Канцлер Германии Ангела Меркель заявила, что она не собирается сворачивать политику миграционной открытости. Это произошло вскоре после серии терактов, в большинстве которых преступниками были беженцы.
The Atlantic подчеркивает, что Меркель мотивирует свою позицию тем, что Германия должна соблюдать принципы Женевской конвенции о статусе беженцев и предоставлять убежище людям, подвергающимся политическим преследованиям и спасающимся от войны. Но она также подчеркнула, что внутри страны необходимо принять новые меры безопасности.
Нынешняя история о миграционной политике, комментирует автор, - это продолжение более фундаментальной истории о мультикультурализме и интеграции в Германии. Идеология мультикультурализма процветала в Германии в 1960-е – 1970-е гг. Это выражалось в том, что в Германию могли приезжать люди из разных стран (прежде всего, это были мигранты из Турции), находить там работу и жить в своих замкнутых сообществах, практически не пересекаясь с немцами, то есть фактически оставаясь чужаками.
Меркель объявила конец мультикультурализма в 2010 г. Она придерживалась стратегии интеграции. Интеграция означает, что немцы прилагают усилия, чтобы принять мигрантов в свою среду, а мигранты, в свою очередь, честно стараются в эту среду вписаться. Этот подход считался адекватным, пока не разразился миграционный кризис, во время которого Германия последовательно декларировала открытость, но в рамках этой открытости периодически попадала в неприятные ситуации. В частности, ее коснулись антимиграционные протесты, распространение антиисламских настроений, ксенофобии и сомнений в том, что приезжих можно интегрировать.
The Economist пишет о стоической реакции граждан Германии на недавние теракты. Там не объявляли «войну с терроризмом» и не стали вводить почти перманентное чрезвычайное положение. До этих терактов, напоминает автор, многие говорили, что спокойствие немцев в условиях кризиса объясняется тем, что они, в отличие от граждан Франции, Турции, США и других стран, не сталкивались с терроризмом. Но теперь они столкнулись и остались спокойными.
Конечно, напряженность в обществе возросла. После мюнхенского теракта даже имела место некоторая паника. Но равновесие быстро восстанавливалось. Это сопровождалось рефлексией и призывами обсуждать только факты, не распространяя по соцсетям токсичные домыслы и неподтвержденные слухи. И они действительно отделяли факты от домыслов и различали детали этих фактов. Например, самый тяжелый в этой серии теракт в Мюнхене, в результате которого погибли девять человек, не имел никакого отношения к исламизму, и это осознавалось. Стрелок страдал от травли и депрессии и уже год готовился к этому преступлению. В частности, известно, что он ориентировался на опыт школьных стрелков в Германии и США, а дату приурочил к годовщине теракта, совершенного норвежцем Андерсом Брейвиком.
Одной из тем общественной дискуссии в связи с мюнхенской стрельбой стал вопрос о том, нужно ли запретить компьютерные стрелялки, в которые, как выяснилось, любил играть преступник. Сформировавшийся по итогам дискуссии консенсус гласил, что запрещать не надо. Также обсуждался вопрос о том, следует ли Германии задействовать армию во время чрезвычайных ситуаций внутри страны. Некоторые считают, что следует; другие опасаются, ссылаясь на историю нацистского периода.
Общественное обсуждение в связи с прочими тремя терактами было не менее зрелым. Во всех трех случаях преступниками были беженцы из покалеченных войной стран и, скорее всего, у них были психологические проблемы. Были разговоры о том, что «Исламское государство» (террористическая организация, запрещена в РФ) может засылать в Европу террористов под видом беженцев, но эти разговоры велись в сдержанной манере и с упором на то, что большинство приезжих – это все-таки мирные граждане, которые оказались жертвами войны. Автор оговаривает, что со стороны националистов были попытки устроить медиаистерику, но такие попытки успехом в обществе не пользовались и больше высмеивались.
