Как становятся археологами? Какими качествами и знаниями должен обладать хороший археолог? Археологами рождаются или становятся? Об этом мы побеседовали с известным российским археологом, доктором исторических наук, в.н.с. Института истории материальной культуры РАН, профессором кафедры музееведения Санкт-Петербургского университета культуры и искусств (СПбГУКИ) Сергеем Васильевичем Белецким, продолжившим дело своего отца, выдающегося российского археолога Василия Дмитриевича Белецкого по раскопкам в г. Пскове и Псковской области. Интервью взяла Наталия Демина.
Подписи к фотографиям. На 1 фото - С.В. Белецкий, на 2 фото - В.Д. Белецкий (слева) и Г.П. Гроздилов на раскопках в Пскове (Фото М.И.Семенова, 1960 г.); 3 фото - Довмонтов Город. План-схема застройки 12-17 вв. (по результатам раскопок 1956-1990 гг.); 4 фото - Довмонтов город в процессе музеефикации (фото 1971 г.).
Почему ваш отец решил стать археологом?
В двух словах об этом не рассказать: это длинная история. Отец пришел в археологию сложным путем. Дед был профессиональным военным, так что судьба бросала семью из одного конца страны в другой – от Ленинграда до Дальнего Востока. Школу отец заканчивал во Владивостоке. Собирался поступать в Академию Художеств. Он рассказывал, что послал свои работы в Москву на творческий конкурс, и получил приглашение приехать для сдачи вступительных экзаменов. Поехал поступать, но по дороге понял, что жить в Москве будет не на что. Сошел с поезда в Иркутске и без подготовки поступил в Иркутский горный институт. Потом – зимняя финская война. Отец занимался лыжным спортом, был кандидатом в мастера. Поэтому под лозунгом «Комсомольцы-лыжники Сибири – на фронт!» был мобилизован. Вернулся в Иркутск с обмороженными ногами, но, слава Богу, живым. Потом – призыв в армию. Морская авиация (за плечами уже было несколько лет занятий в аэроклубе), стрелок-радист. Демобилизовался старшиной второй статьи в 1946 г.
Семья съехалась с разных концов страны в Саратов, и там отец поступил на Исторический факультет Саратовского Педагогического института. В студенческие годы проходил археологическую практику в экспедиции Павла Дмитриевича Степанова, принимал участие в раскопках городища Ош-Пандо. Окончил институт с отличием. Занимался серьезно историей России последней трети 19-го века, собирался писать диссертацию по теме «Наглядные пособия на уроках истории». Поехал в Ленинград поступать в аспирантуру. Но не было набора по избранной теме. Предложили поехать на раскопки Саркела – Белой Вежи в Волго-Донскую экспедицию. Руководителем этой экспедиции был профессор Ленинградского университета Михаил Илларионович Артамонов. И встреча с Артамоновым определила всю дальнейшую судьбу. После первого же сезона работ в Саркеле отец начал работать в Ленинградском отделении Института истории материальной культуры АН СССР (нынешний ИИМК РАН), под руководством Артамонова начал работать над диссертацией. Затем вместе с Артамоновым перешел из Академии наук в Эрмитаж, закончил эрмитажную аспирантуру. И – проработал в Эрмитаже почти полвека. Так что путь отца в археологию был не простым.
Почему Василий Дмитриевич занялся именно раскопками в Пскове?
Да, в общем, почти что случайно. Нет, скорее, промысел Божий. Начинал отец занятия археологией с хазарской проблематики – с материалов раскопок Волго-Донской экспедиции, защитил кандидатскую диссертацию по теме «Жилища Саркела – Белой Вежи». В 1957 г. он даже ходил разведками по дельте Волги – искал город Итиль, столицу хазарского каганата. Но в 1955 г. Михаил Илларионович Артамонов, который был тогда директором Государственного Эрмитажа, командировал отца в Псков, в помощь Григорию Павловичу Гроздилову, возглавлявшему Псковскую археологическую экспедицию Эрмитажа. Григорий Павлович («Гришуня», как его называли и ровесники, и, за глаза, младшие коллеги) – один из старейших сотрудников Отдела истории первобытной культуры Эрмитажа – был превосходный археолог-полевик, прекрасный раскопщик. Отец многому научился, работая на раскопках в Пскове вместе с Гроздиловым (фото). А после кончины Григория Павловича (1962) отец возглавил Псковскую археологическую экспедицию Эрмитажа и руководил этой экспедицией на протяжении трех десятилетий.
Каковы наиболее интересные научные результаты, полученные Василием Дмитриевичем?
Создание по результатам многолетних раскопок отца в центре современного города Пскова музея под открытым небом – «Довмонтова города». Это – сравнительно небольшая часть Псковской крепости (1,5 га), примыкающая с юга к Крому – детинцу Псковского кремля. По сведениям письменных источников и по изображениям на иконах и планах города было давно известно, что здесь в XII-XVI вв. находилось более десятка каменных храмов, а также гражданские постройки. В литературе высказывались самые разнообразные мнения об этом «загадочном придатке к Псковскому кремлю».
Но только после многолетних раскопок, начатых в 1956 г. и продолжавшихся вплоть до начала 1990-х гг., споры о «феномене Довмонтова города» приобрели прочную научную основу. За годы раскопок были открыты фундаменты и руины 11 каменных храмов, пяти гражданских построек, исследованы многочисленные погребения на прицерковных кладбищах, фундаменты крепостных стен и Святых ворот. В двух храмах на стенах обнаружены фрески XIV в., причем в храме № 9 живописное убранство сохранилось на высоту почти 4 м от пола. Фактически, каждый полевой сезон приносил новые, порой – сенсационные открытия. Такие, например, как клейма с изображением княжеских знаков XII-го в. на кирпичах из храма № 5 (ц. Дмитрия Солунского), фресковая живопись XIV-го века в храмах № 1 и № 9 или остатки архива второй половины XV – начала XIV вв., обнаруженные в одной из гражданских построек.
К началу 1990-х годов территория Довмонтова города была археологически исследована почти полностью. Музеефикация открытых раскопками фундаментов и руин проводилась параллельно с раскопками, и сейчас в центре Пскова существует музей под открытым небом, который, фактически, стал памятником отцу еще при его жизни. Кстати, именно за многолетние археологические исследования Довмонтова города отец в 1995 г. был избран Почетным гражданином Пскова. Сейчас отцовские медаль и удостоверение Почетного гражданина Пскова № 1 хранятся в Отделе нумизматики Государственного Эрмитажа.
Почему вы стали археологом? Были ли у вас сомнения относительно того, заниматься наукой или нет, заниматься археологией или пойти другим путем? В каком возрасте вы впервые приняли участие в археологических раскопках?
Ну, как вы понимаете, об археологии я узнал задолго до того, как первый раз побывал в экспедиции. То, что папа – археолог и уезжает каждое лето в экспедицию, я знал, наверное, всегда, во всяком случае – сколько себя помню. Но понял, что значит работать археологом, наверное года в три-четыре: в 1956-1957 гг. папа брал меня с собой в Эрмитажные кладовые, где хранились материалы из раскопок Саркела и где он работал над диссертацией. Он сидел за письменным столом, обложившись книгами, дневниками и чертежами, а мне поручал (надо же было чем-то ребенка занять!) важное и ответственное дело – подбирать друг к другу по изломам фрагменты разбитых глиняных сосудов. А если мне удавалось черепки подобрать, отец разрешал их склеивать. Это было очень интересно. А еще на стеллажах я тогда же увидел человеческие черепа, и отец рассказал мне, что это – кости древних людей, найденные при раскопках.
С черепами из раскопок некрополя Саркела, кстати говоря, был связан один забавный случай. В 1958 г., когда мне было пять лет, мама привела меня в Эрмитажную изостудию – в кружок рисования, которым руководил мамин «однокашник» по Академии художеств «дядя Костя» – Константин Александрович Кордобовский. Я знал, за какой конец держать кисточку, так что считал себя опытным художником. Но уже первое занятие не оставило никаких иллюзий. Все ребята были значительно старше меня (школьники, по крайней мере, второго-третьего класса и даже старше), и все рисовали как боги. А когда Кордобовский на одном из первых занятий дал тему «Парный портрет», мне очень захотелось убежать домой. Нет, мужчину-то нарисовать я еще мог. А вот нарисовать женщину, чтобы портрет получился парный – это была проблема. Правда, вышел из положения: нарисовал «Археолога и скелет, который он откопал» – чем не парный портрет? Кордобовский пришел в ужас от черепа, а потом, после моего объяснения, долго смеялся. Как рисовал и как объяснял смысл нарисованного – помню хорошо, а о реакции Кордобовского узнал уже много позднее, из рассказа мамы.
Первый раз отец взял меня с собой в экспедицию в 1962 г. Мне в том году исполнялось 9 лет. Конечно, говорить о каком-то моем участии в раскопках несерьезно – я был слишком мал, так что первые экспедиции – 1962, 63, 64 годы – прошли под знаком детских киноутренников в соседнем с Псковским кремлем кинотеатре «Октябрь», катания на фанерке, а чаще – просто на попе, с огромных земляных отвалов, залезания на стены Псковского кремля и в крепостные башни (за что, кстати говоря, получал справедливые нагоняи). Но мне также разрешалось копать лопатой, носить носилки с землей, считать и мыть найденные черепки. После окончания рабочего дня, вместе со всеми участниками экспедиции, я ходил купаться на реку Великую. А по вечерам в Поганкиных палатах 17-го в., где в те годы жила экспедиция, я играл с взрослыми в шахматы и в домино, слушал рассказы отца об экспедициях, вместе со всеми пел песни. И это было здорово.
Так что я с самого детства точно знал – буду археологом. Как папа.
Какую роль играет принадлежность к династии в археологии?
Такую же, как и принадлежность к династии артистов или цирковых актеров – возможность с самого детства знакомиться с азами профессии. Приучать меня к работе отец начал с 12 лет – с 1965 г. Он учил меня работать с нивелиром, выписывать полевые этикетки – паспорта находок, разбирать находки. Ну и, конечно, в течение рабочего дня я вместе со всеми копал лопатой, носил носилки, расчищал открывавшиеся в слое объекты ножом и кистью. В 1966 г. отец показал мне, как шифровать находки и вести полевую опись, в 1967 г. – учил меня рисовать керамику. Именно с того времени я твердо уяснил, что керамика – это азбука археологии. На всю жизнь запомнил фразу отца: «Не зная букв – не сложишь слово, не сложив слова – не прочитаешь фразу, не прочитаешь фразы – не поймешь текст». В 1968 г. мне было поручено вести фотофиксацию процесса раскопок, и тогда же я получил от отца подарок – свой первый в жизни собственный фотоаппарат. А в 1969 г. отец впервые поручил мне составление полного комплекта полевой документации по раскопу (дневники, чертежи, описи). Правда, мне в то лето уже исполнялось 16 лет – возраст вполне сознательный. Ну, а в 1970 г. я закончил школу и поступил на кафедру археологии Ленинградского университета. С этого времени началась уже систематическая подготовка к будущей профессии.
Кстати говоря, примерно так же, насколько я знаю, происходило знакомство с профессией и у моего московского коллеги, доктора исторических наук Игоря Кызласова, сына известного исследователя древностей Южной Сибири Леонида Романовича Кызласова. Так что, это очень важно – с самого раннего детства учиться азам будущей профессии у настоящего профессионала.
В своем кратком рассказе о себе на сайте Vkontakte.ru вы пишете «копал и копаю …» – очень похоже на то, как актеры говорят о своей работе: не играю, а «служу в театре». Археологами рождаются или становятся?
Конечно же, становятся. Археология – это такое же ремесло, как и любое другое. Плотник-профессионал с равным успехом может сделать скамейку, стол или табурет. Но он должен уметь работать рубанком и пилой, стамеской и долотом, забивать гвозди так, чтобы и гвоздь не погнуть, и молотком по пальцам не ударить. Это – азы ремесла. Тоже самое и с археологией: прежде чем начинать самостоятельные раскопки, археолог должен овладеть азами своего ремесла. А ремесло археолога сродни ремеслу хирурга – одно неверное, неумелое движение ножом может привести к гибели пациента. Дело в том, что археолог в процессе раскопок фактически уничтожает тот памятник, который изучает: вскрытый лопатами культурный слой повторно уже нельзя исследовать, так как в процессе раскопок все слои и прослойки перемешиваются, содержавшиеся в слое объекты (остатки построек, мостовые и т. п.) разрушаются, а находки извлекаются из слоя (то есть, из того исторического контекста, в котором они находились) и превращаются в музейные предметы. Таким образом, археолог должен так суметь зафиксировать все мельчайшие детали стратиграфии и планиграфии изученного раскопками памятника, чтобы любой профессионал, обратившийся через 50 или 100 лет к составленной во время раскопок полевой документации, мог полностью воссоздать весь процесс проведенных его предшественником исследований.
Когда я поступил в университет, профессор Артамонов, возглавлявший тогда кафедру археологии на Историческом факультете, собрал нашу группу, чтобы познакомиться с новыми студентами. Михаил Илларионович расспрашивал нас о том, в каких экспедициях мы бывали, какими научными темами предполагаем заниматься. А уже под конец разговора он произнес, обращаясь ко всем нам сразу, слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Прежде чем заняться археологией каждый из вас должен честно ответить самому себе на два вопроса: нужна ли Тебе археология и нужен ли Ты археологии. На первый вопрос вы уже ответили. А вот на второй вы будете отвечать всю жизнь».
Какими знаниями должен обладать профессиональный археолог? Сколько времени нужно учиться?
Археолог-профессионал должен уметь: рисовать, чертить, фотографировать, владеть основами реставрации и консервации предметов из металла, камня, глины, органических материалов (дерево, кожа, ткань, рог и кость и т.д.). Он должен знать основы антропологии, этнографии и языкознания, топографии и геодезии, четвертичной геологии, палеозоологии, математической статистики и комбинаторики. Археолог, изучающий древности исторических эпох (то есть того периода, от которого до нашего времени дошли письменные источники) должен быть не только хорошим историком, но также обладать знаниями в области вспомогательных исторических дисциплин (палеография, текстология, нумизматика, сфрагистика, геральдика и др.).
Кроме того, археолог-полевик, выезжающий каждый год в экспедицию, обязан быть грамотным экономистом, хорошим организатором, психологом и педагогом. Но, и это самое главное, археолог обязан «видеть землю», то есть – уметь прочитать по слоям и прослойкам процесс формирования культурного слоя – тех отложений земли, которые сформировались благодаря жизнедеятельности человека. Археолог учится основам своего ремесла пять лет в университете и всю жизнь в экспедициях, архивах, библиотеках и музеях.
Какие качества характера, интеллекта отличают, на ваш взгляд, идеального археолога?
Необходимо знание всей совокупности накопленных наукой фактов в той области, которую археолог избрал для своей научной деятельности, будь то древности эпохи палеолита или неолита, эпохи бронзы или раннего железа, античности или скифского времени, славяно-русской или позднесредневековой археологии (перечень этот можно продолжать). Важны широта эрудиции и умение сопоставлять сведения различных по своему происхождению источников. Археолог, как, впрочем, и любой исследователь, должен уметь отстаивать свое мнение, опираясь не на эмоции, а на логику изложения фактов и безупречную аргументацию. Но он должен находить в себе силы отказываться от собственных гипотез, если науке становятся известны новые факты, опровергающие эти гипотезы. Иными словами – археолог должен быть профессионалом в полном смысле этого слова. А, вообще-то, идеальных людей, так же как и идеальных археологов не бывает.
Есть ли у археологов профессиональные заболевания? Дают ли им за вредность молоко?
Болезни такие же, как и у большинства людей, профессиональная деятельность которых связана с работой в экспедициях – гастрит и язва желудка, ревматизм, радикулит, разнообразные артриты и артрозы. Молоко за вредность не дают.
Широко известен рассказ Агаты Кристи "Проклятие египетской гробницы" о загадочных смертях в лагере английских археологов, раскопавших гробницу фараона и потревоживших его покой. На Западе снято несколько фильмов о мстящих исследователям фараонах. Суеверны ли археологи? Существуют ли у археологов приметы, помогающие успеху дела: «встать утром с левой ноги», «не буду бриться, пока не найду» и пр.? Есть ли какие-то ритуалы начала раскопок, их завершения по типу существующего у киношников обычая «разбить блюдце и раздать всем участникам первого съемочного дня»?
Сам я человек не суеверный, и с суевериями в экспедициях никогда не сталкивался. Ритуал «начала раскопок» тоже никогда не наблюдал. Но вот свои неписанные законы и традиции существуют во многих экспедициях. Так, в большинстве известных мне экспедиций существует обряд «посвящения в археологи» тех, кто впервые принимал участие в раскопках – школьников, студентов-практикантов, иногда – всех тех, кто впервые приехал в эту экспедицию, независимо от того, бывал ли человек в экспедициях раньше. Единого сценария такого ритуала, естественно, не существует, но в каждой экспедиции сценарий посвящения из года в год повторяется. Проводят ритуал посвящения «старики» («ветераны», «офицеры», и т. п.; в разных экспедициях их называют по-разному), то есть те, кто из года в год приезжает в данную экспедицию. Обычно ритуал «посвящения» проводят в день археолога – 15 августа. В тех случаях, когда экспедиция завершает работы раньше этого дня, «посвящение» происходит накануне отъезда – во время «отвальной». Во многих экспедициях в последний день перед отъездом сжигают на костре изношенную обувь, в которой работали на раскопе.
Один из ваших девизов – «Я могу работать хоть с чёртом – было бы дело Божеское. Но я сам выбираю, с кем пить водку». Бывают ли во время археологических экспедиций проблемы нестыковки характеров, как в экипаже самолета? Бывает ли, что личные конфликты приводят к неудаче при раскопках?
Экспедиция – это всегда в какой-то степени экстрим. Люди с разными характерами и привычками оказываются на протяжении продолжительного времени (даже один месяц – это немало) в замкнутом пространстве полевого экспедиционного лагеря. Мелкие бытовые конфликты неизбежны, и одна из задач, стоящих перед руководителем экспедиции – сделать всё для того, чтобы из-за (воспользуюсь вашим определением) «нестыковки характеров» не пострадало дело. Именно поэтому руководитель экспедиции просто обязан быть хорошим психологом и педагогом. Экспедиция ведь практически всегда – разновозрастной коллектив, причем преобладает молодежь – студенты, старшеклассники. Но в тех экспедициях, которые работают из года в год на одних и тех же памятниках или в одних и тех же регионах, всегда есть своеобразное «ядро» – «ветераны», которые каждый год приезжают в экспедицию в свой отпуск. Именно «ветераны» являются, кстати говоря, носителями традиций, объединяющих участников экспедиции в единый коллектив. Но вот чего нет, так это «дедовщины»; во всяком случае, я никогда с этим не сталкивался сам и никогда не слышал об этом от коллег.
Серьезные конфликты в экспедициях бывают. Они связаны, чаще всего, с взаимоотношениями внутри «комсостава». Например, между руководителем экспедиции и руководителем одного из отрядов этой экспедиции или же между руководителями отрядов. Если конфликт серьезный и затяжной, то он действительно может сильно помешать нормальной работе. В таких случаях единственно верным решением является выведение отряда из состава экспедиции и придание этому отряду самостоятельного научно-административного статуса. Согласитесь – лучше жить в разных домах и ходить друг к другу гости, чем существовать в одной коммунальной квартире и конфликтовать из-за очередности посещения мест общего пользования. Но такие случаи единичны: в моей собственной практике были один-два подобных случая за почти четыре десятилетия профессиональной деятельности.
Мелкие, локальные «нестыковки характеров» случаются чаще. Но они, как правило, работе в целом не мешают. Все же понимают, что нормальная рабочая атмосфера в экспедиции – это половина успеха. А «пить водку», то есть – переходить от чисто служебных отношений к приятельским никто никого не заставляет. Так, в середине 80-х годов в большую комплексную академическую экспедицию, в которой работал в те годы и я, несколько лет подряд приезжала из Москвы пожилая дама, специалист в достаточно узкой области, смежной с археологией. В период межсезонья с некоторыми из участников экспедиции она могла месяцами не разговаривать и даже не здороваться. Однако это не мешало ей работать в составе экспедиции, изучать находки, собранные во время раскопок. Работать бок о бок с ней, профессионалом высочайшего класса, было одно удовольствие. Ну, а «водку пили» отдельно.
Опишите, пожалуйста, обычный рабочий день археолога на раскопках: когда встаете? Сколько работаете? Во сколько ложитесь?
В разных экспедициях рабочий день организован по-разному. Я могу, естественно, говорить только о тех экспедициях, в которых работал сам. Основные по объему работы – земляные, поэтому все участники экспедиции большую часть времени являются, прежде всего, землекопами. При этом землекопы работают не только лопатами, но также и мелким инструментом – ножами, совками, кистями. Чертежники – чертят, художники – рисуют, лаборанты – фиксируют находки, ведут полевые дневники. Важен принцип взаимозаменяемости – все участники маленьких экспедиций не только должны уметь копать и расчищать, но также и чертить, нивелировать, фиксировать и разбирать находки, вести описи и дневники. В маленьких экспедициях (5-10 человек) подъем в 7 часов утра (в 6 часов для дежурных, которые готовят завтрак). Работа обычно ведется в течение всего светового дня, с «перекурами» и перерывами на еду и купание.
В больших экспедициях (30-40 человек и более) организация рабочего дня в большей степени регламентирована. Практиканты и волонтеры (чаще всего – школьники и студенты) работают на раскопе от 4-6 часов (школьники) до 7 часов (студенты) «Кадры», естественно, работают столько, сколько нужно, чаще всего – весь световой день. Для землекопов на раскопе обычный график – 45 минут работа и 15 минут – отдых. Часто дневная жара не дает возможности полноценно работать. В таких случаях рабочий день делится на две части – до и после жары: на самые жаркие часы работы на раскопе приостанавливаются и устраивается своеобразная сиеста.
В маленьких экспедициях отбоя как такового нет, но есть правило: сколько бы ты не сидел у костра, подъем обязателен для всех, при этом на качестве работы не должно отражаться то, что накануне пели песни у костра почти до утра. В больших экспедициях, в которых к тому же преобладают школьники и студенты, отбой в 11 вечера. Но реально большая часть ребят расползается по палаткам где-то к полуночи.
Сильно ли изменилась полевая работа археолога начала XX-го века от начала XXI-го века? Есть ли какие-то технические новации?
Изменилось очень многое. Но, главным образом, в отношении фиксации процесса раскопок. Основные же орудия труда на раскопках остались прежними – лопата, нож и кисть.
Каковы, на ваш взгляд, наиболее крупные археологические центры России?
Ну, прежде всего, это академические и университетские центры России – Санкт-Петербург и Москва. В значительной степени это обусловлено тем, что в обеих столицах есть первоклассные библиотеки и архивы, а также музеи с их огромными хранилищами археологических находок, собиравшимися на протяжении многих десятилетий и даже столетий (с начала 18-го века). Не менее важно и то, что именно в Москве и Петербурге традиционно сосредоточено значительное число археологов, сложились полноценные археологические школы. Это дает возможность регулярного обмена мнениями, информацией, то есть – полноценного общения между профессионалами. В иные дни приходится выбирать – идти ли на обсуждение интересного научного доклада в Университет, в Эрмитаж или в Институт истории материальной культуры. Но сильные группы археологов-профессионалов сформировались во многих городах России – таких как Новосибирск, Казань, Новгород, Псков, Пермь, Ижевск, Кемерово, Краснодар, Самара… Список этот можно продолжать.
Каково состояние археологии как науки в России? Находится ли она в кризисе или же процветает? Приходит ли на смену талантливая молодежь?
Это очень больной вопрос. В академических институтах средний возраст сотрудников приблизился к 50-ти, а 30-35-летние продолжают считаться «молодыми». Сейчас происходит самое страшное, что может быть в науке – утрачивается связь поколений. При этом, способные молодые ребята есть. Но у них, к сожалению, есть мало возможностей продолжать занятия наукой, начатые еще в студенческие годы. В академических институтах идет тотальное сокращение, утрачиваются целые направления в науке. Играет свою отрицательную роль крайне низкая – ниже прожиточного минимума! – зарплата в академических институтах у сотрудников, не имеющих ученой степени, а именно такими являются выпускники вузов, только-только защитившие диплом. Научная деятельность в музеях не только не поощряется, но, напротив, административно искореняется. Так что будущее науки в нашей стране и будущее археологии, в частности, не вызывают у меня оптимизма.
