The Economist рассуждает о роли соцсетей в либеральной демократии. Соцсети долгое время представлялись воплощением эталонной либеральной информационной инфраструктуры. Они ассоциировались с просвещенной политикой, точным информированием и беспрепятственной быстрой коммуникацией. Все это, по замыслу, должно было стать мощным орудием против коррупции, узости взглядов и лжи.
Но тут пришли русские хакеры и все испортили. Точнее, в этот раз пришла русская пропаганда. Медийный фокус сейчас сместился с хакеров на нее, но речь по-прежнему идет об американских выборах осенью 2016 года. Начиная с августа 2015 года и далее, пишет автор, российская «дезинформация» захватила крупнейшие социальные платформы — Facebook, YouTube и Twitter. Так крупнейшие соцсети из рассадников пропаганды либерализма превратились в рассадники российской пропаганды.
Но на самом деле, признает автор, российская пропаганда — это еще не главная беда, а только повод поговорить о проблеме. А настоящая проблема, по его мнению, в том, что политика «от ЮАР до Испании» становится все более неприглядной. И объясняется это отчасти распространением в соцсетях лжи и ненависти, которые затуманивают умы избирателей и мешают им поддерживать партнерские отношения между собой. Иными словами, соцсети теперь оказываются не поддержкой либерального режима с его информационной открытостью, а, наоборот, препятствием к этой открытости.
Собственно, соцсети не то чтобы порождают раздоры, оговаривает автор. Они скорее их усугубляют и актуализируют. В 2007-2008 гг. финансовый кризис вызвал массовый гнев граждан по отношению к богатой элите, которая всех подвела. Так началась классово-имущественная поляризация. Параллельно начала расти культурная поляризация на основании идентичностей. Конечно, допускает автор, не только соцсети способны вызывать поляризацию. Этому также могут способствовать телевидение и радио. Но возможности телевидения и радио в этой области уже изучены, поэтому недоумения не вызывают. А вот соцсети — это пока еще новшество, и их влияние сильно недооценивается.
А между тем, у соцсетей есть огромный потенциал влияния. Их бизнес-модель строится на том, чтобы собирать как можно больше данных о пользователях и предлагать их вниманию именно то, что их больше всего заинтересует. Это дает им преимущество в «экономике внимания», где информационным источникам приходится бороться за то, чтобы пользовательским вниманием завладеть. Наличие таких алгоритмов дает большие возможности в продвижении и распространении информации, а также в формировании мнений.
Но информация продвигается в соответствии со строгой закономерностью: пользователям предлагается именно то, что им может понравиться. Это значит, что соцсети не то что не способствуют информационному обмену между разными социальными оппонентами, а, наоборот, препятствуют ему. В такой ситуации группы оппонентов в соцсетях начинают представляться друг другу исключительно лживыми, никчемными и злонамеренными, а фактического контакта между ними не происходит.
Постепенно люди адаптируются к этому новому средству формату обмена информацией, считает автор. Только 37% американцев верят информации, которую они встречают в соцсетях. И только половина этих 37% некритически верят печатным газетам и журналам. Но проблема в том, что за время этой адаптации уже может произойти много нехорошего. Автор предполагает, что часть проблемы в том, что соцсети сейчас представлены технологическими гигантами-монополистами, которые при кажущемся информационном многообразии используют унифицированные подходы и стратегии. Противовесом могло бы стать давление антимонополистов, которое привело к дроблению социальных платформ. Такими платформами было бы труднее манипулировать, и они бы лучше отвечали задачам информационного сообщения.
