…в нынешнем постмодернистском мире эти культуральные бессознательные структуры формируются сознательно с помощью определенных механизмов. И одним из них является перформативность, о котором вы почему-то ничего не сказали. Так, скажем, происходит формирование второго тела короля, в частности, нынешнего президента Соединенных Штатов.
Из стенограммы выступления С.А. Кравченко на защите Д.Ю. Куракина
Всякий объект, текст или событие, погруженные в социальную реальность, обладают одним примечательным свойством – способностью превращаться в пародию на самих себя. Например, «Дон Кихот», слово в слово переписанный Пьером Менаром, становится изображением, передразниванием, обыгрыванием «Дон Кихота» Сервантеса (даже если Менар, по свидетельству Борхеса, не изменил в оригинальном тексте ни одного знака препинания). Впрочем, иногда и Менар не нужен. В недрах академической науки водятся труды, которые превращаются в пародию еще до публикации.
Благодаря современной философии мы знаем, что в человеческом обществе даже трубка не является просто трубкой – каждый используемый объект становится знаком самого себя. Однако с социальными событиями все обстоит несколько сложнее, чем с вещами или текстами. Как отличить свободные демократические выборы от их имитации? Судебное заседание – от любительской постановки в жанре басманного правосудия? Наконец, событие научной коммуникации – от откровенной пародии на нее? Не замахиваясь на первые два вопроса, мы далее сосредоточимся именно на научной коммуникации, бесконечно мутирующей, ритуализирующейся, превращающейся в свое собственное подобие. И яркий тому пример – защита кандидатской диссертации в академическом институте.
…нами предпринимается попытка усилить ресурс исследовательской программы посредством элементов теории метафоры. Возможности такого усиления проиллюстрированы предпринятым нами кейс-стади на тему университетской этики.
Из стенограммы выступления Д.Ю. Куракина на защите
Рассказывают, что когда-то защиты кандидатских диссертаций имели отношение к науке. То есть диссертант обретал пропуск в научный мир, продемонстрировав «совету посвященных» свое владение академическим языком, исследовательским методом и знанием основных достижений мировой мысли в своей области. Сказывалась историческая близость науки ремеслу, а научной корпорации – корпорациям цеховым. Так, средневековые ткачи-подмастерья должны были провести несколько лет в обучении, после чего предъявить на суд старших товарищей свои «шедевры» – скажем, «одну холстину на 25 прядей, один кусок тика на 48 прядей и одну малую холстину на 50 прядей».[1] Причем, перед «защитой» ткачу-соискателю предписывалось совершить путешествие для обретения признания за пределами круга своих учителей.[2] По тем же причинам Макс Вебер (ткач по фамилии, но социолог по призванию и профессии) отправлял своих учеников защищаться в чужие университеты. Профессора этих университетов отнюдь не всегда были дружественно к нему настроены. Однако оценить веберовских учеников не по их собственным научным достоинствам, а по отношению к научному руководителю или к alma mater соискателей нотаблям не позволяла академическая культура гумбольдтовского университета. (Вызов на дуэль за гораздо меньшие нарушения неписаного кодекса в те времена был обычным делом: говорят, молодой экономист Йозеф Шумпетер дрался в Черновцах на дуэли с университетским библиотекарем, отказавшимся выдать книги его студентам.)
В отечественной социологии с этим все проще. Рассмотрим конкретный случай, имевший место в Институте социологии РАН 20-го января 2010 г.
Дмитрий Куракин, научный сотрудник Высшей школы экономики, решил последовать примеру веберовских учеников. После семи лет, потраченных на написание кандидатской диссертации (из них три пришлись на время учебы в очной аспирантуре ГУ-ВШЭ), он совершил неожиданный поступок – представил диссертацию не на суд коллег из Высшей школы экономики, а в совет Института социологии РАН. Нормальный соискатель на такое бы не пошел. Нормальный соискатель сначала долго устанавливал бы «отношения» внутри родной институции. Он создавал бы себе выгодный имидж способного, перспективного и одновременно исполнительного преподавателя. Параллельно он нарабатывал бы символический капитал в других областях (бизнесе, консалтинге, исследованиях) с тем, чтобы производить впечатление не только лояльного институту, но и «полезного» человека. Потом, в нужное время, нормальный соискатель конвертировал бы «внешний» капитал во «внутренний» – переделав несколько написанных по работе отчетов в текст диссертации, и триумфально защитив ее в родном совете. Благо научный руководитель нормального соискателя, как правило, является членом такого совета.
Проблема, однако, в том, что Д. Куракин не был нормальным соискателем. Его карьера как ученого и исследователя сложилась слишком удачно и слишком быстро по меркам академического института. (Отчасти - потому что сложилась она в тот период, когда спрос на образованных исследователей сильно превышал предложение.) К моменту защиты диссертант уже был автором около тридцати публикаций, включая несколько коллективных монографий. Он также был преподавателем и старшим научным сотрудником Вышки, вел курс в Шанинке, успел поработать в МГИМО и Академии народного хозяйства, реализовать совместно с коллегами два десятка масштабных исследовательских проектов (в том числе международных), стать внештатным экспертом Всемирного банка. Вопреки всем нашим прогнозам и, несмотря на обилие эмпирических исследований, Д.Ю. Куракин (ученик и бывший аспирант А.Ф. Филиппова) остался в поле фундаментальной социологии, создал в ГУ-ВШЭ свою исследовательскую группу, поддерживал коммуникацию с ведущими теоретиками мира – в том числе, с Джеффри Александером, автором теории культурсоциологии. Собственно концепции Александера и была посвящена диссертация Куракина «Сакральное как понятие и проблема социологической теории: на примере американской “сильной программы” культурсоциологии», представленная на соискание степени кандидата социологических наук по специальности «Теория, методология и история социологии» (22.00.01).
Почему соискатель решил подавать ее не в родную ВШЭ, а в ИС РАН? Потому что занятия историей науки убедили Куракина в правоте Вебера: если диссертация действительно является достойным научным текстом, то защитить ее можно где угодно.
К сожалению, Вебер многого не знал о Российской академии наук.
Это уже не первый случай с работами, переходящими, я прошу прощения, то из нашего института в «Вышку», то из «Вышки» в наш институт.
Из стенограммы выступления О.Н. Яницкого на защите Д.Ю. Куракина
Институт социологии РАН сегодня – это яркое подтверждение универсальности правила «превращения в пародию на самого себя». Жак Деррида словно специально для ИС РАН придумал метафору «survie» – метафору «пережизни», «жизни после». Как если бы кто-то умер, но не заметил этого, продолжая совершать привычные для себя действия уже в ином мире.
Золотое время института пришлось на конец 80-х – начало 90-х. Вернее, серебряное. Подлинно золотым веком в истории ИС РАН остаются первые годы его существования. Тогда (с 1968 по 1972) благодаря оттепели в социальных науках сформировалось то, что сегодня мы бы назвали «исследовательской идеологией». «Серебряный век» Перестройки принес с собой несколько по настоящему важных изменений: аккумуляцию интеллектуальных ресурсов, создание инфраструктуры, региональной сети и фундамента для серьезных исследований.
Воспрянувшие ото сна социологи ненадолго получили ту экспертную функцию, возвращение которой в РАН сегодня широко обсуждается[3]. На фоне общего упадка (а точнее сказать, отсутствия) социологического образования академический институт выглядел интеллектуальным центром и центром формирования карьер. Пока соцфак МГУ, созданный недавними специалистами по научному коммунизму, все более герметизировался, закрывался и выхолащивался, Институт социологии, напротив, наращивал капитал публичности и обещал стать кузницей экспертных кадров. Иллюзия эта рассеялась довольно быстро – как только появился новый класс молодых университетов, сумевших аккумулировать необходимое количество ресурсов. Лидирующее место среди них занимала Высшая школа экономики, на социологический факультет которой стали перебираться один за другим специалисты из Института социологии РАН. Сначала лучшие, потом – все. Отток кадров шел целыми секторами и лабораториями. В конечном итоге, Институт стал бледной тенью самого себя, более или менее успешно имитируя академическую жизнь благодаря лояльности многих из тех, кто покинул его ранее. Объединение академических институтов в 2005 г. никак не сказалось на оттоке человеческого капитала. За Серебряным веком последовал Ледниковый период.
Сегодня ИС РАН все больше напоминает деревню, которую покинуло среднее поколение. Трудоспособные подались в «город», на заработки и «домой» приезжают набегами (на защиты, а вернее – на банкеты). В деревне же остались старики и дети. А еще – красный уголок с пыльными реликвиями и один работающий трактор. (В качестве реликвии, напоминающей о былом величии, – журнал «Социс», в роли трактора – «Социологический журнал».) Есть еще одна деревенская школа (ею руководит бывший директор колхоза) и, конечно, сам колхоз – ныне приватизированный и поделенный на фермерские хозяйства. Именно так выглядят теперь сектора ИС РАНа (укрупненные до «центров», чтобы не столь заметным было безлюдье), которые функционируют в логике маленьких мастерских и огородов. Еще есть магазин. Книжный. С хорошим ассортиментом и низкими ценами.
Впрочем, два больших предприятия в деревне остались и исправно выполняют свои функции. Первое – диссертационный совет, воспроизводящий себе подобных. Второе – всевозможные сетевые ассоциации, объединенные в общество социологов: хотя институт больше и не является «центром качества», он намерен остаться «центром количества», куда стекаются преподаватели социологии из провинции в поисках профессионального членства и идентичности. Старожилы ИС РАН, не ушедшие в Вышку, воспринимают себя как жители патриархального Макондо под натиском хищной банановой компании.
После этого краткого экскурса абсурдность решения положиться на нормы чистой науки и пойти защищаться в ИС РАН кажется очевидной. Тем более что члены совета Института социологии делятся на две части: те, кто уже хорошо закрепился в ГУ-ВШЭ (а потому при желании всегда может свести застарелые счеты с научным руководителем диссертанта на нейтральной территории), и те, кто при самом слове ГУ-ВШЭ испытывают чувство ресентимента.
…несмотря на все эти сомнения, я должен сказать, что эта работа мне понравилась, и понравилось, как держался сам автор. Мне кажется, что он имеет право на эти, я бы сказал, некоторые необоснованности, некоторые недостатки, может быть, на некоторые претензии, потому что автор фундаментален, он очень много знает, у него есть своя собственная рефлексия по поводу этих проблем, и он, безусловно, заслуживает присуждения ему искомой степени. В этом, я думаю, ни у кого нет сомнений.
Из стенограммы выступления М.Ф. Черныша на защите Д.Ю. Куракина
Неприятности начались сразу же после «выхода на совет». Был пущен слух о том, что диссертант «пытался защититься в Вышке, но там диссертацию зарубили». Научному руководителю припомнили давний уход из Института. Поставили вопрос о целесообразности сугубо теоретических диссертаций (по специальности «Теория, методология и история социологии»). Технический секретарь (по собственной инициативе?) повела активную агитацию «против» и продолжала ее до самого начала защиты: в присутствии коллег защищающегося убеждала одного из членов совета, что «Диссертация все равно не пройдет, потому что соискатель из Вышки, научный руководитель здесь давно не работает и вообще, что они взяли за моду…».
Несмотря на многочисленные предупреждения, Д.Ю. Куракин слухи о «грязной игре» счел преувеличением. На защите на какой-то момент всех пришедших поддержать диссертанта «отпустило». Потому что два с лишним часа шла внятная, местами содержательная дискуссия. Сильные возражения сменялись сильными ответами соискателя. Прозвучало более чем позитивное выступление первого оппонента, д. филос. н. Э.А. Орловой и нескольких членов диссертационного совета. (Чтобы читатели могли составить свое собственное представление о событии, мы прикладываем стенограмму.)
Критические отзывы членов совета есть (их два), но никто из выступающих не заявляет о том, что будет голосовать «против». Многие члены совета в заключение говорят о своем намерении голосовать «за» (иногда, несмотря на несогласие с аргументацией соискателя). После чего – кульминационный момент – идет голосование, счетная комиссия уходит на двадцать минут, чтобы подсчитать «шары». В это время диссертант зачитывает подготовленную версию итогового заключения, ее критикуют, рекомендуют внести поправки, голосуют за «принятие в первом чтении» (ничего этого потом в стенограмме не останется). Тут комиссия возвращается, чтобы огласить итоги подсчета: «Роздано бюллетеней 19, осталось не розданных – 5. В урне для голосования обнаружено 19 бюллетеней. Результаты тайного голосования по вопросу о присуждении ученой степени кандидата социологических наук Куракину Д.Ю. Подано голосов: за – 11, против – 8, недействительных бюллетеней – нет». Защита не состоялась.
Загадкой вечера остался только один вопрос: откуда в урне оказалось 19 бюллетеней, если максимум членов совета, одновременно присутствовавших в зале – 16, а к концу защиты их и вовсе осталось только 15?
Цель науки – не именовать, а объяснять...
Из ответов диссертанта на замечания в отзывах
На самом деле, конечно, никакой загадки здесь нет. Эта практика называется созданием «искусственных кворумов» и великолепно описана А.В. Юревичем в эссе «Остепенение»: «Если вы дотянули до защиты, ваша судьба находится в надежных руках председателя УС, который в совершенстве владеет искусством создания искусственных кворумов (ИК), – иначе он не был бы председателем. Это искусство включает несколько нехитрых приемов вроде предварительного собирания подписей у тех, кто не явится, активного использования тех, кто подпишется, тут же уйдет и вернется прямо к банкету, и подписывания бюллетеней за отсутствующих. Вообще-то главное в этом деле не собрать недостающие подписи, а, наоборот, не переусердствовать. Известны случаи, когда бюллетеней в урне для голосования оказывалось значительно больше, чем присутствовавших членов УС. Например, 14 присутствующих подают 21 голос «за». Почему так происходит, легко понять. Допустим, некий член УС – Уходящих – собирается куда-нибудь уйти, но при этом хочет до конца выполнить свои обязанности. Он обращается к сидящему рядом Выбегайло с вопросом: «Ты досидишь до конца?», как правило, получая ответ: «А черт его знает». «Если досидишь, проголосуй за меня», – говорит он Выбегайло, слышит в ответ: «Угу», – но, дабы подстраховаться, обращается с аналогичной просьбой к Усидчивому и Засыпайло. Затем Уходящих уходит, а Выбегайло куда-нибудь выбегает, предварительно тоже попросив Усидчивого и Засыпайло проголосовать вместо него. В результате последние голосуют не только за себя, но также за Уходящих и Выбегайло, то есть каждый из отсутствующих, сам того не ведая, подает два голоса».[4]
Все так, за одним исключением. Сам председатель ученого совета не занимается подобной ерундой. Он поручает сфабриковать кворум техническому секретарю. И, как правило, организация вброса бюллетеней (голосования за отсутствующих) происходит централизованно с его одобрения. Вот только вбрасываемые «шары» традиционно белые. Все настолько привыкли к этой практике, что редкая защита обходится без фальсификации подписей отсутствующих присутствующих и неголосующих голосующих. (К примеру, на защите Куракина в числе присутствующих значатся несколько докторов наук, которых в тот день никто не видел. Подписи в явочном листе стоят и в стенограмму фамилии внесены постфактум.) Как правило, члены совета довольно легко относятся к «Положению о совете по защите докторских и кандидатских диссертаций» ВАК за номером 3.8.2.: «…Члены диссертационного совета, опоздавшие к началу защиты диссертации, ушедшие до ее окончания или временно отсутствовавшие на заседании совета, в определении кворума не учитываются и в тайном голосовании не участвуют».[5]
Теперь представьте, как эта привычная, рутинная, практически повседневная практика жизнедеятельности любого совета – создание искусственных кворумов и голосование за отсутствующих – может засиять новыми красками, если использовать ее для вброса не белых, а черных «шаров»?
…акцент переносится с идентификации сакрального на фиксацию процессов осквернения. Изменчивое сакральное современных обществ явно более доступно наблюдению в формах осквернения, нежели в формах сакрализации.
Из стенограммы выступления Д.Ю. Куракина
Всякое социальное событие конструируется дважды – сначала как наблюдаемое, а затем как описываемое. Первичное описание события защиты – это описание, данное нам в документах; в стенограмме, явочном листе, заключении. В итоге, стенограмму поправили таким образом, чтобы сделать менее заметными нарушения, касающиеся кворума, подписей в явочном листе, «забытом» утверждении результатов голосования и т.п. Заметит ли это ВАК? Скорее всего, нет.
Дело в том, что события защиты давно превратились в пародии на тот сакральный академический ритуал инициации – принятия в цех, – которым они были по своему изначальному замыслу. В цитировавшемся выше пародийном тексте А.В. Юревича узнают «своих» и психологи, и социологи, и философы, и, вероятно, представители точных дисциплин. Однако в старых академических советах по социальным наукам этот эффект профанации особенно силен благодаря рутинному характеру процедур «проведения через совет» – здесь отлажен конвейер по защите диссертаций в духе «Количество лампочек в школах г. Копейска как показатель процессов модернизации общего образования (2005-2010)». А потому профанация защит становится незаметной, привычной, естественной.
Область микросоциологии, которая занимается исследованием того, как события – например, сакральные, ритуализованные, имеющие высокое символическое значение – превращаются в пародии на самих себя, называется анализом фреймов. (Для того, что мы здесь именуем пародией, в ней есть специальный термин, заимствованный из музыкальной теории, – «транспонирование»). Но теория сакрального, которой посвятил свою работу Д.Ю. Куракин, гораздо лучше подходит для анализа произошедшего в Институте социологии РАН 20-го января. Описанная защита как раз потому и уникальна, что не была профанацией. На ней профанация – со всей бутафорией искусственных кворумов, голосования за отсутствующих и подчищенных стенограмм – дала сбой, сломалась, обнаружила внутреннюю пустоту. Примерно это антропологи и называют осквернением.
К сожалению, осквернение это будет иметь последствия, далеко выходящие за рамки «чистой» культуры в сферу «грязных» институтов. Репутация Института социологии РАН и так стремительно падала все последние годы. Он уже давно не является «культурным образцом» для регионов (где за последнее десятилетие успели сформироваться свои сильные социологические центры). Выпускники Шанинки, ориентированные на научную работу, станут эмигрировать больше обычного (вероятно, с 20% сейчас до 40% в ближайшие три года). Вышкинские аспиранты оставят мысль о защитах в других советах, что и ознаменует окончательную победу «институционального инбридинга» как доктрины нового академического патернализма.[6]
А Дмитрий Куракин благополучно защитит другую диссертацию – что-нибудь вроде «Российская наука между профанацией и осквернением», – где проведет детальный культурсоциологический анализ описанного здесь кейса. Правда, делать это он, видимо, будет уже в Центре культурсоциологии Йельского университета, куда уезжает по приглашению Дж. Александера (пока – на время).
Институт социологии РАН все еще может принести пользу науке – но, увы, не как субъект исследований, а как их объект.
[1] http://www.zn.ua/3000/3100/66705/
[2] «…каждый, выдержав свои три года в учении, должен на год податься в странствие, и в соответствии с указаниями своего цеха пройти путь более трех миль, и до исхода года не возвращаться без достаточных причин к месту обучения, а до этого никто не должен предлагать присвоить ему достоинство и права мастера». http://www.zn.ua/3000/3100/66705/
[3] http://www.polit.ru/science/2009/12/22/zakharov_vasilyev.html
[4] http://www.polit.ru/science/2006/02/07/jurev.html
[5] http://vak.ed.gov.ru/ru/docs/?id4=135&i4=3
[6] http://www.hse.ru/data/425/312/1240/8_JUdkevich.pdf
