Мы продолжаем публиковать книгу известного российского социологаВалентины Федоровны Чесноковой «Язык социологии». В издательстве ОГИона выйдет в свет в начале 2009 года. Валентина Федоровна - консультант Фонда «Общественное мнение» иИнститута национальной модели экономики, она является кураторомисследований ФОМ, посвященных отношению к религии. Автор книг «Тесным путем: процесс воцерковления населения России в конце 20-го века», «О русском национальном характере». Работала в центре содействия реформе уголовного правосудия Валерия Абрамкина.
Общество встает перед сложной дилеммой: с однойстороны, вмешательство необходимо, так как развивающиеся демографические,технологические, урбанистические и другие процессы придают обществу ускорение,при котором социальные структуры оказываются под сильным напряжением. А этопорождает массу проблем и трудностей в общественной жизни. С другой стороны,попытки вмешаться и "подтолкнуть" эти структуры к обновлению приводятк новым и зачастую более сложным проблемам и конфликтам. В предыдущих лекцияхмы отмечали, что в сфере производства успешно утверждался тейлоризм - метод пооперационного расписывания ипоминутного расчета всего процесса производства и сборки различного родаоборудования. Это способствовало распространению технологического мышления такогоже типа и в том, что касалось попыток модернизировать сферу социальныхотношений. Казалось, достаточно "расписать" необходимые социальныепреобразования, оформить их законами и положениями, назначить санкции занарушение этих новых законов и положений -и все пойдет в нужном направлении.
Однако подобный подход терпел одно поражение задругим: нормативные структуры имели свою собственную логику развития исуществования, которая была непонятна индивидуальному сознанию. Во-первых, какмы уже отмечали, нормативная структура общества очень многослойна и сложна.Писаные законы и положения представляют собой лишь небольшую верхушку айсберга,а громадную подводную его часть образуют обычаи, т.е. порядки, нигде официальноне зафиксированные, но очень эффективно действующие "под охраной"морального чувства и неформальных санкций. И эти обычаи - даже если они известны и выведены в сферу рационального мышления - весьма трудно изменить или отменить. Онинастолько включены в повседневную жизнь, что составляют как бы ее привычнуюткань. Поэтому Томас и Знанецкий в предисловии к своей работе утверждают, что,введя новые положения, законодатели предполагают, что жизнь теперь будеториентироваться именно на них. Но жизнь ориентируется не только на этиположения, но еще и на массу старых, неучтенных или даже отмененныхзаконодателем. Чтобы отменить обычай, потребуются длительные и сложные усилия,поскольку люди почти бессознательно продолжают на него ориентироваться.
В 1920-е гг. в России большевики решили отменить обрядкрещения, заменив крестины придуманнымобрядом под названием "октябрины".Там были поздравления, застолье и вино, только не было таинства. А потому черезкакое-то время "октябрины" и некоторые другие советские празднествавыродились в беспробудное пьянство. В связи с этим писатель В.В.Вересаевпредупреждал: необходимо что-то сделать, чтобы отодвинуть пьянство на второйплан, а на первый вывести настоящие обряды, пусть даже придуманные. Сам онпредлагал заменить обряд отпевания театральным действом с участием женщин вдлинных платьях, поющих над гробом специально для такого случая созданныепесни. Песни эти не могли быть печальными, это строгозапрещали тогдашние социальные реформаторы.
Здесь мы видим очень правильное понимание обряда как"одевающего", украшающего человеческий аффект. Аффект занимаетогромное место в психике человека, и претворять его в высокое иочищающее душу переживание - очень важнаязадача. Еще о. Павел Флоренский сказал: "Если вступить в борьбу саффектом, то придется в корне отвергнуть саму природу человека - бездну аффектопорождающую и в себе самой ничего,кроме аффектов, не содержащую. Вступить в борьбу с аффектами значит одно издвух: если она неуспешна - отравитьчеловечество "загнанными внутрь страстями", если же удачна - оскопить и умертвить человечество, лишив егожизненности, силы и, наконец, жизни самой. Культ действует иначе: он утверждаетвсю человеческую природу, со всеми ее аффектами; он доводит каждый аффект доего наибольшего возможного размаха -открывая ему беспредельный простор выхода; он приводит его к благодетельномукризису, очищая и целя.... Он не только позволяет выйти аффекту всецело, но и требуетнаибольшего его напряжения, вытягивает его, обостряет, как бы подсказывает,подстрекает на аффект. И давая ему полное признание, утверждая аффект в правдеего, культ преображает его". "Назначение культа именно претворятьестественное рыдание, естественный крик радости, естественное ликование,естественный плач и сожаление в священную песнь, в священное слово, в священныйжест... Культ претворяет естественную данность в идеальное..." [4, cc. 136-137]. Когда нет такого претворения, праздники всестановится на одно лицо и превращаются в "сплошное пьянство".
Но в 1920 - 30-егг., а во многих случаях и до сих пор, эта функция обрядов и ритуалов не былаосвоена социальными реформаторами, хотя уже в 1930-е гг. Бронислав Малиновскийписал о такой функции религии. До тех пор религия трактовалась социальнымиучеными как познавательная сфера первобытного человека. Поэтому все казалосьпростым и понятным: обряды, ритуалы -пережитки прошлого, отменим их и введем на их место современные искусства,такие как театр, например.
Помню, еще в 70-е гг. в одной из наших газет быланапечатана сентиментальная история, как атеистка "спасала" своюсоседку, "одурманенную" Церковью. Она не стала вести с ней споры,просто пригласила в театр, потом повела ее еще на какое-то развлечение. И этанесчастная замороченная женщина вдруг прозрела: перед ней открылся прекрасный,в полном смысле блистающий мир современной жизни. Она познакомилась с новымилюдьми и совершенно перестала ходить в церковь. Все мои знакомые, когда ядавала им прочитать этот опус, хохотали до слез. "Это же надо, - говорили они,- иметь такое идиотское представление о Церкви. Совсем не понимают люди,с чем они борются". Но ведь приблизительно такое же представление орелигии и связанных с нею обрядах и ритуалах многие ученые имели еще в серединевека, причем не только в нашей стране, но и в Европе и в Америке. Они сами былибольшей частью уже вне религии, но огромные массы населения были еще внутринее. И это касается не только религии, но и многих других сфер традиционногоуклада жизни. Отменять обряды и обычаи, насаждая новые формы жизни, какправило, не удавалось. Нормы проявляли "неповиновение", или, как назвалэто качество Говард Беккер, неуступчивость. Причем некоторые нормы проявляли большую неуступчивость, другие –меньшую. Поэтому Беккер начал с того, что попытался расположить социальныенормы в шкалу по степени этой их неуступчивости к изменению.
Еще в первой лекции мы касались этого упорядочивания.Но тогда нас интересовали понятия "моральное чувство" и"нормы-санкции", поэтому мы обратили особое внимание на верхний конецшкалы, т.е. на нормы наиболее устойчивые и наиболее "защищенные".Теперь мы попробуем разобраться со всей этой шкалой более внимательно.
Самый верхний слой норм- это религиозные нормы.Поскольку религия - это область общениячеловека с трансцендентным, то религиозные нормы регулируют общение человека сБогом и другими бесплотными силами (в разных религиях они представляютсяпо-разному), а потому и воспринимаются как установленные"двусторонне": с одной стороны человеком, а с другой - Божеством. Отсюдаи отношение к ним как к наиболее важным и, что правильно ощутили социологи,начиная с Тённиса, как к священным. Религиозными нормами являются не только те,которые определяют общение с трансцендентным, но и те, которые даны самим Богомдля устроения его, человека, жизни, если он не хочет терять связи с миромбожественного. Это заповеди, завет - то,что Бог не только повелевает выполнять, но и ставит выполнение чего условиемдля продолжения своих отношений с человеком. Т.е. в конечном счете, это тоженорма общения с Богом, норма отношения с Ним. Норма, как мы помним, всегдарегулирует именно отношения между двумя сторонами, определяя взаимные права иобязанности. Эти нормы оберегаются наиболее сильно: они окружены и самымгорячим моральным чувством, способным подвигнуть человека на самопожертвование,и самыми суровыми санкциями, положенными за их нарушение, вплоть до лишенияжизни нарушителя.
Второй слой - нормы лояльности. Они также окруженыочень сильным моральным чувством, доводящим человека до самопожертвования, а ихнарушение карается весьма суровыми санкциями. Сюда относятся измена своей родине,стране, народу, своей культуре, религии, идеологии, а также друзьям, семье. Всё это карается в некоторых случаях (изменастране, народу, религии) смертью, впрочих - менее суровыми санкциями. Тем неменее, эти нормы также носят сильный отпечаток сакральности, так как весьмачасто связаны с нормами религиозными, обосновываются ими. Обряды и ритуалыздесь также играют огромную роль. Они не связаны, как в религии, напрямую стаинствами, с трансцендентным миром, однако и они подготавливают психику человекак переживаниям высокого. Если это высокое и не является претворением аффекта("надгробное рыдание творяще песнь: Аллилуйя"), то оно направлено наощущение единства всех участвующих в ритуале. Вспомним пример, приведенный намив десятой лекции. Халасинский цитирует одного из историков, утверждающего, чтопесни и пляски первобытных племен способны вызвать такое чувство патриотизма,которое и не снилось современному человеку. Естественно, это чувство можетвести на подвиги. Но при этом нужно иметь в виду, что это возможно лишь принеразрушенном верхнем религиозном слое норм. Именно оттуда заимствуют своюсакральность обряды и ритуалы нижнего слоя. Действительно, какое значение имеетприсяга для человека, в Бога не верующего? Всего лишь официальный текст, дажеесли при этом он кладет руку на Библию илина Коран. Обещание, данное перед людьми, т.е. перед такими же, как ясам, можно и нужно уважать, но жертвовать ради него жизнью, то есть самымдорогим для человека, уже не обязательно.
Помню, много лет назад во время обсуждения какого-тофильма, где герой, чтобы сохранить свою честь (и честь своего рода), дрался надуэли, одна из женщин никак не могла понять смысла того, что было передано вэтом фильме. Она ко всем обращалась с недоуменным вопросом: "Я не понимаю,из-за чего вся эта трагедия? Разве может человек ради какого-то там понятиячести поставить под удар свою собственную жизнь? Ведь он же жизнью рисковал!Ради чего?" И было совершенно очевидно, что объяснить ей это невозможно,так как у нее нет представление о сакральности понятия человеческой чести:что-то сильно разрушено в ее представлениях верхнего уровня.
Далее следует третий слой социальных норм. Он весьмаобширен и многообразен, но вполне покрывается одним понятием "аморальность". Здесь и неразборчивость в отношениях, ибезответственность, и "нечистота на руку", и привычка к обману, имногое другое, хорошо известное каждому из опыта собственной жизни. Здесьсуровость санкций и сила морального чувства заметно слабее, чем в первых двухслоях. Человека порицают, наказывают, "прорабатывают", но, какправило, надеются на его исправление. Впрочем, исправление может наступитьтолько при наличии постоянных санкций, наступающих в ответ на каждое недостойное действие такого человека. Средстванаказания различные: от жесткого бойкота, порчи репутации, осмеивания - додлинных разговоров "по душам". Средства воздействия могут меняться,разнообразиться, изобретаться заново. Тем не менее, отношение к аморальностивсе еще "согрето моральным чувством", основано на традиции и тесносвязано с рассеянной санкцией. Закон и моральное осуждение здесь представленынеравноценно, поскольку не все "художества" аморального человекавообще подлежат суду. Действенность санкции в этой сфере очень сильно зависитот общей атмосферы в обществе, от его организованности, благоустроенности. Кактолько организация общества слабеет, уровень криминальности в нем возрастает:санкция теряет свое единообразие и повсеместность, и преступник всегда можетнайти себе нишу, в которой его не достанет наказание.
После третьего слоя, в котором, как мы отметили,возможны уже случаи замены одних норм другими (правда, спорадически, так кактрадиционный характер данных нормативных структур не терпит быстрогоизменения), следует обширный четвертый слой норм, обоснованных уже не сакральнои не на основании традиции, а рационально. Это бесконечное множество норм групповых, организационных,производственных[1] и прочих, оформляющихобширные сферы человеческой деятельности. Среди них есть и нормы, несущие насебе "далекий отсвет" ценностного обоснования и, следовательно,морального чувства, их охраняющего. Это, прежде всего, разного рода этики(медицинская, педагогическая, научная и проч.). К ним же относятся принципы,обобщающие целые сферы норм и записываемые в торжественных документах, вчастности - в конституциях. Например,"человек имеет право на труд", а в американской конституции и ещеболее торжественно - "право на счастье" (в качестве нормы - бессмысленно, но вызывает чувства), или вобратном изложении - "никто не имеет права" что-то сделать поотношению к человеку. Во всех случаях имеется в виду любой человек.
Но большинство рационально обоснованных норм нерассчитывают на моральные чувства людей, они приводятся в действие дисциплинарнымиметодами, при помощи специальных механизмов санкций. Эти санкции точноопределены и, так сказать, отмерены: за такое-то количество опозданий следует вычет из зарплаты, а за такое-то – ужеувольнение[2]Защита при помощи норм-санкций достаточно эффективна, если отлажены и работаютгосударственные и организационные механизмы. С другой стороны, норма такоготипа легко поддается изменению -достаточно дать этому изменению рациональное обоснование. Меняются не толькоорганизационные нормы, но и принципы и этики -и это никого не травмирует.
Г.Беккер отмечает, что в этой массе норм трудно найтинулевое деление, на котором бы размещались нормы, изменение которых оставляетлюдей полностью равнодушными. Речь идет о нормах, о которых люди отзываются втом смысле, что им абсолютно безразлично, есть они или вместо них существуют другие.Однако когда действительно происходит изменение этих норм, то оказывается, чтооно чем-то не устраивает людей, прежде декларировавших свое равнодушие. Болеедругих люди привыкают к нормам приличия и разного рода условностям: приходитьна прием в определенном костюме, целовать дамам ручку или не целовать, и проч.и проч. Это, по существу, светские ритуалы и церемониалы, которые так же, как исакральные обряды, способствуют ощущению единства групповой культуры. Поэтомураспад таких норм вызывает сожаление и ощущение утраты. Однако значительная частьорганизационных норм, касающаяся принципов соблюдения дисциплины в разныхсферах деятельности, порядка этой деятельности и т.д. и т.п., очевидно, уходитпод нулевой показатель. Эти нормы действительно основаны на принциперациональности, и большего для своего существования не требуют.
Впрочем, нужно добавить еще такое наблюдение. Человекв стенах официальной организации всегда чувствует себя неуютно, ему не хватаеттепла человеческих отношений. Поэтому он начинает "выстилать"холодную официальную атмосферу этими самыми человеческими отношениями,налаживая их с другими людьми по самым разным поводам. Люди совместно обживаютданную организацию, особенно если они в ней долго работают, переживаютсовместные удары судьбы и удачи. Тогда часть официальных норм можетпревратиться в нечто вроде ритуалов. Не всерьез, разумеется, а в некоторомигровом и символическом смысле. В таком случае замена одних официальных нормдругими, сделанная по чисто рациональным соображениям, будет вызывать у давноработающих сотрудников сожаление и ностальгическое чувство, но оно относится несобственно к нормам, а к связанным с ними отношениям. Но это уже совсемотдаленный и полностью выродившийся отблеск морального чувства.
Исчезновение морального чувства отдает ниже лежащиеслои норм на волю медлительно и часто со скрежетом действующего аппаратаправосудия, в котором нередко приходится доискиваться справедливости с большимитрудами и хлопотами. Установки же людей на соблюдение такого рода норм склонныприобретать все более рациональный оттенок. При этом рациональность относитсяне к тому, что эта норма необходима для функционирования той или иной сферыобщественной жизни, а к тому, выгодно или невыгодно лично мне ее соблюдать вданный момент и в данных обстоятельствах. Но этолишь одна ступень, ведущая к разрушению социально-нормативных структур.Далее возникают противодействия нормативному уже вовсе не рациональногохарактера, а прямо иррационального: действуютимпульсы, которые Беккер разделяет на два типа - поиски "утешения" ипоиски "возбуждения". "Готовность стремиться к любой ценности,приносящей утешение, пока сами поиски ее приносят утешение, без отношения ктому, нарушаются ли... ограничения изменений, характернадля первого типа". Стремящийся к утешению как бы говорит: "Мне этонравится - и что мне может помешать?". "Удовлетворения, связанные сдостижением возбуждающих светских ценностей, включают в себя почти все,начиная... например, от любителей вольной борьбы до садистского убийства,совершаемого ради него самого. Это, конечно, крайний случай, всюду имеютсядоказательства существования менее острых возбуждающих оценок..." [2, c. 188].
Поиски утешения и возбуждения могут объединяться.Беккер ссылается, как на пример, на лозунг римских пауперов: "Хлеба изрелищ!" Кроме того, появляются люди и движения, целиком посвятившие себяпогоне за новым, независимо от содержания этого нового.
Эта готовность к разрушению всех и всяческихнормативных структур в определенных границах существует почти во всехсовременных обществах. Она в них "нормальна" в том смысле, в какомДюркгейм назвал нормальным преступление. Но разного рода обстоятельства и потрясения,которым любое общество также подвергается довольно регулярно, могутспособствовать разрастанию аномии далеко за пределы тех границ, которыеотведены ей в "нормальном" обществе. Тогда "связи, рациональныеи нерациональные, связывающие нормы в некоторое подобие системы, быстроослабевают, колеблются или почти исчезают... Характер последовательных системценностей настолько основательно подвергается изменению при случайных поискахпреходящего и достижения случайных целей с помощью любых средств, что вряд либудет оправданным в этом случае применение термина "система" [2, cc. 188-189]. Естественно, жить в таком обществе становится крайненеудобно. Кроме того, это грозит обществу распадом, делая всю систему егонестабильной и неспособной к восстановлению равновесия.
Поэтому полностью аномические общества могутвстречаться лишь как исключения и существуют, как правило, недолго. Там неменее на том конце шкалы, где поощряются изменения ради изменений, и гденерациональная светскость в особенности сильно проявляется в стремлении кполучению возбуждений любым путем, возникает корреляция "между готовностьюк изменению и готовностью подвергнуться риску смерти в своем стремлении кнему". И даже потребность в утешении, когда она несет с собой согласие насокращение жизни ради этого утешения, создает неблагоприятную атмосферу дляличного выживания и для выживания группы [2, c. 191].
Впрочем, многие общества отводят определенное местопоискам возбуждения и уделяют этому специальное место и время. Мероприятиями такогорода являются корриды, а во времена Древнего Рима - гладиаторские бои. Отметим, что большей частью возбуждение,вызванное риском для жизни, переживается не теми, кто ею рискует. Считается,что в спокойные и мирные времена людям зачем-то нужны такие возбуждения чувств.Когда созданы такие традиции и нормативные комплексы, возбуждающие импульсыудается удерживать в определенном месте и в определенных рамках. Но, как мывидим, и здесь нужны сильные нормативные комплексы, чтобы эта атмосфера нерасползалась, не проникала в обыденную жизнь, не нарушала регламентированноетечение всего комплекса деятельностей, необходимых для поддержания жизниобщества.
Но когда вся система по той или иной причине начинаетослабевать, такое расползание неизбежно происходит. Прежде всего, начинаютсрабатывать "утешительные" импульсы: "Не хочется мне делатьто-то и то-то. Зачем я буду напрягаться? Все равно с рук сойдет - это раньше наказывали строго, теперь уже нето". И здесь начинают проявляться первые признаки осмысления аномииобщественным сознанием.
Помню, как году в 90-м, стоя на автобусной остановке,я слушала жалобы одной пожилой женщины: "Это что же творится в Москве? Вметро грязь комьями, все урны забиты, и какие-то идиоты на роликовых конькахкатаются по залу! Ведь раньше как следили за чистотой: чтобы нигде не пылинки! Местосчиталось эталоном чистоты и порядка. И вдруг такое..." Действительно,непонятно, куда подевались те люди, которые убирались, и те, которые следили зачистотой. А они все на своих местах, только "утешают" себя тем, чтоманкируют своими обязанностями. Уборщицам не хочется убирать, а контролерам – волноваться,- как-нибудь обойдется. И обходится, потому что еще более высокомуначальству тоже не до этого. В результате выдерживать график движения поездовстановится сложной, а то и невыполнимой задачей.
Но это все еще цветочки, так как одновременно поискивозбуждения выходят за отведенные рамки и выплескиваются в общество: растетуличная преступность, ходить в темноте становится опасно. Уровень криминальныхдействий взлетает вверх. И, наконец, происходит самое страшное: милицейскаясистема, которая должна обеспечивать порядок, начинает сращиваться скриминальными мафиозными структурами. Аномия таканомия!
При достижении такого уровня распада нормативныхструктур общество должно либо разрушиться, либо как-то мобилизоваться. Г.Беккерутверждает, что чаще все-таки происходит последнее, причем за счет реакцийобщественного сознания на аномию.
Поскольку в обществе много различно настроенных слоев,то и реакции общественного сознания могут возникать неожиданно, разрозненно,хаотически, проявляя то те, то другие настроения. Даже в самый критическиймомент аномических настроений и связанных с ними установок, которые вразговорном языке принято обозначать как "пофигизм", в обществепродолжают существовать все уменьшающиеся в размере, но тем не менее ощутимыена общей шкале установки на "нормальный" образ жизни. Поэтому умножаютсяи широко распространяются ностальгические настроения, выражающиеся в сожаленияхо "добром старом времени", когда все было так хорошо. Это известныйфеномен человеческой памяти - воспроизводить в прожитом по преимуществу всехорошее, забывая о плохом. Так многие сейчас со вздохом вспоминают низкие ценына продукты, существовавшие в советское время, совершенно при этом забывая обочередях и постоянных дефицитах. Но кроме идеализации прежней жизни, неожиданновозникают очень острые противостояния, указывающие на то, что в обществесохранилось много людей, продолжающих ощущать прежние ценности как сакральныеосновы жизни, посягать на которые никому не дозволено. Когда гедонистическиеэлементы образа жизни начинают "поднимать руку" на такого родаценности, возникает неожиданно сильная и даже не просто жесткая, а жестокаяреакция. Для демонстрации приведу пример из своих материалов, составленных наосновании интервью с заключенными.
Я уже упоминала, что в нормально организованномлагере, когда туда приходит новый человек, с ним беседуют и предлагают войти вкакую-нибудь семью. Одна из главных задач "посемейников" - просветить новичка относительно существующихправил, нарушать каковые небезопасно. Очевидно, что нельзя ни в коем случае"стучать" администрации на зеков. Это очень тяжелый"косяк", то есть нарушение нормативных структур лагерного мира.Нельзя безответственно обвинить человека, не имея подтверждения этимобвинениям. Такого обвинителя сразу же призывают к ответу и требуют: докажи!Вот ты сказал то-то и то-то, а где у тебя доказательства? Если обнаруживается,что доказательств нет, обвинитель "головой" выдается обвиненному. Этоозначает, что он может сделать с ним все, что пожелает. Может, например,разбить у него на голове табуретку, а может просто отпустить, пригрозив:"Если еще раз услышу..." Последний вариант воспринимается тюремнымобществом с одобрением; чем жестче человек стремится наказать обидчика, темболее сдержанным будет к нему отношение. Тем не менее, он имеет право наказатьтак, как хочет. Естественно, карается оскорбление, в особенности называниечеловека "петухом" или "стукачом". Карается воровство усвоих, носящее выразительное название "крысятничество" За такоеворовство можно получить, как говорится, немало, но есть один вид воровства, закоторый человека могут избить смертным боем, - это кража хлебной пайки. Кусокхлеба, положенный ему на этот день, нельзя отобрать у человека ни под какимвидом.
Один политзаключенный рассказывал нам, как он, совсемеще новичком, на какой-то пересылке оказался свидетелем такого преступления ипоследовавшей за ним расправы. На пересылке обычно встречаются зеки из разныхзон, часто не знающие друг друга, поэтому случиться может все, что угодно.Когда на пересылке оказался наш респондент, в одном вагоне ехали взрослые людииз разных мест и группа подростков, которых переводили из одной тюрьмы длямалолеток в другую. Во время обеда один заключенный сказал: "Кто-то взялмою пайку". Он сказал это спокойно, и окружающие отреагировали так жеспокойно: "Ну, подожди, может быть, еще найдется". Прошел час илиполтора, кто-то вдруг вспомнил: "Эй, мужик, ты свою пайку нашел?" -"Да нет" (опять так же спокойно). Тогда кто-то более авторитетныйсказал: "Шмон!" Все поднялись и стали раскрывать свои вещи. Подросткидаже спустились вниз, чтобы удобнее было обыскивать их. И тут кто-то, взглянувна верхние нары, сказал: "А там, чей это баульчик стоит?" Никто непризнался. "Искали в нем?" -"Нет". И тут же подростки взлетели на свои нары, добрались добаульчика, моментально распотрошили его -и пайка оказалась там. Чей баульчик, было известно. Хлеб изъяли и вернулизаконному владельцу. Народ начал собирать разбросанные вещи. И вдруг вверху нанарах началась страшная возня. Подростки лупили своего товарища, укравшегопайку. Они били его так жестоко, что, в конечном счете, вмешались взрослые.Хотя это считается неправильным: когда свои разбираются между собой, никто недолжен встревать. Но тут, по-видимому, сработал еще тот фактор, что это былиподростки, которые, когда заводятся, страшно звереют и становятся совершеннонеконтролируемыми. Мальчишку отобрали в тяжелом состоянии, но все-таки до того,как ему успели "сломать фанеру", то есть грудную клетку, - этоспецифически подростковый способ расправы.
Мы, присутствовавшие при этом рассказе, пришли в ужасот такого зверства, но наш руководитель Валерий Абрамкин доказывал, что эточистейшей воды ценностная реакция. Вы вот сидите здесь, пенял нам Абрамкин, сампрошедший шесть лет уголовных лагерей, и ничего не понимаете. Знаете ли вы, чтозначит пайка хлеба для всегда - всегда! -голодного зека? Отнять пайку - это всеравно, что отнять кусок жизни у человека. А ценностная реакция в условияхуголовного лагеря - это как ожог. Обжегшируку, человек ведь не рассуждает, он дергается и выдает судорожную реакцию.
Надо сказать, что когда в дальнейшем я читаласообщения в нашей прессе о том, как крестьяне жестоко расправляются сфермерами, решившими поселиться где-то в окрестности (даже на землях, непринадлежавших им), а среди этих расправ были не только поджоги, но и убийства,я почему-то вдруг вспомнила эту фразу:"Это как ожог!". Где-то чье-то поведение вдруг коснулось какой-тоглубинной ценности, о которой и сам носитель ее не может ничего толкомрассказать, - и человек испытал ожог. Адругой, тот, который нарушил, даже и не может понять, за что его так... Унего-то этой ценности уже нет.
Эти странные, непредсказуемо резкие и даже жестокиереакции могут ни к чему не привести, если положение как-то стабилизируется иценности останутся в своем сакральном состоянии. Однако они указывают нанеблагополучие и предупреждают, что нельзя полагаться на видимое равнодушиенарода к нарушениям общеизвестных ценностей. Есть где-то глубоко запрятанное ценностноеядро культуры, которое нужно опасаться задевать, чтобы не вызвать чего-нибудьпохуже "ожоговых" реакций. Русский бунт - "бессмысленный и беспощадный", как охарактеризовал егоПушкин. Впрочем, эти можно отнести и ко всякому бунту: если он не бессмысленныйи не беспощадный, то это уже не бунт, а восстание, движение или что-топодобное, отличающееся организаций и определенной осознанностью целей. Так вот,бунт часто возникает как раз при соприкосновении с ценностной сферой, когдапопираются всяческие законы, Божеские и человеческие. Возможен ли такой бунт внаше время? Возможен. Его, в частности, описывает А.И.Солженицын в своем"Архипелаге ГУЛАГ". Встречаются такие описания и в воспоминанияхдругих бывших заключенных. Есть такое описание и в наших материалах.
Один наш молодой респондент попал в лагерь совсем ещеюным, но уже "подготовленным", - в результате, как он указал,постоянного участия в дворовых компаниях подростков, где очень большойпопулярностью пользуется кодекс чести криминальной культуры или так называемый"воровской закон". Он уже многое знал о том, что можно и чего нельзяна зоне. Но ему не повезло, в лагере он сразу попал в "беспредельную"ситуацию. Беспредел в уголовных лагерях бывает двух типов: "блатной"и "ментовской". "Ментовской"- это беспредел лагерной администрации, которая жесткой рукойустанавливает правила до самого мелочного уровня, страшно раздражая этим зеков."Ментовской" беспредел - этокарцеры, избиения, лишение ларька, посылоки писем с воли и много другого, на что обрекаются заключенные, отказывающиеся сотрудничать с администрацией.Но, наверное, еще худшим является беспредел "блатной", когда блатные,вместо того чтобы соблюдать в зоне основные правила "тюремногозакона"[3], вступают в соглашение с администрацией,начинают принимать назначение на должности бригадиров ("бугров") ивсеми силами заставляют зеков выполнять и перевыполнять заведомо невыполнимыелагерные нормы. Сопротивляющихся они избивают, лишают зарплаты, т.е. попреимуществу "ларьковых денег", отбирают "ларек", т.е. то,что приобретено в ларьке, якобы "на общак", которого никто не видит.В общем, всячески терроризируют людей.
Вот в такую ситуацию и попал наш респондент. Однаковсеми ее "прелестями" он не успел насладиться, так как через два дняпосле его прихода в лагере развернулся бунт. Потерявшие терпение мужикидоговорились с вольными в рабочей зоне, приготовили себе "заточки"[4] и,встав ночью, прорвались в барак блатных и так отделали своих обидчиков, что ихвсех потом свезли в больницу. По ходу расправы возникло сопротивление, шум,лагерь проснулся и, почувствовав бунтарскую атмосферу, раскрутил бунт до его крайних пределов. Разгромили ларек, сварилив котле поваров, подожгли "петушиный" барак, и, когда люди сталивыпрыгивать из огня, их хватали и кидали обратно в огонь. Всю ночь бушевалпогром, общая неразбериха, бессмысленные акты жестокости. Администрация сиделав своем помещении, запершись, и не высовывала носа, так как унять эту бучу былоневозможно при наличии всего нескольких человек, хотя бы и вооруженных.
Кончилось все так, как и всегда кончаются такие заварушкив зоне: вошли войска, всех загнали в бараки, а потом стали бить всех подряд,правых и виноватых, не разбирая, чем и по чему попадают. После всеобщегоизбиения инцидент был исчерпан. "Зачинщиков" (т.е. не настоящихорганизаторов, а тех, кто больше других бегал и громче других кричал) вывезли втюрьму на следствие. Побитых блатных - "беспредельщиков" - в больницу, другую, уцелевшую их часть - перевели в другие лагеря. А через несколькодней из других лагерей прибыли новые заключенные и среди них - "нормальные блатные", которые при попустительствеадминистрации установили, наконец, "правильный порядок". И нашреспондент, таким образом, спасся, хотя во время бунта к нему пытались прицепиться:"А это кто такой? Не наш? Что за человек?" Однако он успел уже войтив "семью", и его "посемейники" защитили его. Вот что такоебунт, бессмысленный и беспощадный.
Однако такое случается, если условия становятся вовсеневыносимы. Русский человек, как известно, терпелив и по пустякам не бунтует.Существуют более цивилизованные формы преодоления аномии, хотя они тоже иногда бывают весьма суровыми. Один из таких способовописывает Г.Беккер. "Поскольку аномические общества являются ipso facto хаотическими или, по крайней мере, синкретическими,т.е. характеризуются смешением часто непримиримых систем ценностей, в них пышнорасцветают недолговечные учения политического, экономического, морального, религиозного и другого характера.Такие учения возникают действительно в массах, но их последующая культивацияобычно завершается какой-нибудь необычной личностью, превосходящей других,которые хотя и являются тоже необычными, но им не благоприятствуют время,место, условия и способности" [2, c. 205]. Это и есть харизматический вождь, способный установить порядок.Он обладает не харизмой должности, а харизмой личности. "Человек, его миссияи его необычайный дар - все это связаномежду собой". К нему сразу же устремляются последователи, правильнооценивающие возможности такого типа личности. Тогда значимость учений, теорий,политических платформ отодвигается на второй план, а на первом оказываетсяхаризма вождя.
Харизматический лидер вновь устанавливает сакральныйнормативный порядок, в который входят осколки прежних сакральных систем, сильноразрушенных аномией. Ценностное ядро не входит в ту массу, которой манипулируетвождь и его последователи, так как остается, как мы уже отмечали, взначительной степени за пределами вербальных идеологий. И возникают новыеучения, обосновывающие данный сакральный порядок как целое. То, что получаетсяв итоге, хорошо известно из прошлого. Из недавнего прошлого - это фашизм в Германии, режимы фашистскоготипа в Италии и Испании, советский режим периода репрессий. Господство этихрежимов, вызванная ими Вторая мировая война и ее последствия сформировалинастолько сильную отрицательную реакцию на тоталитаризм, что она и теперь ещераспространяется вообще на всякую авторитарную власть. Никаких монархий,никаких автократий - только демократия.Кажется, и теперь еще большинство населения западных стран убеждено, чтодемократии вообще нет никакой альтернативы, что выразил и Черчилль в своемизвестном изречении. Однако в 1970-х гг. А.И.Солженицын в одном из своихинтервью представителям западной прессы дал прекрасно отточенную формулировку,что тоталитарные режимы не возникали нигде из монархических или авторитарных - только из слабых демократий.
Харизматический режим ставит, как правило, массувопросов и вызывает массу проблем. Одна из них, на которую особое вниманиеобращает Беккер, - это проблеманаследования вождю. Сам харизматический вождь крепко держит бразды правления, иустановленный им порядок при его жизни стоит прочно. Но человек не вечен, онуходит из жизни - и кто может взвалить насебя бремя его власти, не обладая его способностями? Довольно частохаризматический вождь сам назначает себе преемника, избирая его из своихпоследователей. В других случаях последователя выбирают из своей среды или ивообще со стороны, ориентируясь на те или иные качества личности. Опыт историипоказывает, что часто происходит возврат к прежним системам власти, а нередко ик прежним системам ценностей - более или менее модернизированным. Крушение харизматических режимов в Германии,Италии и их сателлитах произошло в результате военного поражения, в Испании онбыл изжит изнутри. В нашей стране после разоблачения культа личности этот режимстал перерождаться в слабую демократию. Подчеркнем еще раз от себя, что прививкапротив харизматических настроений, кажется, еще довольно сильна, как на Западе,так и у нас.
Каким же путем пойдет преодоление аномии в нашейстране? Вопрос очень актуальный. Кажется, пик поисков утешений и возбуждений мыуже пережили. Ностальгические настроения у нас сильны, но они вряд ли способныповернуть колесо истории вспять. А вот "разнообразных и странныхучений" как-то не наблюдается за исключением разного рода оккультных исектантских, наводнивших Россию в большом количестве, но они слабо поддаютсяполитизации. У широких масс населения, надо сказать, нет ни вкуса, нистремления к политике. И что, может, не менее, а даже более важно - нет стремления объединяться для достижениякаких бы то ни было целей[5].
Зададимся вопросом, что должна делать в такой ситуациисоциология? Как она может применить свои методы и накопленный материал канализу ситуации? Мне кажется, прежде всего следует внимательно отслеживатьописанные выше "ожоговые реакции". Очевидно, что это ценостные реакции, но часто мы бессильны ответить на вопрос: какие же ценностивызывают эти реакции? Мы уже говорили о глубинных системах ценностей, запрятанныхна невербальном уровне, про которые сам респондент не может ничего сказать,хотя, как мы видели, реагирует очень сильно.
Обычно, когда социологи берутся за изучение ценностей,они составляют более или менее длинные наборы из разного рода предметов,которые, как всем известно, высоко ценятся человеком в его обыденной жизни:"семья", "здоровье", "деньги", "счастьедетей", "любовь", "Родина", "дом" и проч.Человеку разрешается выбирать из этих наборов несколько пунктов - "самых важных" для него. Или егопросят упорядочить этот набор по степени значимости для него тех или иныхценностей. Потом к этим выборам и ранжированию применяются различные формыобсчета. Но для анализа ситуации в обществе это мало пригодно. Возьмем,например, тех крестьян, которые борются с фермерами, селящимися в ихокрестностях, а также тех реформаторов, которые горячо ратуют за введение землив рыночный оборот и насаждение у нас фермерского хозяйства. Добавим к ним ещемассу ответов от людей, которые вообще к этой проблеме относятся равнодушно,сложим все их ответы вместе и применим к ним разные методы построениятипологий. Что мы получим в итоге? Ряд групп, которые, безусловно, отличаютсядруг от друга, но в результате чего? Этого нам полученные группировки нескажут.
Видимо, следует разбираться с отдельными случаями втех местах и в то время, когда они происходят. И здесь важны не наборы-спискиценностей, а глубокие интервью, которые потом еще доставят массу хлопот собработкой. Не потому, что они обязательно получатся длинными, - чем длиннее, тем больше материала и темлегче заметить "блестки" ценностных высказываний. Сложность будетзаключаться в том, что социологизначально не знает, что же он ищет и на что ему следует обращать внимание. Малопоможет здесь и контент-анализ[6], таккак он требует опять-таки заранее определенных представлений о ценностях, аэтого как раз и нет на начальной стадии исследования. Если бы имели такиепредставления или, если сказать оптимистично, когда мы будем их иметь, мысмогли бы поставить на службу своему ценностному исследованию весь материал,накопленный социологами за десятилетия работы в различных областях, потому чтолюбой более или менее развернутый текст, как правило, содержит ценностные"зацепки".
Здесь имеет смысл снова вернуться к Беккеру ипосмотреть, какие формы ценностных представлений вообще возможны в общественномсознании. Наиболее древнее общество Беккер называет провербиальным потипу его культуры. Это общество, которое передает свои традиции и культуру отпоколения к поколению устно. "Сгустки вербализованного опыта, - пишет Беккер об обществе данного типа, - называются притчами в более узком и обычномзначении этого слова". "Притчи редко сводятся в систему,представляющую собою символ веры или последовательную идеологию.... Эти притчичасто переплетаются, совместно развиваются и сливаются. Используя техническуютерминологию, можно сказать, что они срастаются таким же образом, как внешниелепестки цветка, которые вначале растут отдельно, а затем постепенно сливаютсяв одно целое" [2, cс. 180-181].
Исследователю эта "хаотическая масса притч"кажется неупорядоченной внутри себя и часто внутренне противоречивой. Ноаборигены ее так не воспринимают. И далее Беккер поясняет: "Притчи полны скрытогосимволизма; их внешний символизм может иметь гораздо меньшее значение"."Скрытый смысл, по крайней мере, части притч, рассматриваемых конкретно,сопровождается соответствующим скрытым смыслом, заключающимся в системе связейданной притчи с другими..." [2, cс. 180-181].
Из этого описания видно, какой колоссальный трудпредставляет дешифровка смысла этой "хаотической массы" притч."Традиционализм и нерациональность идут здесь рука об руку". Сразвитием культуры происходит умножение ее элементов, и этот первоначальныйслой постепенно как бы уходит вниз, погружается, но не забывается, а продолжаетсуществовать на каком-то подсознательном уровне. По-видимому, "ценностноеядро", на которое мы выше ссылались, построено по преимуществу именнотаким образом. Изначальные ценности не заменяются, не отодвигаются в прошлое,они как бы "одеваются" во все новые и новые одежды, на нихнаворачиваются все новые и новые слои, регулирующие вновь возникающие видыдеятельности и элементы образа жизни. Эти нормативные слои разрастаются, становятсявсе более трудными для запоминания. Тогда наступает момент, когда нормы,определяющие различные ценности, относящиеся к многообразным сферам жизни,начинают записываться.
Так возникает то, что Беккер назвал прескриптивнымобществом. Это в полном смыслеобщество письменной культуры. В процессе записи норм происходит их кодификация."Такая упорядоченность по крайней мере имеет вид какой-то дедуктивнойсистематизации, хотя в большинстве случаев это ограничивается чисто внешнимподобием. Эта система представляет собой только грубую последовательностькаталога, определяемую историческими событиями, удобством запоминания илисвойствами метода создания чего-то в виде летописи, если таковой методсуществует. Затем снова, говоря метафорически, во многих случаях все этоукрепляется тем, что в места соединения закладывается известь дедукции, и наэто тратится огромная изобретательность" [2, c. 181]. Полученная система ценностей уже эксплицитна и кодифицирована, а также,по-видимому, рациональна. В принципе, эта рациональность часто бываетискусственно построена - как объяснение задним числом когда-то возникшихформулировок.
Прескриптивное общество так же, как и провербиальное,охраняет неприкосновенность своих норм и ценностей простым аргументом: так было- и всегда так будет, так нам это передано традицией. Но культура развивается,нормативно-ценностные слои продолжают разрастаться и множиться, и уже системапрямой записи каждой нормы оказывается невозможной и трудоемкой. Тогданаступает настоящая кодификация. Формулировки норм и ценностей разделяются наконкретные и более общие. Часто множество конкретных норм сводится в одно целоеи подводится под одну общую формулировку, которая, как предполагается, означаетценность, этими нормами реализуемую. Такие общие формулировки у Беккера названыпринципами. Отсюда и тип обществаполучает название - принципиальноеобщество.
Мы уже говорили выше, что, абстрагируясь, нормастановится достаточно гибкой, управляя множеством более конкретных и узкихпредписаний, которые могут изменяться, замещаться и вообще отменяться. Это вопределенной степени выхолащивает ее. Сила провербиальных и прескриптивных норм - в непосредственной связи с конкретнымповедением: такое-то дело делается так и только так, в таком-то случае человекпоступает именно таким образом. Принципиальная норма такой отсылки кконкретному поведению не имеет, поэтому невозможно с точностью сказать,выполняется ли она в том или ином случае.
"Принципы могут стать настолько абстрактными, чтотолкования, связанные с конкретным законодательством, которое эти изменениясанкционирует, должны быть весьма изощренными и, таким образом, недоступнымидля большинства непосвященных. Когда это случается, иногда трудно убедитьнепосвященных, что принцип все еще соблюдается. Отождествление непосвященнымиэтих принципов с системой ценностей, следовательно, суживается до такойстепени, что это угрожает сохранению всей системы. Принципиальнаярациональность, следовательно, как вид рациональности, предположительнопредставляющей "первичные принципы" в действии, может благодаряабстракции настолько отдалиться от этих принципов, что произойдет или возврат кболее конкретным предписаниям, или отказ от таких абстрактных светских правил,основанных в далеком прошлом на священных соображениях" [2, c. 185].
Таким образом, человек, который в первобытном обществебыл знатоком своей культуры, поскольку всю ее носил в своей памяти,превращается в принципиальном обществе в индивидуума, неуверенно бродящегопосреди многообразия норм и предписаний, большая часть которых ему неизвестна.Он уже не умеет связать свою деятельность с какими-то конкретными и важнымиценностями, которые оказались спрятанными за абстрактными формулировками. Этонезнание человеком своей собственной культуры является одним из факторов,толкающих общество к аномии. И теперь перед наукой стоит задача выявленияценностей в этом общем хаосе норм и предписаний, а также принципов, которыечто-то декларируют, но непонятным для нормального человека языком. "Каждыйчеловек имеет право на счастье" (из Конституции США). Каким образом этоправо будет осуществляться, если у каждого человека свое представление осчастье, да еще в разное время разное? Если он сам не всегда знает, в чем егосчастье, то уж другие тем более. Ценностное предписание превращается в доброепожелание: "Будь счастлив, человек! Мы все– за!"
Но нас здесь будет интересовать практическая сторонадела. Мы сказали, что на данный момент необходимо отслеживать сильныеценностные реакции, особенно когда они возникают в массовом порядке. Возьмемконкретный пример: санкционированная и несанкционированная миграция с юга внашу страну приводит к образованию в различных городах и селах большой диаспорыинокультурного населения. Это население, оказавшись в таких условиях"среди своих", начинает вести себя в соответствии с нормамисобственной культуры, не особенно обращая внимание на реакцию местногонаселения. Первоначально поведение "аборигенов" бывает сдержанным, нокогда "пришельцы" слишком долго не замечают делаемых им знаковнедовольства, а наоборот, обнадеженные безнаказанностью, начинают вести себявсе более и более вызывающе, вступает в действие такое наше качество, каквзрывоопасность. Неожиданно возникают драки, поножовщина, разборки и митингиперед властями, не желающими вмешиваться в ситуацию. Это происходит в одномгороде, в другом, в третьем... Вот тут уже пора вмешиваться всем, в том числе исоциологам.
Что могут и должны делать в такой ситуации социологи?Они должны провести глубокие интервью с участниками инцидентов и"жалобщиками", а также с теми,кто на свой страх и риск пытается заняться оргработой по созданию политическихобразований с целью борьбы с "нашествием иноплеменных". Необходимовыявить, что именно наиболее сильно возмущает местное население, а в дальнейшем"утрясать" обстановку именно так, чтобы "хозяева"продолжали ощущать себя в месте своего рождения и проживания именно хозяевами,а не угнетенными пленниками.
Итак - интервью.Этот большей частью довольно обширный и слабо организованный текст, ценностькоторого состоит в том, что, если оно проводится по горячим следам событий, онобудет переполнено эмоциями, выражениями возмущения, апелляциями ксправедливости и т.д. И эта эмоциональность весьма важна для выявленияценностных представлений. Высказывания можно выстраивать в шкалу от наиболеесильно эмоционально окрашенных к окрашенным все более слабо. Надо сказать, чтодо сих пор не делалось попыток при опросе фиксировать эмоцию. Но,приложив некоторые усилия к разработке шкал определения эмоций, можноустановить и определенную нотацию для их фиксации в тексте.
Далее предстоит еще сложная работа по очищению текставысказываний респондента от клишированной фразеологии. Попав в ситуациюинтервью, респондент чувствует себя ответственным и начинает"украшать" свою речь общепринятыми в культурном языкеформулировками. Он будет пытаться говорить о совести, справедливости, можетбыть, даже о "правах человека", т.е. о том, что выше мы, ссылаясь наГ.Беккера, описали как нормы-принципы, за которыми многое стоит, но это"многое" очень слабо выявлено, а иногда и вовсе остается за кадром.Важно сбить респондента с этой штампованной фразеологии на выявление простыхнорм и ценностей в виде "предписаний" или даже "притч".Естественно, притчи могут возникнуть лишь осколочно, т.е. в виде пословиц,ходовых выражений и идиом. Огромноезначение имеет фиксация таких прямых норм и ценностей, так как это позволит вдальнейшем создать каталог культуры. Это будет список тех нарушений нормповедения и приличий, на которые местное население реагирует и будетреагировать особенно остро. Именно эти нарушения необходимо в первую очередьэлиминировать из взаимоотношений представителей различных культур, оказавшихсяволею судеб на одной территории.
Как будет производиться элиминирование - это уже вопрос не к социологам, точнее - не только к ним. "Каталог культуры" - это лишь озвучивание главных точекпротивостояния культур. Далее встает проблема доведения этих основныхтребований местной культуры до сознания "пришельцев", и здесь,разумеется, дело не может ограничиться разъяснениями и уговорами. Тем более, снашей точки зрения, неэтично обращаться к "аборигенам" с предложениемизменить свою культуру, потому что что-то в ней не нравится новопоселенцам.Культура - вещь системная, нельзя изымать из нее детали и при этоможидать, что она будет продолжать оставаться самовоспроизводящейся исамобалансирующейся. А упование на то, что разрушающуюся естественную культуруможно заменить чем-то искусственно созданным, что будет, предположительно,приемлемо как для хозяев, так и для гостей, - это, по-видимому, тяжелыепережитки эры сциентизма и технократии.
Поэтому каталог местной культуры необходимо перевестив "кодекс" поведения в данном районе, который должен в свою очередьбыть огражден нормами-санкциями. Для проведения в жизнь этого местного кодексанеобходимо иметь местные мировые суды и местные дружины для поддержанияпорядка. Эти мировые суды и дружины, состоящие из местного населения ивключающие какую-то часть новоприбывших, могут составить действенную параллельадминистративным органам, склонным часто поддаваться на уговоры"гостей", - что в условияхнеозвученности местной культуры весьма легко дозволяет им игнорировать жалобыместного населения. Озвученность же культуры сразу приводит к тому, чтоначинают создаваться прецеденты и разрастаться прецедентное право: какой-то фрагментподводной части айсберга культуры, основанный на обычаях и неписаном праве,поднимается над водой и фиксируется. Пусть это будет нижняя часть правовойсистемы, существующей в государстве, но она будет защищать население, которое вданный момент остается беззащитным перед инокультурым вторжением.
Подобные же культурные каталоги могут оказатьсяполезными для защиты культур малых народов, которые до сих пор защищены былитолько своей отдаленностью. Это народы Сибири, Приморья, Севера России. Народычисленно небольшие, в значительной степени русифицированные - некоторые из них уже практически потерялисвои языки, поэтому их культура нуждаетсяв особой защите. Таким образом, работа по выявлению ценностно окрашенныхнормативов культуры - это очень важная иперспективная, с нашей точки зрения, отрасль социологии. Пока она весьма слаборазвивается, поскольку не привязана к конкретным событиям и проблемам. ВспомнимХотторнский эксперимент, который сразу двинул вперед науку, дав конкретный ипроверенный в ситуациях реального общения материал.
Далее при разборе концепции Парсонса мы еще развернемся к проблеме изучения ценностей, потому что именно она позволяетпроследить разнообразие ценностных иерархий в различных группах населения,которые не просто сосуществуют внутри одной и той же культуры, но даже весьмафункциональны для ее выживания.
Здесь же, нам кажется, будет полезно затронуть вопросо признании своими тех или иных вновь появляющихся людей в местах, исконнозаселенных русскими. Что важно для такого признания?
В 1995 г. вжурнале "Полис" [3, c. 87] были опубликованы результаты исследования И.М.Клямкина и М.М.Лапкинаоб отношении населения к "русскому вопросу в России". На вопрос:"Какими обязательными признаками должен обладать человек, чтобы считатьсярусским?" ответили:
87% - "Любит Россию, считает ее своей родиной";
84% - "Любит русскую культуру, обычаи, традиции";
80%- "Говорит на русском языке";
79% - "Считает себя русским".
Эти четыре признака вышли на самый верх шкалы, ирасстояние между ними невелико. Таким образом, ни наличие русских родителей (хотябы одного), ни гражданство, ни даже участие в патриотических движениях, ни ещеряд черт, представленных на выбор в анкете, не собрали достаточно голосов. Дажеисповедание православной веры обязательным считают только 43% опрошенных. Этотоже понятно: сейчас в России около 30%атеистов - не считать же их всехавтоматически нерусскими.
Следовательно, те, кто любит Россию и русскуюкультуру, уже признаются русским населением за "своих". Именно этичерты должны в первую очередь приобретать и демонстрировать иммигранты, чтобымежду ними и местным населением налаживались более или менее гармоничныеотношения.
Между тем, столкновения старожилов с иммигрантами впоследнее время учащаются, так как иммигранты начинают "осваивать"малые города центральной полосы европейской России и ведут там себя весьма неаккуратно.Население же малых городов гораздо слабее защищено и способно ксамоорганизации, и тем самым - к культурнымформам отпора и защиты своих прав. А это означает, что столкновения могутвыливаться в "некультурные" формы и доставлять всем окружающим многохлопот. Если выпустить ситуацию из-под контроля, ею не преминут воспользоватьсякрайне радикальные элементы, и мы получим харизматических вождей, пусть малогомасштаба. Надо сказать, что, когда Гитлер шел к власти, весьма немногие опытныеполитические обозреватели воспринимали его всерьез. Однако он прошел навыборах, и население в общем признало его. Харизматические всплески нужноотслеживать и лишать почвы в самом зародыше, т.е. перехватывать инициативу решенияпроблем в свои руки.
Таким образом, Говард Беккер о многом заставляетзадуматься своими работами. Проблемы аномии и харизматических движенийоказываются весьма злободневными в наше время и в нашей ситуации.
Список литературы к лекции 13
[1] Но не технических, иботехнические нормы не относятся к разряду социальных.
[2] В СССР 1930-е - 40-е годы опоздания приводили к аресту идлительному тюремному заключению.
[3] "Тюремный закон" - это достаточно упрощенный и применимыйтолько в тюрьме и лагере, вариант "воровского закона"
[4] "Заточка" -металлический прут, заостренный на конце
[5] Плохо это или хорошо вданной ситуации, не совсем понятно.
[6] Это анализ по отслеживаниючастот упоминания специально избранных социологом категорий, указывающих на теили иные ценности.
