В этом весенне-летнем сезоне ксенофобия в России приобрела явные черты повседневности, а уличное насилие на национальной почве стало обыденным фактом теленовостей. Очевидно, что власть и общество стоят перед новым вызовом бытового экстремизма, который принимает самые разные формы - от избиения иностранцев и минирования плакатов до сжигания книг. Налицо существенный разрыв между формальными нормами политической жизни и риторики и реальным общественным сознанием, состоянием умов. Профессор Центрально-Европейского университета в Будапеште, историк и политолог Алексей Миллер считает, что в последние годы эта картина имела свою зримую динамику и ряд важных ценностных вех, проявившихся в политике. По мнению Миллера, власть виновата - и в собственной слабости, которая заставляет людей прибегать к насилию, и на риторическом уровне: президент не борется с ксенофобией.
Последние месяцы ознаменованы в России вспышкой националистического экстремизма - взрывы антисемитских плакатов, обстрел мечети, избиения иностранцев, в Подмосковье - армянский погром. Можно ли говорить о какой-то тенденции, и если да, то с чем она связана?
Понятно, что сегодня ситуация обострилась, якобы вдруг, неожиданно обострилась. Для того, чтобы понять, кто виноват, и в чем виноват, нужно увидеть динамику развития этой ситуации. Эту динамику можно отслеживать примерно с конца 90-х годов. Можно и раньше, но это уже предмет научной статьи, а не интервью. Я считаю, что в конце 90-х совпали три очень важных момента. Первый - это Косово. Какой урок из Косово был извлечен? Помимо того, что "американцы гады, а сербы хорошие", что сегодня уже не так важно, урок заключался в том, что существует Realpolitik, существует понятие национальной солидарности, существует понятие национального эгоизма и, в некотором смысле, аморальности политики, и существует представление о том, что наши солдатики - более ценные, чем чужое гражданское население. Американцы этому научили. Они научили и тому, как медиа должны обеспечивать подобного рода кампании. Хорошо это или плохо - неважно: мы говорим о том, что они этому научили.
Следующий очень важный момент - это выборная кампания 1999 года, когда в первый раз региональные лидеры, среди которых первую скрипку играли лидеры республик, т.е. этнически не нейтральные фигуры, решили сыграть свою самостоятельную партию, попытаться сыграть. До этого времени они как бы болтались между Кремлем и коммунистами и пытались за счет каких-то маневров получить от Кремля то, что им было нужно.
Возникла "Вся Россия", номинально ее главой был Яковлев, но понятно, что главную роль играли Шаймиев, Рахимов и т.д. Был заключен союз с движением "Отечество" Лужкова- И с ними стали бороться. Если вспомнить, как с ними боролись, то этот этнический фактор, фактор этнического сепаратизма, фактор этнократии, звучал очень мощно. Кто были главные персонажи атак помимо Лужкова и Примакова? Шаймиев, Рахимов, который время от времени отключал ОРТ, Аушев со своими идеями, что кинжал можно носить и жен брать лишних- Вспомним, как Доренко строил свою контрпропаганду: у него был лозунг "Отечество" минус "Вся Россия" и все эти этнические, региональные, сепаратистские штучки активно подчеркивались. И, выражаясь языком людей, которые занимаются такой пропагандой, народ это "хавал". На самом деле за всем этим стояли большие и серьезные вопросы.
И третий фактор - это чеченская война, которая тогда снова начинается, Дагестан, взрывы и тот огромный ресурс, который это дало Путину (хотя я считаю, что это не было решающим ресурсом - он бы и без этого выиграл.) Соответственно, когда Путин приходит к власти, есть очень большое искушение продолжать эту линию и эксплуатировать ее по полной программе. Было видно, что настроения в обществе таковы, что этим можно было бы воспользоваться. Это был наиболее очевидный ход, наиболее опасный и ошибочный. И к чести Путина, он этим путем не пошел - при том, что никто не отменял ту повестку дня, которая прагматически за этим стояла, то есть подавление региональных сепаратизмов или, так скажем, регионального своеволия. В этой же повестке - проблема этнического состава населения России и концептуализация всего этого, проблема патриотизма вообще.
И, собственно, первый большой политический проект, которым он занимается, во многом выглядит как продолжение этой линии - это реформа Совета Федерации. При этом дискурсивное оформление всего этого как раз совершенно избегало любой этнической составляющей. То есть это все формулировалось как "необходимость единого правового пространства" и в некотором смысле мячик был переброшен на сторону этнических лидеров: "Вы хотите покричать, что происходит ущемление каких-то этнических прав, т.е. хотите этницизировать проблему - давайте, но тогда вы будете виноваты и тогда уже не обижайтесь. Либо останемся в рамках дискурса о единстве правового поля и не будем трогать этничность". В общем, основная масса этих лидеров предпочла этничность не трогать.
Другой очень важный момент в самом начале правления Путина - это инаугурационная церемония, там тоже были заявлены некоторые очень важные вещи. Во-первых, в отличие от инаугурации Ельцина, на сцене отсутствовал патриарх. Он был в зале в одном ряду с представителями других конфессий. То есть декларировался отказ от религиозного мотива как от мотива консолидации нации, православной, славянской и т.д. Это как раз то, что Ельцин использовал в риторике. Второе: в речи ни разу не было сказано слов, которые были политкорректной нормой ельцинского языка: "народы России" или хотя бы "многонациональный российский народ". Все время говорилось в единственном числе о "народе России". Это было очень ясное послание: предлагалась консолидация на гражданских основаниях - не религиозных, не этнических - гражданских.
Вопрос заключается в том, что, когда власть озабочена такими вещами, как поиск национальной идеологии, объединяющих символов (кстати, неслучайно одним из важных шагов путинского правления является принятие государственной символики), развитие патриотизма, - здесь может получаться что-либо только при взаимодействии общества и государства. Это как раз то, где должна происходить некая - она может обернуться по-разному - мобилизация. И можно сказать, что власть посылала такие смутные сигналы в общество, которые могли быть по-разному истолкованы. Это был призыв к патриотизму, это был призыв к национальной консолидации, в определенной степени это был призыв к национальному эгоизму, но поле для интерпретации оставлялось очень широкое. И в некотором смысле ответственность за то, что происходит сегодня, общество - в той степени, в которой оно существует, - делит с властью. Оказалось, что общество к этому сотрудничеству - в здоровых формах - не очень готово.
В умеренно правом секторе произошел перелом, в том смысле, что либералы и демократы стали участвовать в националистическом дискурсе, стали признавать эти ценности, готовы были, как Чубайс, например, поддержать войну в Чечне и т.д. И на этом все закончилось. Больше ничего этот либеральный фланг не предложил ни в позитивном, ни в негативном смысле, т.е. крики о шовинизме и национальной нетерпимости оставались в очень большой степени абстрактными, не учитывающими реальных проблем, с которыми общество в этой ситуации начинало все больше и больше иметь дело. Здесь можно выделить два пласта. Первый пласт - идеологический: как совмещаются национальный эгоизм, консолидация с разделением на чужих и своих и, с другой стороны, демократические ценности, нормы, процедуры, цивилизованные методы решения конфликтов. Второй - прагматика: повседневная деятельность власти и общества в связи с этническими конфликтами. Речь здесь не о Чечне, где идет война, где в некотором смысле другой мир, запредельный, сумасшедший и т.д. Речь о мирной России.
Что проявилось в ходе недавнего крайне характерного эпизода, погрома армян в Красноармейске? Очень интересный сюжет. Маленький эпизод, который позволяет увидеть ответственность тех или иных сторон и одновременно понять какие-то более общие тренды. Итак, происходит ссора на бытовой почве, дальше - линчевание армянского населения, дальше - арест двух, судя по всему, наиболее активных участников этого погрома, дальше - митинг местного населения с требованием их выпустить. И очень интересно, что эти люди говорят. Говорят они следующее: "Эти люди (армяне) - как они здесь оказались? Почему они здесь зарегистрированы, кому они заплатили?". Это первое. Второе: "Почему милиция не разбиралась с прошлыми правонарушениями, которые совершались приезжими людьми". Третье: "Они здесь лечатся в поликлинике за счет наших налогов". Четвертое: "Мы здесь хозяева, они здесь гости, и пусть себя ведут соответствующим образом".
Какую ответственность несут власти за то, что происходит? Здесь ответственность - и это очень важно - существует на двух уровнях. Уровень первый: совершенно очевидно, что любой человек, вне зависимости от того, армянин он, русский или кто-то еще, который приезжает на новое место жительства в России будет, как правило, восприниматься местными как "нахлебник". Никакой правовой и финансовой ясности в статусе мигрантов. А народ уже интересуется, на что расходуют его налоги - что само по себе неплохо - и людям надо объяснять, как это все устроено.
Если приезжий человек хочет зарегистрироваться, оформить документы и т.д., для него рациональное поведение - это дать в лапу милиционеру, потому что процедуры регистрации и оформления бумаг предполагают дачу взятки как негласную норму. Также мы знаем, что, поскольку милиция очень коррумпирована, люди с криминальными наклонностями из вновь прибывших вступают в какие-то отношения с милицией, чтобы она их "крышевала" на рынке или где-то еще. Когда кто-то - это типичный фактор раздражения - кричит, что азербайджанцы держат рынок, он прав, потому что они его держат - вопрос в том, почему власть это позволяет? Власть не решает тех вопросов, которые она должна решать, и тем самым провоцирует само местное население так или иначе, с помощью нерегулируемого насилия, решать эти вопросы, либо давать карт-бланш каким-то конкурирующим криминальным группам для того, чтобы они под флагом защиты Родины решали эти вопросы.
Понятно, что московское правительство, к примеру, имеет два канала поступления денег от диаспор: один канал - это обирание людей в метро, другой канал - это финансовые потоки, которые так или иначе "крышуются". Пока эта ситуация будет сохраняться, местное население будет испытывать большую тягу к тому, чтобы взять решение этих вопросов в свои руки. Что, конечно, постыдно. Но это не только постыдное поведение граждан. Это проблема слабой власти, слабого государства, потому что государство должно обладать монополией на насилие и осуществлять это монопольное насилие эффективным образом. А погромщик, как и вор, должен сидеть в тюрьме. И это должно быть нормой общественного сознания. Совершенно очевидно, что это один из аспектов проявления общей проблемы слабого государства. Но здесь, в России, это порождает ксенофобию.
Другой уровень, где власть виновата - дискурсивный. Поскольку было определено очень широкое поле интерпретаций, то какое-то время можно было ждать плодов "творчества масс", смотреть, как эти интерпретации будут поворачиваться в общественном сознании. Но когда становится очевидным, что интерпретации поворачиваются "не туда", в ксенофобию, возникает вопрос: где власть и где ее главный дискурсивный представитель - президент?
Ведь ксенофобия - это не деление на своих и чужих. Ксенофобия - это страх чужого, ненависть к чужому и готовность к насилию против чужого. И это в стране, где хватает желающих толковать понятие "чужой" максимально расширительно. Если мы хотим хорошо думать о президенте, тогда мы можем только сказать, что это ошибка и очень тяжелая недоработка, что некоторое время назад президент не занял ясной позиции по этому вопросу. Очевидно, что страна слушает президента, что есть люди, которые умеют написать ему красивые слова. Про "пыль глотать" - умеют, про "мочить в сортире" - умеют, а про национальные, межэтнические отношения не умеют сказать так, чтобы было ясно и доходчиво? Уже после ряда недавних экстремистских выступлений была идеальная ситуация, чтобы это сделать, - встреча с региональными корреспондентами. Прямой эфир - и потом два дня пережевывания средствами массовой информации. Ничего на этот счет сказано не было. Больше того, первой реакцией властей была игра на понижение: "Это не организованные вещи, не на национальной почве, это мелкое хулиганство, и т.д." Это не отсутствие послания, это послание. Это послание, которое в некотором смысле носит одобряющий характер.
Я не хочу думать, что так и есть. Но почему это молчание висит? Может, потому, что типичная тактика президента во всех вопросах - не позиционировать себя очень жестко? Понятно, что жесткие заявления по этому вопросу какую-то часть электората, наверное, разочаровали бы. Если это объяснение верно, то тогда это не менее постыдно, чем возможная трактовка этого молчания как поощрения. То есть поскольку власть имеет дело с крайне неразвитым обществом, которое испытывает очень серьезные перегрузки и не обладает опытом реагирования на подобные вещи, то на ней лежит очень большая ответственность.
Потому что погром на еврейском или мусульманском кладбище в каком-то другом контексте, в другой стране тоже случается, но он в ответ вызывает массовую демонстрацию. У нас вообще люди выдохлись и на демонстрации не ходят, и нет сил, которые могут заняться всерьез мобилизацией таких здоровых реакций. Это и есть главная проблема и главная опасность: общество пассивно, а его существующая активная часть сегодня экстремистски настроена.
Именно со слабой, неэффективной национальной и, в частности, миграционной политикой в Западной Европе связывают тамошний рост популярности правых партий и правой идеологии. Насколько рост популярности и влияния крайне правых возможен в России?
Сходства в ситуациях не так много, общества очень разные, но влияние событий в Западной Европе на Россию есть. Там происходит общественная легитимация крайне правых - то есть теперь люди не только голосуют за Ле Пена, но и признаются в этом. Значит, у наших крайне правых появляется новый ресурс - мол, и в европах граждане за таких, как мы, голосуют. Проблема в том, что там достаточно мощные страховочные механизмы. Там Ле Пен вышел во второй круг - все осознали проблему, подавляющим большинством проголосовали за Ширака, часть требований крайне правых умеренные партии включили в свою программу, медиа и общественность мобилизовались, и этот успех ни Ле Пен, ни другой политик такого сорта уже повторить не сможет. У нас таких страховочных механизмов нет.
У нас вообще ситуация очень неопределенная, нет демократического консенсуса по какому бы то ни было ключевому национальному вопросу. Как относиться к новым русским диаспорам на пространстве бывшего СССР? Какой уровень культурной (а не этнической, разумеется) гомогенности нужен в новой России - то есть столько русскости должно быть в российскости как общем культурном стандарте? Вообще, как правильно говорить - "русский" народ или "российский"? Если русские используют первую формулу, а большинство так и делает, то не становится ли понятие "российский" маркером этнической инаковости? (Сычев, например, "русская" футбольная звезда, а Нигматуллин - "российская".) Что более реалистично - размыть этническую замкнутость понятия "русский", как-то сгладить различия между понятиями "русский" и "российский", или убедить русских называть себя "россиянами"?
Вот это и есть главное - динамичность и неопределенность ситуации, а значит очень большая ответственность тех, кто на этом поле действует, а значит - власти, которая остается здесь главным действующим лицом.
