишком быстро. У девчонок не было денег, чтоб снять где-то квартиру по нормальной цене, и они спросили: «Можно мы с вами немножко поживем?» Мы согласились. Тем более, что у нас не было ни ложек, ни вилок, ни тарелок, ни одеял, ни подушек, ни денег, чтоб это купить. Мы вместе пользовались имуществом квартиранток. Они – мои ровесницы, мы подружились, я у них училась хорватскому. Муж сидел без работы, его место заняли, пока он был в Донецке. Ему сказали: «Когда место освободится, мы тебя позовем, а пока что бесплатно жди». И он извозом подрабатывал. Люди ехали куда-то работать, в Мюнхен, например, вот он их и возил туда. Вернется, пару раз переночует дома – и опять в поездку.
Война – там, в Югославии – началась в 1991 году. Ну, что о ней можно рассказать? Бросалось в глаза, что на улицах очень мало мужчин. Женщины все озабоченные, грустные, постоянно переживают – что там с мужьями, с сыновьями? А те приезжали иногда в город, на отдых. По ТВ в новостях – постоянно про военные действия. Люди вкруг голодные, истощенные… Я понимаю, почему сейчас они не могут забыть и простить! Я знаю слишком много семей и сербов, и боснийцев, и хорватов, – у которых кто-то погиб. Это очень тяжело. Не могу представить, как это сейчас на Украине… Наверно, там гораздо сложнее. Здесь, в бывшей Югославии, хотя бы ясно было: Сербия не соглашалась на выход Хорватии из состава Югославии, из-за этого началась война. Страшные вещи тогда здесь творились, но – по крайней мере, понятные. А в Донбассе что? Ведь не Россия же с Украиной воюет.
Я помню: когда в Донбассе только началось, мама мне ничего не говорила. Она всегда меня уверяла, что все нормально, по телефону вообще про войну не разговаривала – старая школа! А мои подруги в Донецке что-то рассказывали. Правда, каждая давала свою версию, в зависимости от взглядов. Но все сходились в одном: «Никогда не знаешь, где в следующий раз шарахнет!» Они задавались вопросом: почему украинская сторона не реагирует, почему никто ничего не предпринимает, чтобы это остановить? Потом в открытую стали приезжать люди из России. Это же не была регулярная армия вначале, а просто люди, которые зарабатывают на войне. А после, как я себе представляю, и некоторые местные там решили: стреляют одни, стреляют другие, ну, и мы возьмем оружие, будем защищать своих.
– Насколько похожи эти войны, хорватская и украинская?
– Я думаю, что наша страшнее.
– Наша – это какая из двух?
– Украинская.
– А что тут в войну было со снабжением?
– В столице все было. Никаких перебоев – ни с питанием, ни с электроэнергией. А беженцев было много. Их тут, в отличие от Украины, очень организованно принимали. Какие-то гостиницы под них переоборудовали, иногда, очень редко, в школах селили. А туризм продолжался! Иностранцы, да и свои тоже, ездили отдыхать на побережье, тем более в некоторых местах войны вообще не было. У нас много островов, до которых военные действия не докатились!
А какие-то города сильно пострадали, больше других – Вуковар. Задар тоже. По Дубровнику капитально постреляли. Приграничные районы были разрушены, сожжены. А вот Сплит не пострадал, там военных действий не было. В Истрии практически не было войны.
– Но в стране война шла. А ты, тем не менее, оставалась здесь.
– Да, оставалась… Границы то закрывали, то открывали, выехать, в принципе, можно было… Но я как таковую войну так страшно не почувствовала. Да, когда дочка ходила в детский сад, их, детей, иногда водили в бомбоубежище. Трясешься, естественно, думаешь – а вдруг упадет? Но – не упало.
– Думаешь, сейчас в Донецке хуже?
– Там сейчас гораздо страшнее. Там, наверное, сейчас так, как было в войну в Вуковаре. Там тоже свой на своего шел, слишком смешанные жители были.
– А какое еще сходство?
– Озлобленные, несчастные люди, – вот тебе и все сходство… И у них на ближайшее будущее нет никаких планов, потому что планы строить нельзя, нет смысла. Как мои родители могут сейчас что-то планировать? Они не знают, где они умрут…
Родители мои ко мне сейчас с Украины ехать не хотят. Да и не могут. Я понимаю, что, как бы я ни звала – без медицинской страховки здесь будет очень тяжело… Я, конечно, на все для них готова – но вряд ли я смогу им тут обеспечить нормальную жизнь. Хотя, пережив войну, понимаешь, что дом, квартира, материальные вещи – это не самое важное. Ты знаешь: все это в один момент может исчезнуть.
– Это, прям, философия…
– Наверное, мы к концу жизни все к этому приходим, но война ускоряет процесс понимания каких-то вещей. Потом уже гораздо меньше вещей, которые могут тебя испугать. Только надеешься, что здоровье будет, и ты все сможешь сам. Вот и все…
С Украины я уехала так.
Дочка очень сильно заболела. Ей было два года. Мы мотались с ней и с мужем между Загребом и Донецком, они тогда друг друга стоили, ни там, ни там не было нормальной жизни, война и разруха – или просто разруха. В то время в Донецке уже постреливали, это была не война, а тогда – просто бандитские разборки. Все помнят, что были ребятки, которые собирали дань со всех торговых точек… Я тогда попала в больницу с аппендицитом. И доктор сказал: «Слава богу, что в мою смену хотя бы первый нормальный больной, а не со стреляной раной или ножевым ранением». Люди тогда к другому привыкли. Обычный случай – по улице Артема едет машина, останавливается, подъезжает еще одна, пассажиры достают «калашниковы» – и бьют очередями… Потом я вышла из больницы – у дочки подскочила температура, начались субфебрильные судороги, в таких случаях у маленьких иногда останавливается сердце! Буквально – клиническая смерть. Иногда дети выходят из этого состояния, иногда – нет. И вот это случилось с моим ребенком! Я в панике ее схватила, стала трясти, я пыталась прийти в себя, я осознавала, что держу мертвого ребенка, что это уже просто труп каменный у меня в руках… Муж в это время вызывал скорую, а ему по телефону говорили: «Сначала научитесь говорить по-русски, а потом звоните». Совершенно такое черствое отношение. И один доктор, у которого в машине была включена радиосвязь, услышал на заднем плане, как кричала я. Я орала, я пыталась оживить своего ребенка. И доктор услышал эти мои крики и как муж диктовал адрес. Слава Богу, в это время он проезжал буквально в квартале от нас. Он повернул к нашему дому и побежал к нам. Открывается дверь – и в этот момент с ребенком что-то произошло! Вот только что я держала труп – и вдруг почувствовала, что в теле жизнь появилась. Дочка пришла в себя и заплакала. Доктор привез нас в клинику, надо было взять анализы и сделать что-то, чтоб это не повторилось. И тем более ему было не понятно, что произошло. А это январь 93-го, минус 30, и как раз на каникулы детский дом прислали в больницу как в пионерский лагерь – и выключили отопление. Я сижу с дочкой на руках на кровати, закутанная в шубы, одна моя, другая ее, и ее периодически рвет. Подскакивает медсестра и вопит: «Кто это стирать будет!?» А я сижу и смотрю, дышит девочка или нет, считаю, сколько раз ударило сердце, сколько раз она вздохнула. Утром Настя просыпается, встает, обувает валенки и говорит «Я пошла домой… Ты идешь?». И тут наконец-то, после того как мы прождали всю ночь, входит первый доктор и вопит «Мамаша, вы шо с ума сошли!? Вы куда? Вы знаете, какие могут быть последствия? У вас ребенок может стать дебилом!». Я ему говорю: «Знаете, за всю ночь к нам никто ни разу не подошел. Мы уходим. Как будет, так и будет». Утром мы вышли из больницы, а вечером уже были в поезде. Я только молила Бога, чтоб с ней что-нибудь не случилось в дороге, чтоб я себя потом не проклинала всю жизнь за то, что увезла ее. И вот мы поехали: Донецк – Киев, Киев – Будапешт, Будапешт – Загреб. И через двое суток выхожу в Загребе – и сразу в детскую больницу. Буквально сразу начинается обследование. Ну, слава Богу, все обошлось. Жизнь наладилась. Правда, тут война шла полным ходом…
Продолжение следует
