«Во Франции России нет нигде - нет на прилавках, нет в витринах, нет по телевизору. То, что мы делаем, никто не покупает, никто не продаёт. Наше мнение (как и наше современное искусство) интересно только узкому кругу людей, которые специально интересуются Россией», - делится своим наблюдением в ЖЖ художник Дмитрий Врубель, но это, собственно, только восприятие. А восприятие, как известно, может быть таким, может быть сяким. На самом деле, в парижском метро в переходах по-прежнему поют «Очи черные» по-русски, недалеко от площади Клиши взаправду есть «Гастроном», в котором продают воблу, черствые баранки и пиво «Балтика», как бы демонстрируя ностальгическую скудость русского продуктового набора. Ну, а что, кроме своего газонефтяного могущества, еще может продемонстрировать миру конкретно русского Россия, если кефир – и тот «Данон»?
Но во Франции Россию любят во всем многообразии сложного явления. И к Путину, относятся, в общем-то, неплохо. Причем в представлениях местной социал-демократической интеллигенции российский президент часто выгодно отличается от Саркози.
Если Саркози сокращает госуслуги, нарываясь на массовый протест, то Путин их как бы развивает. Если, конечно, забыть, что двигаются они из принципиально разных точек отсчета. Во Франции ведь пока еще есть страховая медицина, пенсии и что сокращать, в России же многие госуслуги УЖЕ только на бумаге, несмотря на восьмилетнюю работу по «Плану Путина». Однако Саркози тем временем реально снижает государственное финансирование научных исследований, а российский президент везде говорит о нанотехнологиях, впрягая на словах бюрократическое государство в задачи модернизации. В общем, если напрячь воображение, то со стороны вполне может показаться, что Путин чуть ли ни единственный президент в клубе развитых стран, который не уповает на невидимую руку рынка, а ставит инженерные задачи. Что открывает «Институту демократии и сотрудничества», созданному специально, чтобы информировать западные аудитории, прекрасную перспективу в части продвижения положительного образа России.
В неощутимых для рецепторов цифрах. Если в США в последние годы «устойчиво падают» темпы роста экономики (Кудрин в программе «Времена»)- с 3,6% в 2006 до порядка 2% в 2007 и в текущем году до чуть более 1%, то «Россия за эти годы наоборот разгоняется в экономическом росте». В 2006 году рост ВВП в России составил 7,4%, а в прошлом году - 8,1%. Во Франции, ключевой стране Евросоюза, дай бог, если когда-нибудь будет два. В результате десять раз на дню от очень серьезных людей в Париже я слышал такую сентенцию, обращенную как бы лично ко мне: «Вы ж, россияне, теперь богатые, как раньше американцы, буквально пухнете от нефтяных доходов». Наконец, не выдержал и переспросил: «Ну, и как это поможет мне сейчас расплатиться за ресторан?»
В первые дни января 2008 года в Доме науки о человеке я попал на очень интересную лекцию о состоянии демократического движения в России, которая произвела странно благоприятное впечатление даже для меня. Французские интеллектуалы-русисты восторженно качали головами. Чего, например, стоит одна история о героической борьбе пенсионеров против монетизации льгот, развернувшейся в приснопамятный январь 2005 года, в очередной раз доложенная подробно и с фотографиями коллегой! Чем не доказательство жизнестойкости российского гражданского общества, спасибо Зурабову! Удивительное приключение восприятия – от негатива в позитив. Теперь ни одно исследование о России не обходит вниманием эту злосчастную монетизацию и борьбу с ней, похоже, за не имением иных героев, давно превратив наших пенсионеров в мифические триста спартанцев, сдержавших атаку Системы на узком участке Ленинградского проспекта.
Цифры отдыхают, современный мир вообще явлен нам исключительно через мифы, их медийные воплощения и парадоксы нашего восприятия. У нас ведь тоже ничем, кроме страха перед боевыми пенсионерами, раздутого в том числе и зарубежными интеллектуалами, нельзя объяснить, что и наша собственная президентская кампания 2008 года началась с объявления нового социального курса, хотя оный вроде бы никак не обусловлен трендами развития окончательно оторвавшейся от избирателя политической машины? Кстати, в этом кроется и некий факультативный смысл демократического строя, с затухающей инерцией все еще длящегося у нас с 1991 года. В остающихся пока возможностях трансферта тех или иных фобий прямо в мозг власти. Например, фобий социального протеста или оранжевой революции.
Ну, а смысл наблюдаемой контрреформации – в неограниченных возможностях обратного трансферта выгодных власти интерпретаций, все это время усиленно сосредотачивающей целеполагание, учет и контроль в одних руках. В отличие от Буша и Саркози Путину крайне легко отчитаться в достигнутых успехах, в фантазиях о будущем никто и ничто не ограничивает элиту. Подкладывая под преемника Медведева универсальную для всех преемников программу, идеологи «Единой России» прекрасно осознают, что при условии сохранения власти никто не станет проверять, окончательно ли перестала к 2011 году Россия быть страной бедных людей и поднимать потом ставшие ненужными бумаги, даже если что-то пойдет не так.
Если мифические пенсионеры, сами того не зная, и задали в 2005 году социальную рамку предвыборной агитации-2008, а тотальное отторжения распоясавшегося чекизма – мечты о новой либерализации, то окончательный курс все равно будет сочинен победившей корпорацией госчиновников. Если пресловутое замораживание цен на социально-значимые продукты первого спроса официально лонгируется лишь до мая (в Истории онлайн подобный подход идентифицируется как Новая искренность, поскольку имеет под собой откровенную «разводку»). То можно догадаться, что произойдет, когда их разморозят и во что превратится социальный курс буквально через два месяца после выборов. Но еще хуже, если в то же самое превратится потом и вся медведевская «оттепель».
