Внешняя политиканезависимой Российской Федерации, официально ведущая свой отчет с декабря 1991 г., была внутреннепротиворечива. Она определялась борьбой различных группировок внутри самойРоссии, каждая из которых имела свои интересы и идеологию, свою модельсамоопределения новой России в изменившемся мире. Вначале появилась реальнаявозможность преодолеть негативное наследие прошлого, накопившееся со времен какРоссийской империи, так и Советского Союза, и выработать новый перспективныйстратегический курс. Этого требовали изменившиеся реалии. Однако в силу социально-политическойи психологической инерции, сопротивления сил прошлого и личностно-субъективныхфакторов этого сделано не было: новая эффективная концепция внешней политикипосткоммунистической России, направленная на вхождение в мировое сообществодемократических государств, так и не родилась. Политика, приносимая в жертвувнутриполитической борьбе, носила в основном «реактивный» и запаздывающийхарактер. Эти общие недостатки, а также внутренняя борьба между различнымигруппировками внутри правящего класса, включая и непосредственное окружениепервого президента РФСР Бориса Ельцина проявляли себя на протяжении всех десятипоследующих лет. В частности, в подходах к проблеме распада СФРЮ,происходившего военным путем, который превратился в одну из ключевых проблеммировой политики и взаимоотношений России с США и странами Западной Европы.Впрочем, это было связано и с теми изменениями, которые происходили вроссийском национальном и политическом сознании – как массовом, обыденном, таки профессиональном, научном – историческом и политологическом.
Оценивая периодстановления дипломатии независимой посткоммунистической России, а такжесоотношение традиционных и новаторских элементов в этой весьма специфическойобласти деятельности, министр иностранных дел РФ в 1998–2004 гг. И.С. Иванов писал: «Дажев условиях такой глубокой трансформации, которую пережила Россия в конце XXвека, сам факт включения государства в систему международных отношенийпредполагает определенный набор базовых внешнеполитических установок,определяющих его место и долгосрочные интересы в мировой политике. Этиустановки, конечно же, отражают позицию господствующих на данном историческомотрезке времени политических сил. Вместе с тем они, как правило, опираются наобъективные особенности исторического развития страны, ее экономики, культуры,геополитического положения. Именно эти факторы составляют некую «константу»внешнеполитического курса государства, в наименьшей степени подверженнуювоздействию внутриполитической и международной конъюнктуры»[i].
Распад советской политической системыпроизошел столь внезапно и стремительно, что ни государственное руководство, ни,тем более, российское общество не имели и не могли иметь в тот момент полногопредставления о дальнейших путях развития страны, в том числе - о еевнешнеполитических приоритетах. Об этом прямо и откровенно говорил в 1992 году,выступая в Верховном Совете, первый Президент России Б. Н. Ельцин: «Болезненноепереходное состояние России не позволяет пока четко разглядеть ее вечный иодновременно новый облик, получить ясные ответы на вопросы: От чего мыотказываемся? Что хотим сберечь? Что хотим возродить и создать вновь?»[ii].
Сказаласьтакже и организационная и концептуальная неоформленность позициидемократических и либеральных сил.
«Намеждународной арене Б.Н.Ельцин и А.В.Козырев, по сути дела, продолжили курсМ.С. Горбачева и Э.А. Шеварднадзе», – считают бывшие сотрудники аппаратапервого президента России[iii].И носила эта преемственность отнюдь не только положительный характер. Унаследованобыло недостаточное внимание к связям России с ближайшими соседями в Средней(Центральной и Юго-Восточной) Европе (Восточная Европа в понимании 1945-1991гг. с прекращением деятельности Варшавского договора и СЭВ прекратила своесуществование) и непонимание сути их формировавшихся новых национальныхвнешнеполитических концепций, что относилось и к постюгославскому пространству.
«Провозглашеннаяроссийская Realpolitik, – иначе говоря, геополитический курс великой державы –на поверку оказывается безосновательной, – полагает заместитель директораМосковского центра Карнеги Д.В. Тренин. – Интересно, однако, что она совершенноне тождественна той реальной политике, которую вынуждено проводить российскоеруководство»[iv].С другой стороны, «наша «политическаяэлита» хронически страдает расщеплением сознания, потерей самоидентификации, –считает известный российский политолог А.А. Пионтковский. – Её реакция насобытия в Косово показала, что её интересовали не сербы, не албанцы, аисключительно её, “элиты”, статусная роль в мировой политике»[v].
Эту же двойственность и расщепленностьроссийского политического сознания отмечает и отечественный психолог И.Ю. Киселев.«Мы являемся свидетелями не только раскола гражданской и этническойидентичности, но и «расщепления» идентификационных моделей двух поколений.Нация освобождается от стереотипных идей во внутренней и внешней политике», –писал он. К негативным последствиям «доминирования этнической идентичности» ученыйотносит «”нарциссизм малых различий”, этнические конфликты, центробежныетенденции во внутренней политике, регресс в международных отношениях;доминирование гражданской идентичности в идентификационной матрице ведет внашем случае к неадекватному пониманию роли и возможностей России в системемеждународных отношений»[vi].
«Осознания того, что мироткрыт, недостаточно. Возникает комплекс неполноценнности, и тогда следуетпризнать, что либо ты находишься в полной изоляции, что само по себечрезвычайно болезненно, либо на основе этого комплекса ты найдешь самооправдание,что ты находишься в самоизоляции не потому, что ты плохой, а совсем наоборот.Здесь и консервация идей, проистекающих из истории, но совершенно неприемлемыхв современных условиях и нынешней ситуации. И у нас существует стремление к “великой России”, к созданию Российскойимперии в ее прежних границах. Здесь коренятся, с одной стороны, и “ВеликаяСербия”, а с другой, – “Великая Хорватия”. И начинается борьба в духе ХVIII иХIХ веков за размер территории, за защиты соплеменников. Все развивается поправилам в духе старорежимного, ветхозаветного образца. Ставятся под вопросдоговоры, и сила является абсолютной опорой. Вновь на поверхности оказываетсято, что составляло фундамент коммунистической системы». Так представлялпсихологическую картину происходящего в начале 1990-х годов первый министриностранных дел независимой России А.В. Козырев, несколько упрощенно и невсегда вполне корректно отождествляя процессы на постсоветском и постюгославскомпространствах»[vii].
ВРоссии в 90-е годы ХХ века можно было выделить несколько элементовпартийно-политической системы, каждый из которых занимает определенную позициюпо отношению к событиям на территории распавшейся Югославии и на Балканах:исполнительная власть; думская оппозиция; политический класс, в более широкомсмысле - политизированная часть общества; большинство населения, слабоинтересующееся внешней политикой и слабо ориентирующееся в ней. Расходилисьофициальные политические декларации и насущные экономические интересы субъектовРоссийской Федерации. Практически не было единого мнения внутри какого-либонаучного учреждения, газеты, политической партии. В стране существоваломножество внутренне противоречивых позиций и оттенков. Везде были и есть люди,придерживающиеся самых разных точек зрения как на причины кризиса СФРЮ, еераспада и последовавшей затем войны, так и на их последствия. Это касалось испециалистов, и политиков, и политизированной части рядовых граждан[viii].
Небыл исключением и узкий слой высших российских политиков, в котором существоваливесьма различные взгляды на причины югославского кризиса и подходы к егорешению. Одним из самых ярких представителей группировки, ориентировавшейся насотрудничество со странами Западной Европы и США и негативно относившейся к попыткамсоздать «великие» моноэтничные государства, будь то Сербия, Хорватия или Россия,был министр иностранных дел Козырев.
РаспадСССР объективно означал для русского народа известную утрату своего положения вмеждународном сообществе. В одночасье оказался он и без государства, котороесчитал своим, с новыми, трудно воспринимаемыми границами, без традиционныхсоюзников и партнеров, лицом к лицу с новыми национальными государствами другихнародов, которые не забыли нанесенных им в недалеком прошлом обид. Все это немогло не породить у русских чувства оскорбленности, униженности,национального поражения, одиночества, чувства угрозы национальномусуществованию. Чтобы преодолеть сложившиеся психологические комплексы и идейныестереотипы, необходимо было новое мировоззрение и мироощущение, новые концепциинациональных интересов и национальной безопасности. Перед Россией встала задачаобретения нового самоопределения. С другой стороны, над значительной частьюроссийского правящего класса довлели и по сей день довлеют традиции и идейно-психологическаяинерция, которые тянут к объективно невозможной ныне политике прошлого.Психолог И.Ю. Киселев рассматривал «самоопределение» как элемент психологическогопроцесса «адаптации России и россиян к новым условиям», который еще далеко незавершен[ix].
Взгляды Козырева, одногоиз видных представителей того направления в российской политике, котороеокрестили «либеральным» и/или «западническим» (что далеко не одно и то же!) претерпелиизвестную эволюцию под влиянием политических процессов в России. В то же время,как и у всех современных российских политиков, они не могли не восходить ктрадиционному советскому мировоззрению и мировосприятию. На сходство подходов«либералов» и «национал-консерваторов» обратили внимание российскийполитический аналитик Б.В. Межуев, писавший, что «и евразийство, иальтернативное ему западничество 90-х годов ХХ века в равной степениапеллировали к культурной идентичности и «цивилизационному выбору» страны как косновным критериям ее «национального интереса». Различие заключалось лишь в том, что представители одной части политическогоспектра утверждали: Россия – европейская страна, и потому всегда должнаследовать в русле общеевропейской политики (подразумевая при этом, чтокультурная близость Европе предполагает отождествление политических интересовРоссии и Запада)[x].Еще в 1987 г.Горбачев в своей вышедшей за границей книге «Перестройка» подчеркнул выборСССР: «Мы – европейцы»[xi]. Вэтом отношении Козырев был его последователем, хотя так же, как и он, не доконца выдерживал логику отказа от мышления в «культурно-цивилизационных»категориях[xii].
Представители другогонаправления (в этом случае их, по-видимому, можно объединить со«славянофилами») не менее категорично заявляли, что Россия – евразийская страна,и, соответственно, ей следует определять свои внешнеполитические интересы какминимум независимо от европейских держав»[xiii].При этом очевидно, что даже самые завзятые «евразийцы» всерьез не считали и несчитают Россию не-европейской, азиатской страной. Главной их заботой было иостается лишь одно – «боязнь остаться не у дел» в европейском раскладе сил»[xiv] привсем «противостоянии Европе»[1].
Некоторые политологи посчитали, что в России сложился общенациональныйконсенсус по отношению к внешней политике России. Однако какова была природаэтого консенсуса и его концептуальное содержание? Отмечая совпадение позицийнепримиримых противников – А.В. Козырева и Г.А. Зюганова относительно«евразийского» характера российского государства, оценки грядущих перспектив(для обоих неприемлемы и «установление гегемонии США», и «сползание кглобальному хаосу») и прагматичной трактовки «национальных интересов»,отечественный политолог Межуев приходит к выводу, что в «1994-1995 гг. в средероссийских политиков начал постепенно складываться консенсус относительновнешнеполитических приоритетов страны, обусловленный молчаливым отказомполярных политических сил от крайних идеологически мотивированных подходов»[xv].
На возможность распространения и господства идей национализма в посткоммунистическийпериод указывали многие ученые. В сознании значительной части общества, ориентированных на имперское исоветское прошлое «патриотизм», воспринимаемый как русский национализм, был иостается его синонимом. Хотя на самом деле это принципиально различные посодержанию и функции понятия.
Рассматривая сходствокоммунистической и либеральной идеологий, российский исследователь Е.Е.Левкиевская также отмечает типологическое сходство «советскости» и«западничества» как мифологических моделей. По ее мнению, они «являются почтизеркальным отражением друг друга», поскольку «в основе обоих мифов лежит позитивистскаяидея прогресса как единственного мерила полноценности того или иного этноса илиобщества. Оба признают существование двух противоположных общественно-культурныхобразований - России (СССР) и Запада». При этом «неправильная» модель должнаисчезнуть, а «правильная» – победить во всем мире[xvi].
На еще одну, весьма важнуюдля нашей проблематики черту сходства сторонников марксизма-ленинизма в СССР изападных теоретиков либерализма (у которых впоследствии многое весьманекритично было заимствовано отечественными реформаторами), обратила внимание талантливыйученый-этнолог и видный демократический политик Г.В. Старовойтова. Она справедливоотмечала, что несмотря на различие подходов и те, и другие «недооценивалинационализм как политический и психологический феномен (…). Представители обоихнаправлений склонны рассматривать национализм как идеологическое отклонение,или как искусственно внедренное зло». Объясняя успехи национализма, либералыбыли «более склонны объяснять национализм влиянием диких атавистических силкрови и территории»[xvii].
Заметим, что этнический нигилизм – явление не новое.В жизни Европы после Второй мировой войны феномен «денационализации», т.е.«отрицания национального начала», отметил еще известный российский философФедор Степун, высланный в 1922 г. за границу. Признавая, что «оспаривать лживость игрешность национализма и его ответственность за тяжелое и одновременнопреступное положение мира явно невозможно», он возражал сторонникам этого«отрицания», что это «никому не дает права отрицать положительного значениянации как некоего своеобразно-соборного (естественно, не в смысле современных«национал-патриотов» – С.Р.) облика многоликой человеческой культуры. Ошибканедостаточно строгого разделения понятий: нация – национализм, а также личность- индивидуальность, постоянно встречается в острой, зачастую резвой, но ивесьма поверхностной европейской публицистике. Как-то никому не приходит вголову самоочевидная мысль Соловьева, что нация относится к национализму, какличность к эгоизму»[xviii].
Со своей стороны,отечественный историк А.А. Левандовский отмечает «абсолютно органичное слияниетак называемых коммунистов с так называемыми патриотами», произошедшее наоснове выполненной консервативными кругами интенсивной работы по реанимациистарого мифа, со всеми привычными идеалами, постулируемыми ими»[xix].
К этому необходимо ещедобавить и отождествление этнического и конфессионального самосознания: этнонимы«русский» и «серб» часто воспринимаются обыденным, да и не только обыденнымсознанием как синонимы «супер-этнонима» – «славянин» иконфессионима – «православный». Нужно упомянуть и мифы периода холодной войны,прочно укоренившиеся не только в российском постсоветском, но и в американскомполитическом сознании[xx].
Веськомплекс идей, свойственный как бывшей «государствообразующей» этническойобщности, так и бывшим неполноправным народам, группируется вокруг несколькихдостаточно простых мифов, воспринимаемых обыденным массовым (а зачастую, к сожалению,и элитарным – как политическим, так и профессиональным!) сознанием как подтвержденнаянаукой истина: – об исконностиэтнической культуры и языка, об этнической преемственности и об автохтонностинарода на данной территории; – о максимальной древности и максимальных размерахэтнической территории; – об этнической семье (в том числе различные формыпанславянской идеологии); – о славных предках; – о заклятом враге; – о народе,выстрадавшем свое право на независимость; – о национально-освободительнойборьбе, сбросившей иго имперской зависимости; – о наличии у народа богатойистории борьбы за свою государственность (в том числе и после утраты этой государственности);– о тождественности образования национального (моноэтничного) независимогогосударства и свободы и демократии; – о тождестве этнической, государственной иэкономической общностей; – о тождестве рыночных отношений и демократии; – оконфликтопримиряющей роли рыночных отношений после краха распределительной экономикии др[xxi].
Все эти идеи, мифы,предрассудки, этнические стереотипы, фобии, филии, иллюзии и иныесодержательные и структурные образования, вносимые извне в человеческоесознание, в политической практике, когда количественно и качественно их«критическая масса» начинает определять работу индивидуального и коллективного,обыденного и зачастую даже профессионального – политического и научного -сознания, ведут в практической политике к погоне за миражами и химерами, кпостроению утопий в реальной политике. Слова «духовность», «братство,«славянство» и производные от них превратились в постсоветском политическомлексиконе применительно к Югославии в новые «ключевые» слова. В устах их носителейэти термины подчеркивали положительные черты новой «общности» двух народов. Онизаменили господствовавшие в советской лексике и воздействовавшие на сознательноми подсознательном уровне по отношению к Югославии «положительные» слова-клишевроде «интернационализма», и этикетированные слова-проклятия – «национализм»,«троцкизм», «фашизм» и «ревизионизм», а в югославской, применительно к СССР –«сталинизм», «этатизм», «реальный социализм», «панславизм», «империализм»,«гегемонизм» и т.д. Но функция этих новых «символов-клише» была иной:подчеркивались уже не различия, а общность перед лицом «угроз» со стороны«враждебного» внешнего мира, определялась ориентация в новых границах прежнегочерно-белого мировоззрения, построенного на упрощенных, хотя и видоизменявшихсяс течением времени дихотомиях – «мы – они», «свои – чужие», «зло – добро», «хорошее– плохое», «старое – новое», «истинное – ложное», «правильное-неправильное»,«Восток – Запад» и т.д.
«Тезис о “враждебном окружении” страны Советов современ Гражданской войны исправно служил одним из самых эффективных рычагов управленияСоветским государством», – пишет помощник президента Горбачева А.С. Грачев[xxii].Именно «враждебное окружение» (этнотерриториальные проблемы практически совсеми соседними странами), а также «советcкаяугроза» на разных этапах развития СФРЮ служили эффективным средством сплочениямасс вокруг Тито и возглавлявшегося им Союза коммунистов, мобилизации масс иборьбы с демократической и националистической оппозицией.
Обусловленный внутриполитическим раскладом в России «консенсус», воспринимаемыйзачастую как вновь обретенное «единомыслие» или «национальная идея», основаннаяна оживлении элементов советского (или дореволюционного) сознания, вовсе неозначал выработку оптимального внешнеполитического курса, в том числе и на постюгославскомпространстве. Политолог Межуев отмечает неестественность такого консенсуса, его«наиболее фундаментальной причиной стало осознание основными субъектами российскойполитики реальной скованности страны в ее внешнеполитических маневрах. Россияне могла заявить о себе как о силе, способной нарушить политическое равновесиев мире» [xxiii]. (А как же тогда постоянно декларируемые«исконное миролюбие» и стремление к «стабильности»)? Один из аспектов этойнеспособности политолог определил следующимобразом: «в настоящее время (1997 г. – С.Р.) в Европе, да и в мире в целом – некого взятьпод свое покровительство (после Дейтонских соглашений из-под опеки России вышлидаже сербы»[xxiv].
Рамки«консенсуса» отражали общее состояние нашего разрушенного и находившегося наперепутье национального политического сознания, которому еще только предстояловыработать новое реальное представление о месте и роли России в современноммире. Наличие консенсуса, впрочем, вовсе не означало, что во взглядахпредставителей различных политических сил нет противоречий[xxv]. Существовали противоречия ив самом реформистском – «демократическом» или «либеральном» лагере.
Анализируя эволюцию внешней политики России в 1990-е гг., когда в недрахроссийской элиты «тихой сапой» формировалась «реалистично-патриотическая» оппозиция«негативному», а потом, как оказалось, «предательскому внешнеполитическомукурсу на интеграцию в западное сообщество»[xxvi], группа отечественных аналитиковотмечала: «более ощутимым стало влияние прагматизма, который строится наприоритете относительно устойчивых, базисных геополитических интересов России,лучшим условием обеспечения которых в сфере международной политики являетсяглубокая демократизация и либерализация политической и экономической системы,доставшейся в наследство от коммунистической тоталитарности. Очевидно, этапозиция сходна с первой в ориентации на демократическую перспективу. Вместе стем она фокусирует внимание на национальной специфике потребностей России какдержавы многоэтничной и евроазиатской»[xxvii]. Забегая вперед, отметим, чтои «демократическое» неоевразийство (или «национал-демократия»), не говоря уже ораспространившемся неоевразийстве тоталитарно-консервативного толка,впоследствии в качестве концепции внешней политики России «работали» и«сработали» не более, а менее эффективно, чем их «западническая» предшественница.
«Именно в противовес козыревскому “прагматизму”(…) и возникло“евразийство” как попытка вновь утвердить и защитить некую особую миссиюРоссии, ее особое призвание», – пишет Б.В. Межуев[xxviii]. По его мнению, следствием«союза между частью русских правых и реставраторами коммунистической империи»,а также «превращения части российской политической элиты из сторонников независимойРоссии в интеграторов постсоветского пространства» и «стало воскрешение«евразийской идеи», выступившей в данном случае аналогом панславизма XIX века»[xxix]. Эта аналогия, на которойнастаивает политолог, оправдана лишь отчасти. Неоевразийство конца ХХ ипанславизм как конца XIX, так и конца ХХ в. по своим принципам прямопротиворечат друг другу, хотя имеют одинаковую цель – сохранение России какимперии, и этом смысле играют в политическом сознании одинаковую (или сходную)роль. Однако даже современный «неопанславизм» вовсе не тождественен (к тому жене единому) «неоевразийству» и ведет в рамках национал-патриотического,имперского сознания самостоятельное существование. Сквозь призмувнутрироссийских и постсоветских процессов и реалий рассматривали ирассматривают события в Югославии и на постюгославском пространстве и современныенеоевразийцы, «панслависты» и «национал-демократы» – события, противоречившиеих политическим иллюзиям и этноконфессиональным мифам.
Противоречияи различия вариантов российской внешней политики можно было рассматривать и подиным углом зрения. «Оппозиция «евроатлантистов» с «евразийцами» – это преждевсего несогласие российских «моралистов» с «прагматиками», – писали независимыеэксперты[xxx]. Эти же эксперты еще в 1994 г. отмечали, что «массыпроникаются постепенно духом “державности”»[xxxi].
Консервативнонастроенная часть населения России и отражающие их интересы и настроенияполитики, ученые и литераторы обратились в поисках ответов к опыту дореволюционнойРоссийской империи. Существенными элементами и внешней политики, и общественныхнастроений стали пропаганда идеологии и распространение психологии«православной общности» всех славян. Принято считать, что это всегда совпадалос национальными интересами русских и государственными целями России. Идейныенаследники русских националистов XIX – начала ХХ в. идеализировалидореволюционную Россию, представляя себя продолжателями ее политики,отождествляли прошлое и нынешнее положение и интересы русских и сербов. Ростпанславистских настроений проявился в отождествлении славянства и православия,в противопоставлении «славяно-православного» Востока Европы католическомуЗападу и мусульманству в мировом масштабе, в неприятии западных ценностей.
Представителиже коммунистического лагеря считали, что Россия и в новых исторических условияхдолжна играть на международной арене роль СССР, забывая о том, что именно впериод правления в обоих государствах тоталитарно-коммунистических режимов (1948-1955) между ними произошел наиболее глубокийконфликт, последствия которого в национально-политической идеологии ипсихологии окончательно не преодолены до сих пор. Обоим этим направлениямполитической мысли свойственно отождествление прошлого и настоящего,отождествление интересов русских и сербов, что свидетельствует о потере имиориентации во времени и пространстве.
Подход отдельныхгруппировок российского политического класса и их отдельных представителейможно рассмотреть и с иной точки зрения. К сожалению, «в России границы междунаукой, паранаукой, спекуляцией и оккультизмом слишком часто стираются. Этокасается в особенности гуманитарных наук»[xxxii]. Кэтому нужно прибавить и распространившееся в традиционно-консервативных кругахнационалистически-славянофильского и евразийского толка превалирование«внеисторического, субъективного окрашенного подхода к предмету, нуждающемусякак раз во всестороннем, объективном и учитывающем факт культурно-историческойэволюции изучении»[xxxiii].
К этому надо добавить исходство в принципах функционирования научного знания и мифологем. А это, всвою очередь, создает питательную среду для создания новых, прежде всегонаукообразных – политических и исторических – мифов. А этот тип мифов ссередины 1990-х годов в России стал неотъемлемым инструментом политическогоманипулирования настроениями населения, на чем, в свою очередь, основываютсяотечественные «политические технологии»[xxxiv].Все это вместе взятое дает представление о том, с какими трудностями пробиваетсебе дорогу в российской политике не-идеологизированное ине-мифологизированное, отделенное от пропаганды научное знание
Весь комплекс вышеприведенных, зачастую взаимоисключающих взглядовявляется отражением переходного состояния общественного сознания России, когда«более половины опрошенных продолжали считать Россиюсверхдержавой и ощущали потребность в «идеологии», а политическая элитадемонстрирует образцы проективности, типичные для прошлого»[xxxv]. Однако, несмотря на «угрозу традиционному местуРоссии в международных отношениях», «как бы ни было ущемлено национальноечувство русских, платить ценою крови за восполнение геополитических потерьобщество абсолютно не [было] готово»[xxxvi].
[1] В понятие «евразийство» отечественные политикивкладывают совершенно иной смысл, нежели политики стран СНГ, которые такжеиспользуют этот термин. Для первых «евразийство» – суть обособление от Европы ипротивостояние ей; для вторых – принадлежность к ней и интеграция в нее.
[i] Иванов И.С. Новая российская дипломатия.Десять лет внешней политики страны. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. С.9. Очерки историиминистерства иностранных дел России. Том второй. 1917-2002. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. С. 507-508,519-526. (Далее – Очерки истории МИД).
[ii] Иванов И.С. Новая российcкая дипломатия. С.13.
[iii]Эпоха Ельцина. Очерки политической истории. М.: Вагриус, 2001. С.467.
[iv]Независимое военное обозрение. 1-7.10.1999.
[v] Новаягазета. 20-27.06.1999.
[vi] Киселев И. Психологические аспектыадаптации России и россиян к новым реальностям меняющегося мира// Миропорядокпосле балканского кризиса: новые реальности меняющегося мира. Материалы конференции.Москва, 1-2 ноября 1999 г.Гл. ред. А. Кулик. М.: Добросвет, 2000. С.251-252.
[vii] Jugoslovenska kriza i Rusija. Guskova J. – ur. Beograd: Mediacom, 1996.S.272.
[viii] Напр., см.: РоманенкоС.А. История и историки вмежэтнических конфликтах в конце ХХ века. Почему и как возрождается сознание«закрытого общества»? M.: Институт «Открытое общество». 1997.
[ix] См.:Киселев И. Психологические аспектыадаптации. С.246, 248.
[x] См.: Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес» в российской общественно-политической мысли // Политическая наука вРоссии. Интеллектуальный поиск и реальность. Хрестоматия. Отв. ред.-сост. А.Д.Воскресенский. М.: МОНФ, 2000. С.458-467.
[xi] Брутенц К.Н. Несбывшееся. Неравнодушныезаметки о перстройке. М.: Международные отношения, 2005. С.423.
[xii] См,: Известия. 08.06.1992;Независимая газета. 20.08.1992,
[xiii] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.452-453.
[xiv] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.455.
[xv] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.465. Об эволюции взглядов самого А.В Козырева, напр., см.: Кандель П. Российскиенационально-государственные интересы и заурядные отечественные парадоксы.//Pro et contra. 2001. Том 6, №4.С.12. Совпадения некоторых оценок при обсуждении внешнеполитических, вособенности, славянских и балканских проблем встречались у российских либералови националистов и в конце ХIХ– начале ХХ в. (Б.Н. Чичерина и К.Н. Леонтьева). Однако это были лишь внешние совпадения, поскольку вих основе лежали разные идеи. См.: ХевролинаВ.М. Власть и общество 1878-1894 гг. М.: ИРИ РАН, 1999. С.277.
[xvi] Левкиевская Е. Русская идея в контекстеисторических мифологических моделей и механизмы их сакрализации// Под ред КарлаАйиермахера, Фалька Бомсдорфа, Геннадия Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 2000; С.73-74.мира». Там же, С.72-73.
[xvii] Старовойтова Г.В. Национальноесамоопределение. Подходы и изучение случаев. СПб: Лимбус Пресс,1999. С.19, 20.
[xviii] См.: Степун Ф.А. Сочинения. М.: РОССПЭН,2000. С.941.
[xix] Левандовский А. Миф как средстволегитимации власти в России. // Мифы и мифология в современной России. С. 155.
[xx]Подробнее об этом см.: Янов А.Л.Русская идея и 2000 год. C.200,235, 307-308. Также см.: Митрохин Н.А.Русская партия. Движение русских националистов в СССР 1953-1985. М.: Новоелитературное обозрение, 2003; Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. Властьи антисемитизм. М.: Международные отношения, 2003. О типологии национализма напостсоветском пространстве, напр., см.: ДробижеваЛ.М. Социальные проблемы межнациональных отношений в постсоветской России. М.:Центр общечеловеческих ценностей, 2003. С.217-244.
[xxi] Напр., см.: Шнирельман В. Ценность прошлого: этноцентристские историческиемифы, идентичность и этнополитика// Реальность этнических мифов. М.: Гендальф,2000. С.22-23; Галенко В. Нужны новые формыпокровительства этническим россиянам// Независимая газета, 1995.11.11.
[xxii] Грачев А.С. Горбачев. М.: Вагриус, 2001,С. 179.
[xxiii] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.466.
[xxiv] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.466.
[xxv] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.466.
[xxvi] Кулагин В. Восстание ягнят. В российскойвнешней политике сложилось «двоевластие»// Общая газета. 2002, 21-27 марта.
[xxvii]Этап за глобальным. С.90-91.
[xxviii] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.451.
[xxix] Межуев Б.В. Понятие «национальныйинтерес». С.448.
[xxx] Этап за глобальным. С.36. Характеристику политики«моралистов» см.: Там же. С.37-39.
[xxxi] Этап за глобальным. С.39.
[xxxii] Хагемейстер М. Миф о заговоре противРоссии // Мифы и мифология современной России. С. 107-108.
[xxxiii] Мыльников А.С. Картина славянскогомира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки,протогипотезы XVI –начала XVIII в. 2-еиздание. СПб: Петербургское востоковедение, 2000. С.7.
[xxxiv]Об этом подробнее см.: Аймермахер К.Бомсдорф Ф., Бордюгов Г. Введение// Мифы и мифология в современной России.С.10; Неклюдов С. Структура и функциимифа. // Там же. С. 37; Топорков А.Миф: традиция и психология восприятия// Там же. С.47; Левкиевская Е. Русская идея. //Там же. С.69, 84-85.
[xxxv] Киселев И. Психологически аспектыадаптации. С.248.
[xxxvi]Этап за глобальным, С.27, 31.
