«В компании художников, как известно, говорят о филармонии, а в компании архитекторов – о балете. Ал.Ал. Смирнов интересуется только шахматами и музыкой, Эйхенбаум изучает теорию музыки и коллекционирует пластинки. Томашевский, завидя гостя, бросается к проигрывателю». Это Лидия Гинзбург, запись середины пятидесятых годов. Гинзбург анализирует жалкий финал блестящего советского литературоведения двадцатых-тридцатых: постаревшему герою великой филологии лучше следить за разворачиванием музыкальной темы у Шуберта, чем, глядя на собственные труды последних лет, вспоминать, как он уворачивался от идеологического топора погромщика. Но дело не только в этом. Профессия, изученная до последнего винтика, отрефлексированная до немыслимого блеска, разношенная как старая домашняя туфля, часто теряет смысл. Даже не просто «смысл», а «смыслы», становится пустой сумеречной областью, вроде Чистилища; областью, в которой вечно то ли что-то пережидаешь, то ли чего-то ждешь. Ну а коротать вечность лучше за шахматами или за музыкой. Ведь не будешь в Чистилище размышлять или рассуждать о Чистилище же?
Тридцать с лишним лет спустя Лидия Гинзбург записывает в дневник, что ей прислали для заполнения анкету английского Интернационального биографического словаря. Так как словарь – английский, то в анкете есть и графа «хобби». В качестве образца даны ответы архиепископа Кентерберийского. Хобби у главы английской церкви таковы: «Опера, чтение истории и романов и разведение свиней беркширской породы». Гинзбург язвит: «Прелестное микроизъявление английского духа». Между тем, смеяться тут не над чем. Конечно, советскому интеллигенту, чудом уцелевшему на фабрике смерти прошлого века, казалось диким перечисление, в котором соседствуют романы и свиньи. На самом деле, учитывая невероятную серьезность, с которой англичане относятся к своему хобби, перед нами действительно прелестное микроизъявление их коллективного духа. Только не путайте это со снобизмом. Сноб будет с ажитацией обсуждать картины, нарисованные великим тенором, стихи, сочиненные известным политическим деятелем, кулинарные способности нашумевшего режиссера. Это – прустовская тема, тема салонов герцогов Германтских и госпожи Вердюрен. Англичанин привязан к своему хобби потому, что это – его частная, приватная жизнь, которая начинается после того, как отдан профессиональный долг. Хобби, собственно говоря, и есть для него жизнь. А для принципиально частного человека свиньи беркширской породы могут значить ничуть не меньше, чем романы Олдоса Хаксли.
Забавные происшествия случаются, когда такой вот специальный английский дух сталкивается с феноменами иных способов жизни и мысли. На этой неделе Папе Римскому Бенедикту XVI исполнилось восемьдесят лет. Английские газеты оказались в некотором недоумении – как отметить этот юбилей. Писать панегирики главному противнику абортов для либерала немыслимо. Воспевать достоинства папства, имея в исторической памяти Генриха Восьмого, Марию Кровавую, Великую Армаду и непокорных ирландцев, для консерватора невозможно. Игнорировать важную дату профессионалу-журналисту не годится. Осыпать упреками восьмидесятилетнего старца, который последовательно и умно высказывает освященное веками отношение к вере и миру – просто глупо; тем более, что сотни миллионов людей считают этого старца своим пастырем. И вот тут английский журналист вспоминает о хобби. Главное хобби Бенедикта XVI – музыка. Папа не только тонкий знаток музыки, он - неплохой исполнитель. Английскому журналисту не с руки рассуждать о достоинствах и недостатках понтификата Бенедикта. Зато – будучи уверенным, что хобби если не важнее, то уж точно столь же важно, как и профессия – можно серьезно обсудить Бенедикта XVI – музыканта. Музыкальный обозреватель Дэмиэн Томпсон в своем блоге на сайте газеты «Телеграф» вывесил заметку под названием Holy Smoke (не шибко удачная шуточка по поводу одной из ипостасей Святой Троицы, честно говоря). Томпсон высмеивает статью другого британца, Пола Джонсона, который в журнале «Спектейтер» несколько умильно воспевает музыкальные таланты нынешнего папы. Вот цитата из Джонсона: «Хотя он и не совсем соответствует стандартам профессионального музыканта, Бенедикт – прекрасный пианист, и у него заведено каждый день играть сонату Шуберта, Шумана или Брамса (или Гайдна, по случаю)». «Заведено» – не меньше! У пушкинского Сильвио, помнится, тоже было заведено (как рюмка водки перед обедом) стрелять ежедневно из пистолета. Но Дэмиэн Томпсон на пушкинские аллюзии внимания не обращает, он метит прямо в цель: «Никто не может упрекнуть меня в недостатке восхищения тем, что мистер Джонсон прекрасно разбирается в литературе, истории, политике и визуальных искусствах, но, когда он пишет о классической музыке, мое чутье на публично высказанную чепуху дает тревожный сигнал. Действительно, существует несколько фортепьянных сонат, которые без ошибки может сыграть пожилой человек. И, конечно, достаточно много таких произведений у Гайдна. Но Шуман? Брамс?» И, наконец, апофеоз, не хуже, чем у Бетховена: Томпсон разбирает технические сложности исполнения фортепьянных сонат Шумана и Брамса, особенно – последнего: «Это работа львенка пианизма, в которой он хочет продемонстрировать абсолютно все свои технические возможности. Третья соната – за пределами возможностей любого профессионального пианиста возраста Бенедикта Шестнадцатого, не говоря уже о музыканте-любителе, у которого есть другая постоянная работа». Реплика маститого льва журнализма вызвала немало комментариев на сайте «Телеграфа». Читатели обсуждают Брамса, возрастные ограничения пианистов, особенности музыкальных талантов церковных иерархов и массу других интереснейших вещей. А некий Майкл Редден бросился даже защищать пианистические достоинства понтифика: «Я однажды слышал, как папа исполняет «Вариации Гольдберга» и потом видел по телевизору, как он играет Бетховена. Он звучал вполне неплохо для любителя!».
Итак, телевидение. На этой неделе немецкое телевидение показало концерт, организованный в Ватикане по случаю юбилея папы. Бенедикт XVI сидел в огромном изукрашенном резном кресле в проходе между зрительскими рядами. Восьмидесятилетний старик слушал музыку и был счастлив. Англичане ошиблись – это совсем не хобби. Бенедикт XVI не делит музыку на «просто музыку» и «музыку сфер». Что же до его профессии, то - даже будучи искушенным теологом и просто тонким человеком – вряд ли бы он согласился с Лидией Гинзбург: «Профессионал если не всегда осознает, то всегда ощущает несуществование сферы, в которой работает».
