Вчера вечером Владимир Путин сформулировал российскую позицию в отношении контртеррористической операции. Позицию, основные контуры которой определились, видимо, в процессе "сочинского сидения" и стали просачиваться в прессу с утра понедельника. Заявление Путина кажется, на первый взгляд, выражением твердой поддержки США. Однако в действительности таковой не является. Фактически его сверхзадачей является уход от предложенной американской администрацией и общественным мнением антитезы: безоговорочная поддержка антитеррористической коалиции либо ассоциированность с террористами, присоединение к цивилизации либо неприсоединение к ней.
Итак, что же в действительности сказал Владимир Путин? Во-первых, и это исключительно важно: Россия не выступает, даже на уровне политической риторики, против односторонней крупномасштабной силовой операции США. То есть такой, которая будет проведена без оглядки на легитимные институты международного права. Путин указал на необходимость "обратить внимание" на ООН и СБ ООН, а также на изменение мирового правового режима лишь в контексте задач усиления глобальной международной кооперации в борьбе с терроризмом, отделив этот вопрос от собственно афганской операции.
Это и есть внутренняя смысловая пружина заявления: Россия признает законность и подтверждает свое сочувствие и даже собственную заинтересованность именно в афганской операции, а не в той крупномасштабной эпохальной программе крестового похода против терроризма, о которой говорит Джордж Буш.
Собственно, главный интерес России - в активных боевых действиях на севере Афганистана и в упрочении положения Северного альянса. Благодаря военно-дипломатической активности России в Средней Азии в предыдущую неделю, Россия, во-первых, признала то, что она, видимо, все равно не могла предотвратить - предоставление среднеазиатскими странами американцам воздушного пространства и аэродромов, и более того - занять позицию активного участника и координатора коалиции в поддержку Северного альянса. Иными словами, путинской администрации удалось сформулировать собственные стратегические интересы в отношении афганского театра антитеррора и представить его как часть международных коалиционных усилий в этом направлении.
Итак, Россия готова скорее помогать Северному альянсу, чем крестовому походу США. А собственно прямая помощь Америке ограничивается предоставлением разведданных и воздушного пространства для самолетов с гуманитарными грузами. Иными словами - носит характер ограниченного союзничества.
Весьма примечательно в этом отношении, что уже вчера Пауэлл попробовал осторожно дистанцироваться от российского видения ситуации, заметив, что свержение режима талибов не является целью Соединенных Штатов. Дело в том, что предложенное Путиным изменение формата операции (не карт-бланш крестовому походу против террористов и их укрывателей по всему миру, а деятельное сочувствие военным действиям против режима талибов) позволило Владимиру Путину увязать афганскую и чеченскую проблемы. Полномасштабная война против талибов на территории Афганистана и война России против чеченских боевиков выглядят действительно весьма схожими военно-политическими узлами: войной на территории, оккупированной бандитами (как Владимир Путин и раньше именовал контртеррористическую операцию).
Наиболее сильным местом чеченского пассажа Путина является признание того, что чеченская ситуация, несмотря на то, что в целом не может рассматриваться вне контекста борьбы с международным терроризмом, "имеет собственную предысторию". Эта формула открывает возможность политического обоснования несколько более гибкой позиции России в Чечне, фактического признания двойственной - партизанско-террористической - природы чеченского сопротивления. Эта оговорка выглядит достаточно важной в контексте ожидаемого чисто спекулятивного использования международно признанной теперь антитеррористической риторики для оправдания более жестокого применения силы в Чечне, а также - ввиду необходимости искать выход из нынешнего, вполне патового положения там.
Впрочем, непосредственно следующий за этим "жесткий" пассаж с объявлением 72-часового ультиматума явно смазывает этот подтекст и выглядит откровенно неудачным. Во-первых, потому что кажется прямым подражанием американскому ультиматуму талибам, во-вторых, потому что это уже не первый и не второй 72-часовой ультиматум боевикам. И самое главное - Россия не может решить чеченскую проблему и воюет в Чечне уже более 7 лет (!), однако все еще вполне далека от приемлемого урегулирования. На этом фоне объявление очередного 72-часового ультиматума выглядит скорее проявлением слабости. Какие еще меры может предпринять Россия по истечении 72 часов, которые она не могла предпринять прежде? Ковровые бомбардировки гор на юге? Еще один круг зачисток все тех же сел?
Российские военные и политики не устают предостерегать американцев, ссылаясь на свой плачевный опыт фронтальных боевых действий в Афганистане, тщательно обходя при этом проблему Чечни. Между тем российский опыт в Чечне демонстрирует именно бесперспективность фронтальной интервенции против партизанско-террористической территории.
Вместе с тем, за исключением непреодоленного чеченского противоречия, путинский ответ на американскую антитеррористическую активность выглядит вполне адекватным современным политическим условиям и диктуемым им интересам, так же как и фактическим возможностям России. Фактически путинской администрации удалось уйти от формулы примаковской внешней политики, определявшей и положение, и образ России во второй половине 90х. Евгений Примаков пугал Запад, рассматривая угрозу возврата к некоторым принципам холодной войны, связи России с агрессивным Востоком и обилие оружия как основу для торга с мировыми лидерами. Воспитанный позднесоветской эпохой, Примаков фактически и приучен был только к тому, чтобы обменивать имперские фантики на твердую западную валюту.
Пожалуй, Владимиру Путину не удалось совершенно уйти от намека на "размен" (чеченский пассаж). Вместе с тем центральное место в оглашенной им доктрине занимает новый подход: Россия формулирует свою позицию не как риторическую фигуру в торге с Западом за признание своей глобальной роли, а, как и подобает государству, решающему прежде всего свои внутренние проблемы - в перспективе своих насущных, локальных, то есть прежде всего - региональных интересов, к каковым относятся в данном случае Средняя Азия и Кавказ. Именно поэтому предпринятая попытка переключиться с оценки предполагаемого нового мирового порядка, декларируемого и обсуждаемого американской администрацией, на обсуждение локальной региональной операции в Афганистане, выглядит практичной, рациональной и деятельной.
