Под 68-ю годовщину победы над нацистской Германией парламент Ирландии согласился-таки окончательно простить тех граждан страны, которые во время Второй мировой войны бежали из ирландской армии и вступили в британскую, чтобы сражаться с Гитлером. Речь идет о почти пяти тысячах человек; после войны их заочно судили военными трибуналами и включили в категорию дезертиров. Некоторые из них вернулись в Ирландию – в тюрьму борцов с нацизмом не сажали, но в правах поразили, лишив пенсий и запретив работать в государственных учреждениях.
В прошлом году правительство извинилось за поведение ирландских властей в отношение этих людей, и вот сейчас парламент страны милостиво сделал солдат антигитлеровской коалиции равноправными гражданами, безо всяких позорных пятен на репутации. Подавляющего большинства этих бывших дезертиров уже давно нет в живых, так что парламентский акт носит, прежде всего, символический характер. Вторая мировая война, наконец-то, закончилась для вечно нейтральной Ирландии.
Нейтралитет этот был непоколебим. 2 мая 1945 года глава государства (точнее – глава правительства; эта должность специально называется по-ирландски Taoiseach – не использовать же суверенному государству проклятые англо-саксонские словечки, пусть и с латинскими корнями, типа «премьер-министр»!) Имон де Валера официально посетил немецкого посла в Дублине Гемпеля и лично выразил соболезнования по поводу смерти канцлера Германии Адольфа Гитлера. Де Валера даже расписался в книге посольства Третьего рейха.
Говорят, Гемпель, с которым у де Валеры были довольно дружеские отношения, уговаривал Taoiseach’а не делать этого, мол, все потеряно, мы проиграли, лучше вам не рисковать. На что один из бывших лидеров антианглийского восстания в Дублине 1916 года, один из создателей независимой Ирландии и руководитель этого государства в течение долгих десятков лет написал следующее: «Вследствие того, что мы поддерживаем дипломатические отношения с Германией, не посетить немецкого представителя было бы актом непростительного неуважения к германской нации и к доктору Гемпелю».
Неужели мы имеем дело с поразительным коллективным ослеплением вполне уважаемых, бесстрашных, неглупых людей, опытных политиков? Не может же быть, чтобы сам де Валера и его сподвижники, все ирландское государство, чиновники, политические советники, генералы и полковники, наконец, значительная часть населения, которая их всех выбирала и поддерживала, оказались -- с этической точки зрения – столь жестокими, бесчувственными, эгоистичными? Неужели они не понимали, кто такие эти гитлеры с герингами?
В конце концов, это же католическая страна – отчего молчала государственная церковь? Ведь нацисты убивали не только евреев (такое многие католики еще могли простить), но и их собратьев по вере; Гитлер не очень дружил с этой христианской церковью, тысячи священников погибли, многие были заключены в тюрьмы. Наконец, известно (и было тогда известно), что для национал-социалистических идеологов христианство вообще казалось подозрительным – с его призывом к любви и милосердию и, особенно, с его «нет ни эллина, ни иудея»; языческие пристрастия Гитлера были открыты: всевозможные нибелунги, кольца и одины, наконец, скаутовский бред про Грааль и тибетские тайны. И все же – на общегосударственном уровне, конечно, что не исключает позиции отдельных священников – ирландская церковь молчала.
И, наконец, где была государственная мудрость (и просто здравый смысл) у опытных политиков: ведь они должны были понимать, что победившие союзники не простят Ирландии всего этого? И что первым не простит британский премьер Черчилль, который не раз обвинял ирландское руководство в нацистских симпатиях. Тем не менее, де Валера отправился к доктору Гемпелю и сказал/написал то, что собирался сказать/написать.
Независимая Ирландия, образовавшаяся за 18 лет до начала Второй мировой, придерживалась в войне довольно строгого нейтралитета. Вялые пассы в сторону союзников она все же делала, но вот дать возможность британскому и американскому флотам воспользоваться своими гаванями Ирландия отказалась, как, впрочем, и от других более существенных поблажек антигитлеровской коалиции. Поверенным в делах Республики в Берлине работал некий Уильям Уорнок, известный своими антибританскими и прогерманскими симпатиями.
После 1944 года даже сами немцы сочли его энтузиазм несколько излишним. Ирландские военные готовились к двум вариантам событий в ходе чужой войны – к британской оккупации и к немецкой. Вторая перестала быть актуальной после провала гитлеровской авиакампании против Великобритании и после нападения нацистов на СССР. Первый вариант был более возможен: как известно, Британия оккупировала Исландию, чтобы укрепить свое господство в северном регионе – столь необходимое для конвоев в Советский Союз и связей с США. Ничто не мешало британцам сделать то же самое и данном случае; после победы с них бы не спросили за еще один временно захваченный остров на букву «И»; более того, генералы даже предлагали Черчиллю занять Корк и Квинстаун, но.
В общем, странная, запутанная история, объяснений которой всего два -- и они очень просты. Первое – историческое. Англичане (точнее, тогда англо-нормандцы) появились в Ирландии в 70-х годах XII века и тут же с энтузиазмом принялись захватывать, грабить, убивать, подчинять. Довольно скоро часть территории острова оказалась под их контролем, а местная католическая церковь (сильно отличавшаяся по своему устройству и правилам от континентальной и английской) – под контролем Кентербери. Последующие почти пятьсот лет «чистая» ирландская Ирландия и оккупированная, английская, «нечистая» сосуществовали, то воюя, то мирясь; при этом, в коронных землях отношение к ирландцам было хуже некуда.
Это были люди второго сорта – со всеми вытекающими последствиями: социальными, экономическими, административными, политическими. Реформация лишь добавила религиозного бетона в фундамент здания этнического угнетения. Наконец, в XVII веке революционер и цареубийца Кромвель пришел с протестантской армией в Ирландию, окончательно подчинив Лондону весь остров. Последующие восстания не помогли – чуть ли не единственная европейская колония просуществовала еще почти триста лет; за эти годы ирландский язык был почти запрещен, вытеснен из городской и культурной жизни, католическая церковь поставлена в положение второго сорта, земли на острове раздали англичанам и шотландцам-пресвитерианам.
Наконец, в 1845 году в Ирландии разразился страшный голод; за семь лет от него и его последствий погиб миллион жителей – и еще столько же людей уехало (в те годы примерно половина всей эмиграции в США была ирландской). Бегство от голода, нищеты и английского угнетения продолжалась и дальше, перехлестнувшись в XX век. Согласно переписи 1841 года, население страны составляло чуть больше восьми миллионов, а в 1911—почти четыре с половиной.
Потом последовало дублинское восстание патриотов в самый разгар Первой мировой (организаторов расстреляли как изменников британской родины) и – уже после Версаля – партизанские подвиги, объявление независимости, ссоры в лагере победителей, гражданская война, мир, создание независимого государства. До сих пор, разговаривая за пинтой «Гиннесса» с ярыми ирландскими патриотами, можно услышать инвективы в адрес бывших колонизаторов и угрозы вернуть северную часть острова в лоно ирландской нации.
Иными словами, для де Валеры и его людей Лондон был однозначно хуже Берлина; британцы представляли собой абсолютное зло, а нацисты – относительное. Думаю – несмотря на тогдашний недостаток информации о масштабе гитлеровских зверств – руководители Ирландии (и даже многие простые обыватели) прекрасно понимали, кто таков Адольф Гитлер. Но Гитлер был далеко и ничего плохого ирландцам не сделал. А Уинстон Черчилль (условный Черчилль, конечно, Черчилль как воплощение «Джона Булля») был рядом и сотворил островитянам множество мерзостей. В этих условиях казалось верным помочь относительному злу против абсолютного; но Имон де Валера сдержался и выбрал нейтралитет. Кстати говоря, союзники так никогда его и его страну за это не наказали.
Если же оставить в стороне историю и политическую прагматику, то ирландский нейтралитет времен Второй мировой прекрасно вписывается в логику рассуждений выдающегося итальянского историка Карло Гинзбурга о «моральных следствиях удаленности». У Гинзбурга есть эссе «Убить китайского мандарина. Моральные следствия удаленности», построенное на отрывке из бальзаковского «Отца Горио», где Растиньяк вспоминает некое сочинение Руссо (на самом деле – Дидро):
-- Помнишь то место, где он спрашивает, как бы его читатель поступил, если бы мог, не выезжая из Парижа, одним усилием воли убить в Китае какого-нибудь старого мандарина и благодаря этому сделаться богатым?
-- Да.
-- И что же?
-- Пустяки! Я приканчиваю уже тридцать третьего мандарина.
Иными словами, ценность человеческой жизни (да и вообще любой жизни) имеет очевидную зависимость от удаленности от нее рассуждающего – чем дальше, тем меньше. Гинзбург связывает это с известным пассажем в аристотелевской «Риторике», где противопоставляется два типа закономерности: «природная» и «историческая» (в терминологии самого итальянского исследователя). Очень сильно огрубляя аристотелевскую мысль, можно сказать, что речь идет о противопоставлении неких «законов»: общих для порядка вещей и тех, которые приняты в разных человеческих сообществах.
То, что нельзя в последних, возможно, исходя из общего принципа; на этом противопоставлении и держится, по мысли Карло Гинзбурга, древнегреческая трагедия. Из этого следует очень важный вывод, касающийся уже собственно нашей темы -- связи «удаленности», человеческих чувств и моральных принципов: «Чрезмерная удаленность вызывает безразличие; чрезмерная близость может породить либо сострадание, либо разрушительное соперничество».
В таком контексте нацизм, это абсолютное зло, оказавшись вдалеке от конкретного ирландского политика второй трети XX века, вызывает «безразличие», а зло относительное – британский колониализм и бремя исторических несчастий – «разрушительное соперничество». Более того, в сознании этого политика зло приобретает статус абсолютного в зависимости от дистанции; иными словами, Великобритания навсегда становится хуже Германии, тлетворнее ее, основательнее, онтологичнее, даже если в последней правят маньяки и упыри.
Подобный способ мышления подчиняет высокое и отвлеченное конкретному и практическому; результатом становится не только окончательный релятивизм (если абсолютное зависит от расстояния, оно не является таковым; значит, нет ничего абсолютного), а самая обычная пошлость: «что вы нам про каких-то там убитых евреев, русских и поляков рассказываете, моего прадедушку англичане голодом заморили». Дело, конечно, не в самих ирландцах, все мы несколько в этом роде -- достаточно вспомнить невыносимую присказку (пост)советского интеллигента: «Эх, нам бы ваши проблемы…»
P.S. Имон де Валера в 1945 году даровал убежище доктору Гемпелю. Доктор вернулся в Германию только в 1949-м и благополучно скончался в 1972-м в возрасте 85 лет.
