Об итогах прошедшего года и планах на 2015 года мы поговорили с академиком РАН, главным научным сотрудником Института ядерных исследований РАН Валерием Рубаковым. Беседовала Наталия Демина.
Валерий Анатольевич, завершился 2014 год. Каким он стал для вас в научном плане и в «околонаучном»? Какие победы, свершения?
Каждый год свершений не бывает. Кое-какие продвижения были, и нами были получены достаточно интересные результаты. Очень интересная ситуация была в марте 2014 года, когда появились данные с Bicep-2 с утверждением о том, что они видят эффект гравитационных волн. Это был, конечно, неожиданный и интересный момент. Сейчас всё, к сожалению, «рассосалось».
Для меня персонально итогом года стали результаты про возможную интересную связь космологических моделей со сравнительно новыми идеями в квантовой теории поля. Т.н. «AdS/CFT-соответствие», которое, вообще-то, появилось в чисто теоретической модели, может быть, имеет отношение к космологии, а приводит оно к представлению о том, что наша Вселенная могла стартовать с очень необычного начального состояния, которое совершенно не похоже на то, что мы видим сегодня. Потихоньку это представление выкристаллизовывается. Такая интересная связь между квантовой теорией поля и самой ранней Вселенной.
Вам кажется, что можно смоделировать самое-самое раннее начало Вселенной?
Мы пытаемся. Речь идет о возможностях описания ранней стадии эволюции Вселенной, альтернативного инфляционному. Это довольно занятно, мне кажется, я продолжаю этим заниматься. Мне интересно анализировать разные варианты, чтобы представлять себе, что в принципе могло быть. Никогда не вредно подумать, какие есть альтернативы в теории. В конечном итоге эксперимент должен рассудить, что правильно, что неправильно.
А каким может быть эксперимент, если говорить о начале Вселенной?
Речь идет о космологических наблюдениях, о том, как устроено в деталях реликтовое излучение, как устроена поляризация реликтового излучения, как устроены корреляционные свойства реликтового излучения. Я думаю, в обозримом будущем будет еще больше данных про распределение галактик и там тоже можно искать корреляционные эффекты. Это, я думаю, некий тренд, который сейчас зарождается, и методы начинают развиваться. С помощью измерений реликтового излучения (благодаря миссии NASA – WMAP и Европейского космического агентства – «Планк») можно попытаться проникнуть в самую раннюю Вселенную. Неоднородности, которые проявились в виде наших галактик, появились еще в очень ранней Вселенной.
А каким стал, по-вашему, год для Академии наук?
Он был трудным и не очень успешным, не очень удачным, на мой взгляд. С другой стороны – не катастрофическим, давайте скажем так. Могло быть и хуже.
Разные люди смотрят на будущее науки по-разному. Есть, на мой взгляд, довольно опасные тенденции для науки. Чувствуется, что есть напряжение, есть столкновение взглядов, есть очень разные позиции, что, конечно, тревожит.
А ваша точка зрения на то, стоит ли концентрировать ученых институтов РАН по прорывным направлениям и какие они могут быть, эти направления?
В фундаментальной науке никогда не знаешь заранее, какое направление прорывное, какое нет. Концентрировать усилия на «прорывных направлениях» – это не очень хорошо определенное понятие. Я думаю, что в наших условиях стоит поддерживать те направления, которые для ученых нашей страны достаточно успешны. Это можно и нужно делать, понять, какие направления, действительно, успешно развиваются. В своей области я могу сказать, в других – нет. Но направления, которые развиваются хорошо и уверенно, есть, и люди есть, и коллективы есть. А какие-то направления слабее, это достаточно естественное дело. Я считаю, что сильные направления нужно поддерживать. А прорывные они или нет, кто же вам скажет.
Стоит ли реструктуризировать Академию наук под эти направления?
Нет, реструктуризацией ничего не добьешься. Я думаю, что правильный подход здесь – это программный подход. Не формальное присоединение, разделение, создание новых институтов или объединение нескольких в один – это можно делать, если ясно, для чего это, и какой от этого будет прок. Но делать это огульно и масштабно – пустое занятие.
Создавать же программы, некие блоки исследований в более-менее одном направлении, в котором могут участвовать разные институты, разные группы, в т.ч. необязательно академические, а сотрудники вузов и отраслевых организаций, например, Курчатовского центра. Такие блоки, я думаю, было бы правильно создавать, это было бы полезно.
Вы вошли в Научно-координационный совет при ФАНО России. Какие задачи у Совета?
Задач у этого Совета много. Он задумывался как совет, который осуществляет взаимодействие между ФАНО и РАН, помогает их взаимодействию. А с другой стороны, как некий независимый консультативный орган, который позволяет РАН и ФАНО двигаться, принимать взвешенные решения. Посмотрим, как он будет работать. Я надеюсь, что это не будет чисто декоративным органом, это было бы хуже всего. Я думаю, что это будет реально действующий орган. Только с этой надеждой я туда вошел.
Вы – человек, который долго живет и работает в России, в науке, пережил несколько экономических кризисов, каким, по вашему мнению, будет наступивший год для российской науки?
Кто же вам скажет в нынешней ситуации, каким будет этот год! Я думаю, что переживем. Были реально очень тяжелые 90-е годы. Сейчас в здании Института ядерных исследований РАН тепло, а было время, когда приходилось здесь в пальто сидеть. Ничего, пережили.
Что вы думаете о судьбе молодых сотрудников? Стоит ли бояться еще большей «утечки мозгов»?
Может быть, некоторая утечка и будет происходить. Но она сейчас немного приостановилась. Я не думаю, что ближайший год станет роковым в этом отношении. Если будет длительный спад финансирования, интереса к науке, если будет длительный экономический спад – тогда другое дело, а масштаб нескольких месяцев или года – это все-таки не очень критический масштаб.
Если говорить о ваших личных планах исследования, то на что вы надеетесь? Какие планы у вас в голове? Планы статей или книг?
Знаете, раньше времени говорить трудно. Это направление, о котором я сказал – по поводу космологии и связи с новыми представлениями квантовой теории поля – мне кажется интересным, там есть, чем заниматься. Я надеюсь, что в течение года мне и коллегам удастся посмотреть на наблюдательные проявления такого рода моделей. Кое-что мы уже сделали в этом направлении, но много задач еще осталось.
Я правильно понимаю, что вам надо сотрудничать с экспериментаторами? Если да, то с кем вы сотрудничаете?
Скорее, нам нужно сотрудничество не с экспериментаторами, а с людьми, которые могут обрабатывать наблюдательную информацию. Эта информация в астрофизике существует в открытом доступе. Любой человек может взять ее и обработать на тот или иной предмет. У меня есть коллеги, которые умеют это делать. Григорий Рубцов, Сабир Рамазанов – они как раз недавно занимались анализом экспериментальных данных, на предмет выявления особенностей, характерных для такого рода моделей. Я сам не умею работать с экспериментальными данными, а более молодые ребята умеют это делать.
Т.е., вы собираете данные со всех телескопов?
То, что делали Сабир и Григорий – они использовали данные эксперимента «Планк». Это космический эксперимент по исследованию реликтового излучения. Плюс есть данные по распределению галактик, их тоже можно использовать. Это не то, что все телескопы, это вполне конечный набор данных, который имеет отношение к космологии.
Спасибо за интервью.
