«Арабская революция захлестнула весь Восток». «Революционеры в стране тысячелетних пирамид». «Вековечный, сонный Восток проснулся». «Исламисты на марше». Эти и сотни других перлов третьесортной ориенталистики и газетного тупоумия ниспровергаются сейчас на западную публику. В ход пошло абсолютно все немногочисленные словосочетания, хорошо известные обывателю – зловещие «братья-мусульмане», пышные «восточные тирании», «происки саудитов» (аятолл, вашингтонского обкома – и далее по списку). Шустрые телевизионщики не отстают: ничто так не возбудило публику, как лицезрение атаки нерегулярной верблюжьей кавалерии посреди современного Каира. Западный человек в восторге: вот он, ВОСТОК! После конницы Гасдрубала и Югурты, остается ждать прибытия слонов Ганнибала. Сколько ни разрушай Карфаген, он все стоит и стоит – в наших мозгах.
Между тем, восторги по поводу ориентального экзотики сопровождаются глубокомысленными теоретическими построениями в духе геополитики или – что, кажется, еще хуже – разглагольствованиями в стиле обычного политического жульничества. Со вторым все более или менее понятно: «Тунис, Каир, приготовиться Москве (или, по склонности, Минску, Бишкеку, Баку, чему угодно)». Тут все равно, что именно происходит в далекой Северной Африке: народ бузит, престолы шатаются, значит ca ira! Всем, от Минска до Пекина, предписано срочно делать прикладные политические выводы. Это прекрасно понимают журналисты, не уставая задавать разнообразным экспертам восхитительный по глубине мысли вопрос: «Возможно ли повторение тунисских (египетских) событий в … ?». Эксперты, если настоящие, морщатся, но вместо того, чтобы послать болтунов куда подальше, осторожно пытаются перевести разговор. Ну не объяснять же настойчивому писаке, что между, к примеру, Пекином и Каиром, сходства столько же, сколько между футбольным обозревателем газеты «Судью на мыло» и Марселем Прустом -- и заключается оно в том, что оба автора пользуются словами… Если раньше волшебным правом на обобщения владела церковь, потом – философы, потом – историки, потом – любые представители гуманитарных профессий, то теперь оно попало в руки представителей прессы. Журналисты хватаются за первую же универсальную отмычку и пытаются взломать ей замки к самым разнообразным дверям. Я уже не говорю, что эти самые отмычки, разработанные некогда почтенными научными школами, превратились в банальный хлам, на манер дешевых китайских штопоров, которые и одну-то бутылку не откупорят. События все нынче «знаковые», любой мордобой есть не иначе как «столкновение цивилизаций», «менталитетом» полны головы, а «дискурсами» (слава Богу, уже исчезающими) речи и писания. Словесная шелуха, давно потерявшая смысл даже в тех местах высокого интеллектуального напряжения, где эти понятия выпестовывались, затмевает главное – мы почти ничего не знаем о том, что происходит (или не происходит) в Тунисе, Египте, Йемене или Сирии. Но даже и здесь обобщение было бы неверным: мы по-разному не знаем. О Тунисе одно не знаем, а о Йемене – другое. Страсть к тотальному объяснению всего и вся, которая мистифицирует даже самые простые вещи, нежелание задуматься над каждым отдельным случаем, упоенность обобщениями и трескучими банальностями – вот ответ современного сознания на уход больших идеологий.
С ушедшими идеологиями связано второе недоразумение вокруг бунтов в Северной Африке. В период «холодной войны» все было ясно: роли «сукиных детей» были в «третьем мире» розданы раз и навсегда (или почти раз и навсегда – кто-то, скажем, Анвар Садат, не оправдал советского доверия). Крах коммунизма поменял ситуацию, но не до конца; граница между «нашими» и «ненашими сукиными сыновьями» размылась, но не исчезла; более того, некоторые из «наших» (с западной точки зрения) оказались вдруг совсем нехорошими ребятами, как это вышло с афганскими моджахедами. Место идеологии заменил суррогат «реальной политики», слегка приукрашенный разговорами о «прозападных режимах», однако Западу с каждым годом было все сложнее отвечать на упреки собственных же правозащитников, которые указывали на чудовищные прегрешения «хороших парней». Установка на поддержку светской демократии вступила в противоречие с интересами западных держав в важных регионах планеты. И вот сейчас это противоречие превратилось в полную катастрофу объяснительных моделей.
Вот, к примеру, те кто сверг Бен Али, они хорошие или плохие парни? Вроде бы, хорошие -- покончили с тиранией. Но, с другой, а нет ли среди них мрачных исламистов? Может быть, и есть, кто знает (а ведь почти что никто не знает, довольствуясь рассуждениями о «менталитете арабской улицы»)… Значит, плохие? Похоже на то. Но ведь тирана свергли? Верно. Значит, хорошие. Но не так ли было в 79-м в Иране? Может быть так, а может и не так (само сравнение нынешних событий в арабском республиканском Тунисе и революции 32-летней давности в персидской монархии никого почему-то не смущает). И что же?
Провал попыток объяснить (я не говорю уже «понять») приводит к полному практическому, прагматическому смятению западных дипломатов и политиков. Кого поддержать? Старых неприятных и морально неопрятных друзей, либо новых горящих энтузиазмом незнакомцев? Развеселый Славой Жижек утверждает, что перед нами разворачиваются самые настоящие демократические революции – и упрекает боязливых западных либералов в ханжестве. Те, в свою очередь, указывают на возвращение из изгнания в Тунис лидеров исламистов и на какие-то разговоры о египетских «братьях-мусульманах». Кое-кто злорадно припоминает торжественные речи Обамы по поводу новой американской политики в отношении мусульманских стран. Мол, довыводились, доуходили… При этом, воображаемая картинка, на которой мубараковец на верблюде помогает американскому морскому котику разгонять каирскую толпу, наших критиков не пугает.
Я, как и подавляющее большинство людей на свете, не знаю степени демократичности тунисских бунтовщиков. Не имею никакого представления о глубине проникновения в каирские толпы идеи введения шариата. Я не помню ни одного названия египетской политической партии; что же касается тунисских, то и не знал никогда. Статистическими цифрами об этих (и многих других странах) я не располагаю; заглядывать же Википедию не хочу, так как любую статистику нужно еще объяснить. Свидетели беспорядков утверждают, что там много самых разных людей самых разных религиозных и политических воззрений. Есть предположение, что это обычные бунты бедных и бесправных против богатых и всемогущих. Тогда при чем здесь весь этот сказочный «Восток»? Перед нами домарксова социальная архаика, haven'ts against have's; именно так начиналась Великая французская революция, и не только она. Среди тех, кто брал полупустую Бастилию не было ни якобинцев, ни фельянов (их тогда еще не существовало), были просто бунтовщики разных сословий, в основном, третьего. «Политика», как идеологически оформленная борьба различных партий и течений, появилась позже. Вот и нам, судя по всему, предстоит ждать эту самую политику – в Тунисе, Египте, быть может, где-то еще. И в каждом случае это будет совершенно отдельный сюжет. Так воздержимся от поспешных суждений. Пока же можно, выключив звук, смотреть на каирские улицы глазами камер «Аль-Джазиры».
См. также другие тексты автора:
