В Великобритании вышла книга специалиста по французской литературе, биографа Гюго, Бальзака и Рембо, Грэма Робба под не очень оригинальным названием – «Открытие Франции». Обычное культурное сочинение, открывающее «новые» для широкой публики черты некоего известного явления; написано хорошо, читается не без приятности. В русской словесности этот жанр по-прежнему в загоне, зато в англо-саксонском мире он заслуженно популярен. Ведь, в конце концов, для чего существуют книжки? Чтобы узнать что-то новое. Вот это самое «новое» (для интеллигентного читателя-не-профессионала в данной области знания) изобильно поставляют на книжный рынок британские университетские профессора и обычные фрилансеры. «Открытие Франции» из этого ряда. «Франция», которая «открывается» Роббом – «провинциальная, регионалистская», та, которая в XV-XVII веках была окончательно подчинена Парижем политически, а в последующие три столетия – экономически, социально и (что очень важно) культурно. Меж тем, французская провинция действительно существует, там живут совсем другие люди, нежели в столице, там идет совсем иная жизнь; более того, в нынешние постмодернистские, децентрализующие времена провинция все меньше и меньше хочет походить на метрополию, что порождает, по словам Робба, «умножение идентичностей Франции» во всех смыслах – лингвистическом, культурном и даже религиозном. Еще одна любопытная деталь, упомянутая автором «Открытия Франции»: в Париже сложно встретить француза, который не назвал бы себя бретонцем, баском, корсиканцем, или (что менее модно) лионцем или бордосцем. Действительно, интересно; с умеренным интересом и стоит прочесть эту книгу.
Но гораздо более интересной оказалась рецензия Эндрю Хасси на «Открытие Франции», опубликованная в «Гардиан». Отношение британцев к французам известно – также как и отношение французов к британцам. Но, все-таки, Западная Европа сильно изменилась со времен как Столетней войны, так и взаимных газетных инвектив по поводу «лягушатников» и «ростбифов». К тому же, «Гардиан» – газета леволиберальная, серьезная, политкорректная; это не восхитительный своей гениально сконструированной энергичной тупостью «Сан». И вот, читаем начало рецензии Хасси: «Будет правильным утверждать, что в последние годы англоязычный культурный мир совсем не случайно потерял интерес к Франции. Безусловно, французские писатели более не занимают ведущих мировых позиций; самый знаменитый французский литератор сегодня – Мишель Уэльбек, известный за пределами Франции как изготовитель варева из печальной и чувственной похабели. Между тем французская философия превратилась в причудливый реликт – в тех случаях, когда она не является просто шуткой (например, имя Жака Дерриды, если вспоминать ушедших от нас совсем недавно, вызывает в памяти ... давно канувшую эпоху начала семидесятых – время прогрессив-рока и моды на маоизм). Французская политика – образец двуличия и коррупции. Французское кино за десятилетия не произвело ничего, достойного просмотра. Французская кухня, говорят, находится в окончательном упадке. Даже Париж, этот плавильный тигль европейской современности, окутан старомодной атмосферой, что быстрее всех сообразили молодые люди, наводнившие в поисках работы Нью-Йорк и Лондон». Приговор столь же сильный, сколь и несправедливый, хотя с кое-какими фактами Хасси не поспоришь. Вопрос о французской философии оставим в стороне за общей непроясненностью предмета; отметив лишь, что тот же Деррида все-таки известен за пределами Франции, а вот имен «британских мыслителей» (конечно, после смерти австрийца Витгенштейна, рижанина Берлина и чеха Геллнера) не знают даже на самом острове. Уэльбек аттестован витиевато, и, в общем, верно, но ведь еще живы и Модиано, и Роб-Гриё, и Соллерс; впрочем, если речь идет только о беллетристике, то, пожалуй, британец прав – никого уровня Эмиса-младшего, Макьюэна, Рушди, Ишигуры, Маргарет Этвуд, и Барнса у французов нет. Кино? Тоже оставим в сторонке: кому нравится попадья, кому поп, а кому попова дочка. Кому – Брессон, кому – Гринуэй, кому – Рене (на которого Гринуэй молится)... Говорить о каком-то особом политическом двуличии французов после десяти лет правления в Соединенном Королевстве Тони Блэра просто неприлично. Что же до кухни, то, окажись вдруг британская в состоянии неслыханного расцвета, и тогда ей не догнать умирающую французскую (точнее – французские, это множественное число отлично понимала Элизабет Дэвид, великая британская патриотка, положившая жизнь на то, чтобы очеловечить пуританизм островной кулинарии хотя бы запахом провансальских трав). Впрочем, я бы не хотел здесь препираться с Эндрю Хасси, который, прекрасно зная Францию (глава Французского отделения Университета Лондона в Париже, автор работ о мае 1968 года и «ситуационистах» и проч.), плетет ксенофобскую чепуху из одного лишь стремления выглядеть бОльшим англичанином, чем он есть. Или – бОльшим интернационалистом, что в данном случае – одно и то же. Лучше поговорим о том времени, в котором эта злобная чепуха, достойная украсить британский таблоид (или какой-нибудь русский портал для интеллектуалов), могла появиться в «Гардиан». В том самом «Гардиан», где обычно печатается главный британский франкофил Джулиан Барнс, где извинялись за чудовищно-издевательские некрологи тому же Дерриде, напечатанные в других островных изданиях, где вообще сложно найти сколь-нибудь серьезные выпады в адрес «других» – если только эти «другие» не диктаторы или ультра-коны. Ситуацию может прояснить другой текст, на который я наткнулся на сайте другой газеты – «Телеграф».
Журналист «Телеграфа» Дэмьен Томпсон в своем блоге цитирует статью директора The New Culture Forum Питера Уиттла, посвященную самоцензуре. Цензуры в Великобритании, конечно же, нет, пишет он, но деятели искусств в этой стране охвачены трусостью и паникой, оттого ограничивают себя и окружающих в одном вопросе. Вопрос этот – отношение к исламу и мусульманам. Здесь свободолюбивый британский интеллектуал не может позволить себе и сотой части того, что позволяет себе тот же Эндрю Хасси в отношении Франции. Вот самые вопиющие случаи, приведенные в статье Уиттла и процитированные в блоге Томпсона:
Конечно, деятели британских искусств боятся за свою жизнь: мало кому улыбается, как Салману Рушди, провести годы жизни в убежищах под охраной полиции. Смелость эстетического вызова редко сопровождается смелостью художника в жизненных обстоятельствах. С другой стороны, «Аль-Каида» и пышнобородые иранские аятоллы не проводят жизнь в чтении западных романов, просмотре фильмов и посещении театров и выставок современного искусства. Они замечают только то, что хотят заметить, и только тогда, когда им это нужно. Но британский интеллектуал (который, к тому же, может скрыть свою панику за разговорами о политкорректности) предпочитает не рисковать. Гениальное Don’t mention the war из «Башней Фолти» они заменили на Don’t mention Islam. Что же до французов, то их можно не бояться – они же «свои», им не привыкать. Боятся не своих, боятся чужих, бывших своих рабов, которых раньше изучали, чтобы подчинить, а теперь просто стараются не упоминать. Такова постыдная логика постколониального времени.
