1. Как бы вы охарактеризовали уровень образования на социологическом факультете МГУ? Насколько, на ваш взгляд, он соответствует современным научным требованиям? Какие конкурентные преимущества имеет социологический факультет МГУ на рынке социологического образования?
К сожалению, об уровне образования на социологическом факультете МГУ я могу судить только по отзывам ряда студентов и суждениям некоторых специалистов. Среди моих знакомых, как-либо включенных в процесс преподавания социологии в МГУ, есть и весьма уважаемые мною люди, - эту картину можно встретить почти в любом вузе.. Все же, выводы людей, заслуживающих доверие, сводятся к тому, что общий уровень образования невысок, современным требованиям он не соответствует, а преимущества социологического факультета если и есть, то они никак не обусловлены академическими достижениями.
2. Были ли сформулированы в ходе конфликта и его обсуждения какие-то проблемы, значимые с точки зрения социологии и преподавания социальных наук? Какие? Если ничего нового сказано не было, какие из обсуждавшихся проблем современной российской социологии, на ваш взгляд, являются наиболее серьезными?
В ходе дискуссии прозвучали голоса людей, которых беспокоит ситуация в образовании, прозвучало много оригинальных суждений и идей. Воззвание студентов стало своеобразным вызовом, принять который смогли немногие – правда проявилось это разным и порой парадоксальным образом. Прозвучали проблемы коммерциализации социологического образования в самом широком смысле слова и в самых разных аспектах, слабости демократических механизмов в социологическом сообществе, довольно высокая изолированность его от европейских и американских сообществ и академий. Основная проблема в контексте образования, мне кажется, такая – в системе высшего социологического образования, в самой Академии, наблюдается низкая эффективность внутренних регуляторов, способных влиять на уровень образования, качество читаемых курсов. Т.е. в некоей идеальной европейской модели университетских свобод, более или менее явно воплощенной в подавляющем большинстве университетов во всем мире, при всем том, что есть непререкаемое право на формулировку учебной программы преподавателем, кафедрой, вузом – есть и социальные механизмы, в рамках которых это право реализуется, своеобразные направляющие. Среди этих социальных механизмов ведущими являются само профессиональное сообщество, рынок и государство. Сбой в нашей системе, это показала дискуссия, произошел на системном уровне, он обусловлен не только доминированием государства и рынка, но и слабым голосом профессионального сообщества.
Кроме того, проявилась эта удивительная родовая черта российских интеллектуалов, которые, часто, в качестве автономной группы себя вообще не представляют, обязательно должны быть при какой-нибудь власти. Они слишком суетятся, слишком заглядывают в глаза – то ждут от властей каких-то подвохов, заговоров и всячески демонизируют власть, то при всяком удобном случае торопятся показать свою полезность, политизируют врагов, действительных или мнимых, чтобы придать вес своим домашним интригам. Шум вокруг социологического факультета МГУ подогревается статусом главного вуза страны, купающегося в лучах славы и близости к власти и бюджету – и мне не по душе это странное главенство. Такая позиция вуза, факультета делает своим заложником всякого, кто окажется под его сенью – раз главный российский вуз, так и исконную русскую социологию надо отстаивать и продвигать, и почти что обязан вещать от лица всех русских социологов о православной духовности, третьем Риме, внешних врагах. Тут следует ясно разделить вещи, которые порой смешиваются – передовое образование по социологии в МГУ развивать нужно, а вот бороться за величие, закрепление первенства в сфере регламентации образования за МГУ или каким-либо другим вузом – будь то ГУ-ВШЭ, РГГУ, СпбГУ или что-то еще – совершенно пустая затея, которая на пользу дела не пойдет.
3. На ваш взгляд, почему проблема плагиата, затронутая студентами, не стала предметом профессиональных дискуссий последних лет? По вашим сведениям, насколько и в каких формах распространена практика плагиата в российских социальных науках? Какими способами эту проблему можно решать?
Сразу же уточню, чтобы вопрос читался более однозначно – студенты затронули проблему плагиата, но проблема эта не только студентами подмечена и не впервые обсуждается. Периодически вспыхивают скандалы, связанные с заимствованиями, они возникали и задолго до обсуждаемых событий, не сомневаюсь, что продолжаться и в дальнейшем. Понятно, почему в полемике возник этот сюжет, обращение к нему направлено на подрыв позиций администрации социологического факультета – но только в глазах той части публики и академического сообщества, которые считают, что плагиат является серьезным нарушением профессиональной этики. Но у меня есть ощущение, что сейчас таких людей не большинство – вот это еще большая проблема. Не хотелось бы излишне драматизировать ситуацию, все-таки плагиат остается маргинальной практикой, но его отторжение не интегрировано в шкалу ценностей среднестатистического преподавателя и научного работника так крепко, как этого хотелось бв. Во-первых, проблема должна быть наконец признана в качестве таковой администрацией вузов, научных центров и сообществом в целом – и некоторые сдвиги в этом направлении уже наблюдаются в ряде вузов. Во-вторых, работа по изгнанию плагиата с научной сцены должна быть комплексной и вестись широким фронтом – преподавателями, коллективами, администрацией, начиная со студенческой скамьи и кончая редакциями научных журналов, книжных издательств, диссертационными советами. Мер по борьбе с плагиатом на институциональном уровне немало, они, в общем-то, известны, напомню лишь некоторые: постоянная разъяснительная работа со студентами со стороны администрации и сотрудников кафедр, сдача письменных работ студентами как в бумажном, так и в электронном виде на сервер кафедры (так легче искать плагиат), четкая работа по отслеживанию нарушений студентами, аспирантами авторских прав (обычно эта работа делается преподавателями, проверяющими письменные работы), неотвратимые санкции за допущенные проступки, создание этических комиссий при факультетах и научных центрах, развитие учебной дисциплины «Академическое письмо», дальнейшее развитие института рецензирования в журналах и издательствах, превращение рецензирования из проформы в работающий критический инструмент.
4. Как вы оцениваете действия студентов и коллег-социологов в ситуации конфликта? Повлияло ли развитие конфликта на ваше представление о российской социологии, о коллегах? Могли бы вы кратко сформулировать свои впечатления?
Это непростая тема, тут много каких-то личностных оценок возникает и я не уверен, что здесь уместно их раздавать. Первоначально все казалось просто – вот консерваторы на факультете МГУ, они препятствуют прогрессивному образованию, интеграции вуза в международное образовательное пространство, поддержав студентов мы можем способствовать изменениям. Потом все стало усложняться – стало ясно, что деление на консерваторов (тех, кто поддерживает существующее положение на социологическом факультете МГУ, и, как-то так совпало, поддерживает исторически обособленное развитие социологической науки в России) и на прогрессистов (тех, кто против социологического факультета как коммерческого и одновременно «патриотического» проекта) – это деление примитивно и не отражает всей сложности ситуации. Конфликт и несколько параллельный сюжет с созданием ССР только обозначили существовавшие задолго до того противоречия между разными интеллектуальными группами внутри социологии, сделали их видимыми. Причину этих противоречий можно найти и в различных типах жизненных стратегий, политических установках, характере вовлеченности в академическое сообщество, здесь проявились и различия в используемых ресурсах. Стало очевидным для всех и не только в профессиональном кругу, насколько неадекватными являются все эти разговоры о том, что можно заниматься этакой очищенной профессиональной социальной наукой, в которой политическая позиция может быть полностью элиминирована.
В целом произошло лишь подтверждение оценок и симпатий, сложившихся много ранее, в том числе и о масштабах социальной активности и решительности со стороны сообщества. Помню российский социологический конгресс в Петербурге, и затем – в Москве, там были сотни, если не тысячи людей, идентифицирующего себя с социологами. Но как только речь зашла о коллективной реакции на события, значимые и горячие для жизни профессионального сообщества, мы видим реакцию сравнительно небольшой группы людей в сравнительно небольшой промежуток времени. Может быть, широкая коллективная реакция просто имеет некоторую задержку и проявится в том или ином виде много позже? А может быть события в богатом и далеком МГУ кажутся для многих экзотическими причудами москвичей, не имеющих отношения к текущим проблемам их вузов? Или просто все дебаты технически были ограничены зоной распространения широкополосного Интернета, позволяющего оперативно следить за событиями и реагировать на них? Как не посмотри, это был пожар, поднятый на маленьком пятачке Рунета, сполохи которого изредка вылетали на страницы московских печатных СМИ, но быстро перестали являться для журналистов «информационным поводом», лишь вяло тлеют на страницах блогов.
Роль ребят из OD-Group здесь была ключевой. Я продолжаю поддерживать их социальную позицию и активизм, они открыто бросили вызов системе, стойко держатся, несмотря на все сопутствующие риски и проявили в этом противостоянии больше достоинства, чем многие из старших коллег, особенно тех, кто предпочел остаться в стороне или спрятать свою позицию в блогах. И технически было неплохо продумано - весь информационный шум умно модерировался Od-Group, но я иногда с сожалением наблюдал издержки этой тактики – для меня это выглядело как постоянная напряженная рефлексия о том, кто и что говорит об МГУ, соцфаке, о них лично, при этом сами цели борьбы отступали на второй план. Иногда складывается ощущение, что эти пресс-конференции, блоговые говорения и прочие фанфары создали опасные иллюзии у инициативной группы – относительно своей роли в трансформации социологического образования, личной непогрешимости, влиятельности.
Роль живых журналов во всей этой истории едва ли не ключевая – не зря я вижу интерес к изучению этого явления со стороны коллег (недавно прочитал чудесный анализ, сделанный петербургским ученым А.Н. Алексеевым). Блоги рассматривают уже чуть ли не как реакцию социологического сообщества, а это не совсем верно. Мне кажется, нужно все время помнить, что авторы наших живых журналов – еще и публика особенная, этакий способ проведения свободного времени, сетевая субкультура. Можно как-то понять психологию людей, которые освоили стиль и язык этого квази-публичного коммуникативного пространства – тут и желание быть причастным к большим делам, и нереализованные амбиции, незащищенные диссертации, незанятые должности, давние обиды, за которые можно расплатиться безопасным виртуальным образом, обругав инкогнито истинных и воображаемых виновников, можно горячо развенчивать авторитетных ученых, подменяя этой пустой болтовней нормальную академическую дискуссию и экспертизу на конференциях и страницах журналов. Это еще и способ потрепаться с душевно близкими приятелями, почувствовать поглаживания от таких же живущих в виртуале блоггеров, и нервические полуночные флеймы, полные взаимных упреков и колкостей, тянущиеся бесконечно. Индивидуальные атаки на чужаков подкрепляются стайными реакциями своих, разговоры о высоком прерываются заочным флиртом. Все это виртуально и довольно безопасно, хоть и на грани психопатологии. Соблазн вовлечься во флейм велик, сам ушел бы в виртуал и бесконечно искал бы горячие темы и комментировал, цеплялся за слова, искал острое словцо, если бы не непрерывная череда неотложных дел. Да и на личном уровне мне глубоко несимпатичны фигуры людей-псевдонимов-аватаров, стоящих на обочине, ерничающих и тыкающих пальцем в тех, кто искренне, не скрывая своего лица и имени, пытаются что-то изменить, проявляют открытую солидарность, пишут не только для своих, но для более широкого круга читателей, публично заявляют о своей точке зрения, берут на себя ответственность за свои заявления. Вроде и критика в блогах есть, и филиппики против власти и буржуазности, но определение «левые интеллектуалы» как-то мало подходят к этим персонажам, а «социальная критика» - это явно не про то, что они делают. Вспоминается мысль Ильфа и Петрова о большом и маленьком мирах: в большом мире люди достигли северных широт, совершают поступки, а в маленьком - придумали песню «Мне тепло с моей крошкой на Полюсе» и судачат, судачат, судачат...
Среди разочарований - вызывающие отторжение бесконечные поиски кукловодов, стоящих за спинами бунтовщиков с социологического факультета, глубокомысленное трындение пикейных жилетов про закулису и тайные пружины заговора, проплаченные отклики и корыстные интересы участников и тех, кто проявил с ними солидарность. Особенно грустно слышать это от людей, к которым ранее симпатию испытывал – но публичный конфликт на то и конфликт, что проясняет многое и по местам расставляет.
Еще один сюжет вызывает у меня сожаление - создание комиссии при Общественной палате стало абсолютно холостым выстрелом, имитацией отклика гражданского общества. Но тут не все так уж однозначно, если понимать, как невероятно трудно нащупать легитимные способы повлиять на ситуацию снизу, в отечественных условиях традиционно менявшуюся только окриком сверху. Считаю, что нужно продолжать думать о том, как развивать эти методы и повышать статус публичной экспертизы.
5. Как, на ваш взгляд, конфликт на социологическом факультете МГУ повлиял на ситуацию в социологии в целом, на состояние социальных наук? Как, на ваш взгляд, он отразился на преподавании социологии? На отношениях между преподавателями и студентами? На отношениях между коллегами?
Я бы не преувеличивал этого влияния на социальные науки, социологию, ее преподавание, отношения в сообществе, хотя представляется, что голоса против системы, и среди них явственно слышимый голос московских студентов, вместе с другими факторами составляют силу, движущую наш академический корабль в нужном направлении. Протесты подталкивают изменения, которые происходят слишком медленно, но я все-таки рассчитываю на то, что интеграция в мировое научное пространство неизбежна – хотим мы этого или не хотим, со всеми плюсами и минусами. Не сегодня, так завтра, может через поколение будут преодолены политические, языковые, культурные барьеры между Востоком и Западом, которые возводились многие годы, среди студентов, аспирантов, преподавателей повысится доля тех, кто может без труда говорить и читать на иностранных языках, ездить учиться, на стажировки, участвовать в международных форумах. В западных вузах будет больше наших коллег и у нас их количество возрастет. Кроме того, болонизация, широкополосный Интернет будут способствовать повышению проницаемости университетских стен новым учебным программам. Все это быстро подрывает изоляцию, монополию знания и власти в университетах, приближает момент, когда всякие разговоры о суверенной национальной социологии или эксклюзивном праве кого-то диктовать свои представления о единственно правильном образовании (от лица УМО или могущественного московского вуза – неважно) будут восприниматься как шутка. Конечно, никуда не денется специфика научной проблематики, наши отечественные темы, особые акценты в анализе, продиктованные традициями академической культуры – все это останется частью социологического образования, но вовлеченность в международное научное и образовательное пространство поможет интегрировать наш интеллектуальный поиск в общий корпус социального знания.
А вот то, что в отношениях с коллегами для меня стало важным - это проявления профессиональной солидарности со стороны людей, которые могут жить далеко, даже не знать друг друга лично, но ощущают свою ответственность за события и коллективную идентичность. Среди тех, кто выразил открытую солидарность со студентами МГУ я с удовольствием увидел людей, имеющих для меня высокий моральный авторитет, и я рад быть с ними на одной стороне. В нашем фрагментированном и индивидуализированном мире такое подкрепление дорогого стоит.
