В западном обществе (сколь бы размытым ни было это определение) секс (сколь богатым на оттенки ни является это понятие) стал важной общественной и политической секулярной темой только в Новое время, с Веком Просвещения. До XVIII века он проходил в основном по ведомству церкви, сначала католической, а затем и протестантских – несмотря на то, что, конечно же, секс существовал как не-церковный сюжет в феодальном и раннебуржуазном обществах, но как обертон к главной религиозной теме: грехопадения и связанного с ним проклятия рода человеческого. Кажется, первым, кто вывел секс на арену классовой борьбы, был маркиз де Сад.
Как и во всех остальных идеологических сюжетах, де Сад довел здесь логику до предела: если существует сословное и имущественное неравенство, то оно должно быть воплощено во всех сферах жизни, в том числе и той, что касается (как писал еще один классик) живейшего из человеческих наслаждений. Книги, кулинария, секс – все становится инструментом реализации власти, власти безграничной, ибо нет Бога, который мог бы такую границу провести. Оттого знатные и богатые могут творить что захотят с бедными и простыми. При том, что де Сад вроде бы отрицал сословные перегородки (и был, безусловно, настоящим, быть может, единственным настоящим революционером времен Великой Французской революции), он делил общество на господ и рабов и хладнокровно, методично описывал, что проделывали первые со вторыми, реализуя свою безграничную власть. Секс был важнейшей частью конструкции тотальной власти, описанной де Садом.
Девятнадцатый век с его романтизмом (и литературным реализмом) развел секс с семьей и репродуктивной функцией, поместив его в поле острого и драматичного социального эксперимента. Секс – это возлюбленные, любовники, проститутки; каждая из этих ситуаций относится к социальному сюжету повышенного риска: юность, адюльтер (сколь бы он ни был банален), общественное изгойство. С этого момента униженные и оскорбленные, те самые, которые были по умолчанию столь безжалостно помещены де Садом в разряд жертв, берут реванш, хотя бы эмоциональный. Культ безрассудной тинейджерской влюбленности, нарушающей социальные табу (вечно переизобретаемый сюжет «Ромео и Джульетты»), Соня Мармеладова, прекрасные достоевские и тургеневские содержанки, наконец, мадам Бовари – все это революционеры, подрывающие благополучное, устоявшееся буржуазное общество.
В середине XIX века, в эпоху череды европейских революций, завершившихся Парижской коммуной, в эпоху появления «Манифеста Коммунистической партии» и работ Бакунина и Кропоткина, секс (учитывая и царившее в некоторых европейских странах чудовищное ханжество, одним из вариантов которого стало знаменитое «викторианство») превращается в революционное оружие. Более того, он расширяет сферу своего действия в обществе: здесь и суфражизм, и пропаганда «свободной любви», и постепенное публичное приоткрывание гомосексуальной тематики (сколь бы персонально драматичным оно ни было). Секс начинает «синхронизироваться» с идеей социальной и политической революции; в двадцатом веке, после провала последней, секс занимает одно из ведущих мест в социально-бунтарском ассортименте.
Коммунистический режим оказался еще более ханжеским, чем капиталистический; более того, буржуазное общество изыскивает способ лишить революционности и сам секс, превратив контркультурный лозунг “sex, drugs and rock'n'roll!” чуть ли не в главную тему своей собственной, мейнстримной, популярной культуры. Невероятная, затмевающая все остальное одержимость нынешней поп-культуры (в особенности поп-музыки) сексом вывела его из зоны острого социального интереса -- за исключением, конечно, будничных (пусть и очень важных практически) конкретных разговоров о правах секс-работников, порноактеров, о подростковых беременностях, о правах гомосексуалистов и так далее. Сделавшись во всех смыслах «популярным», секс перестал быть интересным c общественно-политической точки зрения.
Сегодня в западном обществе секс странным образом вернулся к роли, придуманной ему маркизом де Садом. Он – воплощение существующего социального порядка вещей; только он не сконцентрирован в системе отношений господ и рабов, являясь инструментом безграничной власти первых над вторыми, нет, он относительно равномерно распределен по всему обществу, по всем его группам и классам, став таким же товаром, как и все остальное. Секс популярен и его потребляют – ведь почти все, что западный человек знает о нем, он узнает из поп-культуры.
Соответственно, единственный способ применить секс для социальной борьбы – взять его со всем попкультурным контекстом и использовать не по назначению, нагрузить иным, пусть случайным, смыслом, воспользоваться им, как сюрреалисты использовали readymade, как Дюшан использовал писсуар, а то и вовсе совершить с сексом ситуационистский detournement1. Оттого Саша Грей – очевидная революционерка, настоящий современный художник, почище Дюшана. Тот брал готовый писсуар и помещал его в галерейный контекст искусства. Порноактриса Саша Грей берет себя как готовое произведение определенного жанра поп-культуры и помещает в иные социокультурные контексты.
Поначалу, казалось: все ее рассказы о чтении прозы Камю, ее музыкальные проекты и съемки в «серьезных» фильмах – либо банальная попытка доказать, что «порноактер тоже человек» (кто в здравом уме и трезвой памяти будет в этом сомневаться?), либо просто язвительные насмешки над окружающим миром. Но Саша Грей ни гуманист, ни провокатор. Она -- концептуальный художник. Грей берет даже не свое тело, а весь свой образ, состоящий из сверхсжатого материала ее фильмов, и помещает в контекст «современного искусства», «современного кино», даже «современной политики». И вот здесь возникает довольно комичный эффект.
Этот образ оказывается в странной мерцающей зоне между общественным ханжеством и общественной толератностью -- но не там и не там, а именно между ними. Фактически она превращает чистый порнографический секс, лишенный любого социального контекста, недоступный для любых истолкований, моральных или культурологических, в невидимый энергетический источник создания новых фантомных смыслов. В этой зоне, которую придумала Саша Грей, одержимость нынешнего западного мира порнографией возвращает сексу значение, им было утерянное в буржуазном обществе – ведь тот интерес, который испытывает аудитория поп- и высоколобой культуры к ее музыке, к ее будущей книге, к ее арт-кинопроектам, подпитывается исключительно этой одержимостью.
Не будь ее, перед нами -- еще одна дебютантка альтернативной культуры, ничего больше. Саша Грей реабилитирует секс в самой вульгарной его порно-разновидности; он становится вновь публично интересен – и этот интерес, с обывательской точки зрения, безопасен, приличен. Никто не признается открыто, что смотрит/любит порнопродукцию Саши Грей, зато многие готовы говорить о Грей-музыканте или любительнице экзистенциализма.
Она изобрела то, что в «московском концептуализме» называлось «персонажным автором»; интеллигентная и альтернативная Саша Грей пишет книги, дает интервью, разъезжает на «Ладе» по России. А та, первая, Саша Грей с интересом, вскинув бровь, наблюдает за реакцией окружающих на своего двойника. Главный ресурс этой забавной арт-игры – секс. Саша Грей вернула его в поле общественно-политического интереса, пусть и в таком комичном, нелепом виде, за рулем «Лады» и на экране российского телеканала. Впрочем, в иных смыслах, секс никогда никуда не уходил.
1То есть, «захватить», «угнать», вывести его из привычного контекста, плагиаризировать самым странным образом с совсем иными целями. Тактика detournement'a была одним из важнейших инструментов парижских ситуационистов 1950—60-х годов; Ги Дебор утверждал, что почерпнул ее у Лотреамона, провозгласившего, что поэзия принадлежит всем и что никакого авторства быть просто не может.
