Михаила Леоновича Гаспарова нет с нами уже три года, а я все не могу привыкнуть к тому, что о нем приходится писать в прошедшем времени: «ценил», «предпочитал», «уверял». Может быть, именно поэтому мне так дорога книга его писем «Ваш М.Г.» - она позволяет как бы услышать его интонации, вспомнить его грустную самоиронию.
С М.Л. мы были знакомы только как коллеги, но столь давно, что я даже не помню, при каких обстоятельствах это знакомство произошло. Я привычно смотрела на него снизу вверх и всегда полагала его старшим – поэтому была немало удивлена, узнав, что он моложе меня на четыре года.
Именно с позиции младшей в 1986 году я, весьма робея, пригласила его участвовать в «Круглом столе по лингвистике и филологии» в журнале «Знание - сила». Редакция отвела мне роль организатора этого действа как постоянному в те годы автору журнала. Я считала, что не следует М.Л. беспокоить, потому что он слишком занят, – но он пришел. Более того – через много лет он упоминал эту встречу в письме к Марии-Луизе Ботт, рекомендуя ей мою книгу «О нас – наискосок» (1997).
В томике, любовно и тщательно изданном «Новым издательством» (М., 2008), собраны письма М.Л. Гаспарова трем адресатам – Н.В.Брагинской, И.Ю.Подгаецкой и Н.С.Автономовой.
При известной общности доминирующих настроений и свойственному М.Л. постоянному и неподдельному самоумалению, эти письма столь же различны, сколь различны их адресаты.
Н.В.Брагинская – вначале ученица, позже коллега и собрат по занятиям классической филологией; И.Ю.Подгаецкая – некогда просто однокурсница и коллега, а в период написания писем – соавтор и счастливо обретенный близкий друг; наконец, Н.С.Автономова – племянница М.Л., которая росла у него на глазах, и в чьей жизни он постоянно участвовал.
М.Л. впервые написал Н.В.Брагинской в 1972 году, когда она только начинала свою работу в науке. Письма долгое время были главной формой их общения – вначале коллегиального, позже – дружеского. Интенсивность переписки поддерживалась и тем, что у Брагинской много лет не было телефона. Помню, как в начале 80-х она жестом показала мне, сколько писем Гаспарова у нее накопилось – получалось то-то вроде трети большого каталожного ящика.
При всей уважительности и даже рыцарственности тона – до поры это письма старшего коллеги, озабоченного (особенно – в первые годы) будущим своей фактической ученицы. М.Л. советует – но осторожно; не всегда соглашается – но допускает, что он, быть может, не вполне прав, постоянно оставляя за своей собеседницей право выбора из многих возможностей. Позже это уже письма друга и непосредственного товарища по работе, всегда сердечные, всегда отражающие нежелание обеспокоить адресата – даже когда М.Л. сообщает о перенесенной им тяжелой операции. И последнее из приведенных в книге писем, датированное 2002 г., – казалось бы, деловая записка. Но и здесь М.Л.делает характерное для него замечание «в скобках»: «Простите, что советуюсь именно с Вами; я боюсь, что другие не поймут» (С. 104).
При этом Гаспаров без обиняков высказывал то, что считал важным донести до собеседника. На с. 24 читаем его замечательное по тонкости суждение о сути таланта О.М.Фрейденберг :
«Мне кажется, что «творческий» и «исследовательский» – это два заведомо несхожие человеческие склада: О.Ф. явно была человеком творческим, но по каким-то обстоятельствам не могла создавать ни поэм, ни статуй, ни симфоний, и материалом имела только собственную жизнь и классическую филологию. С ними она и стала обращаться как скульптор с мрамором, сопротивляющимся ее идее».
Михаил Леонович не был бы самим собой, если бы к сказанному выше не добавил: «Я пишу Вам об этом с робостью, потому что чувствую, что в Вас есть что-то общее с О.Ф. и что Вы склонны с ней самоотождествляться, но пишу все же с тем безмерным уважением и приязнью, о которых Вы знаете» (С. 24, 26).
Вторая «связка» писем Гаспарова охватывает одиннадцать лет – с 1990 по 2001; адресованы эти письма Ирине Юрьевне Подгаецкой, филологу и близкому другу последних лет жизни М.Л. Некоторые фрагменты этих писем нам знакомы по «Записям и выпискам» - в особенности это касается необычайно выразительных описаний архитектуры и городских пейзажей – преимущественно европейских.
Там, где сложившиеся стереотипы восприятия предписывают непременно восхищаться, Гаспаров нередко видит чрезмерность или переуплотненность; у него собор может быть надменным, понурым, чванливым; Канал Гранде описывается как напоминающий московский водоотводный канал. «Красоты», многажды описанные в поэзии и прозе, для умонастроения Гаспарова оказываются не более значимыми, чем любая застройка, мимо которой приходится проходить ежедневно, идя в университет или библиотеку.
Сколь, однако, выразительны эти иронические описания - ср., например: «Тяжеловерхий романский собор сросся из нескольких церквей и похож на темную коммунальную квартиру четырех святых» (С. 147). Гаспарова легко поймет тот, кто испытал жестокий контраст между «обязанностью» попав, допустим, в Венецию, пребывать в состоянии восторга, в то время как внутренняя жизнь идет по собственным, нередко трагическим законам, и эта дисгармония смягчается лишь возможностью открыть душу близкому человеку.
Борьба с собой отнимала у М.Л. много душевных сил. В письмах И.Ю.Подгаецкой он не скрывает этого, постоянно упоминая свою неудовлетворенность объемом проделанной работы и пеняя себе буквально за каждые двадцать минут, не использованных «по назначению».
Давно замечено, что поздние дружбы возникают как бы случайно, но тем более они глубоки и взаимно необходимы. Гаспаров и Подгаецкая были однокурсниками по филфаку МГУ, а позже работали в соседних отделах ИМЛИ, но оставались всего лишь коллегами – пока в недрах ИМЛИ не возник проект академических изданий Мандельштама и Пастернака. Издание Мандельштама М.Л. должен был осуществить вместе с Аверинцевым, Пастернака – вместе с Ириной Юрьевной.
Открытость, способность к глубокому общению и вчувствованию в Другого была соприродна Ирине Юрьевне, дана ей изначально как дар, и столь замкнутый Михаил Леонович принял этот дар с полнотой, которую я назвала бы трагической радостью. Не случайно он выбирает для концовок своих писем к И.Ю. армянское выражение ко цават танем, что означает «пусть я возьму твою боль».
Именно в письмах к Подгаецкой Гаспаров не раз упоминает о мучительных депрессиях, которые его преследовали, и об ощущении «догорания» жизни. Одновременно как раз в этих письмах Гаспаров дает волю своему дару литератора. И появляются маленькие шедевры. Например: «Бродский, откинувшись на диване располневшим неврастеническим демоном»; или «стены густо засижены картинками на все вкусы: Благовещенье с архангелом на цыпочках…» И таких фрагментов много именно в этих письмах: полюбившиеся нам. «Записи и выписки» сходны с письмами к Подгаецкой не только тем, что некоторые фрагменты из писем там непосредственно присутствуют, но и разнообразием тем и лиц, особым юмором и каким-то внутренним светом.
Третий адресат писем Гаспарова – его племянница Н.С.Автономова, известный специалист по французской философии. Письма эти адресованы преимущественно в Париж, где Автономова преподавала и работала над переводами Фуко, Деррида и других «французов». Благодаря ее усилиям мы можем обращаться к русскому изданию знаменитого «Словаря по психоанализу» Лапланша и Понталиса - из писем Гаспарова видно, какой кусок жизни был Наталией Сергеевной в эту работу вложен – может быть, следовало бы сказать, пожертвован…
Это наиболее личные письма – в них М.Л. часто пишет о том, что ощущает этот период своей жизни как завершающий (а это начало 90-х и впереди не только «Записи и выписки», но и публикация давно написанной «Занимательной Греции»). Пафос и «нерв» этих писем (для читателя) – это настойчивое стремление М.Л. помочь своей племяннице в ее весьма нелегкой жизни.
Наталия Сергеевна, живя в Париже, имела большую преподавательскую нагрузку, в Москве тем временем кончала школу ее подрастающая дочь, будущее было весьма неопределенным, а в жизнеустройстве Н.С. должна была полагаться только на собственные силы. А ведь без полной погруженности в «материю» французских теорий был бы просто невозможен перевод трудов Фуко, упомянутого выше «Словаря» и уж тем более – Деррида, к «Грамматологии» которого Автономовой пришлось написать вводную статью на сто страниц – т.е. небольшую книгу.
Я познакомилась с Натальей Сергеевной на каком-то московском конгрессе в начале 90-х. Она выразила желание поговорить со мной подробнее, так что на следующий день мы провели несколько часов за чаем в нашей кухне. Я запомнила не содержание беседы, а ее тональность – Н.С. мне показалась человеком скорее закрытым, но как бы не по своей воле, а потому что жизнь слишком трудна, чтобы вообще рассчитывать на чье-то понимание.
Несомненно, участие М.Л. в ее жизни для Наталии Сергеевны значило очень много – ведь оно происходило всегда «поверх барьеров» - М.Л.не слишком уважал «французов» и без почтения относился к психоаналитическим материям, но постоянно искал для Н.С. книги, которые были бы ей полезны, поддерживал ее душевно в разных эмоциональных коллизиях, связанных с трудностями в работе, с перегрузкой и плохим самочувствием, с общением с подрастающей дочерью, с тревогами о будущем.
Упоминая, что он ощущает этот период своей жизни как последний, М.Л. отмечает, что «удавшихся жизней (если смотреть изнутри) не бывает» - но тем важнее продолжать работать и сопротивляться обстоятельствам. Отсюда его призыв «Выживи, пожалуйста, и я тоже постараюсь»…
В заключение – несколько слов о самом издании.
Ирина Юрьевна Подгаецкая, крайне обеспокоенная в 2000 г. болезнью М.Л. и перенесенной им операцией, в октябре 2002 сгорела от скоротечного рака. Предисловие к обращенным к ней письмам М.Л. написано Константином Поливановым, а комментарии к ним – редколлегией: Еленой Шумиловой, Хенриком Бараном и Константином Поливановым. Это образцовый филологический комментарий.
Письма Михаила Леоновича к Н.В.Брагинской и к Н.С.Автономовой прокомментированы адресатами. При выдержанной общности оформления, комментарии эти – своего рода автопортреты. Н.В.Брагинская комментирует адресованные ей письма так же, как она комментирует научные тексты, периодически поддаваясь (как может вообразить читатель) искушению как можно более полно высказаться о предмете. Н.С.Автономова завершает подборку писем М.Л. текстом, озаглавленным «Заключение: персонажи и сюжеты». По существу, это большая научная статья, раскрывающая позиции М.Л. Гаспарова по отношению к современным французским философам, к психиатрии и к психоаналитическим теориям, как они интерпретируются во французской традиции.
Редколлегии, несомненно, делает честь свобода, предоставленная Н.В.Брагинской и Н.С.Автономовой как адресатам Гаспарова – читатель сам достроит образ эпохи и действующих лиц.
Особую благодарность хочется адресовать Елене Петровне Шумиловой – составителю книги, без усилий которой это издание вообще едва ли бы состоялось. Елена Петровна много лет была ученым секретарем ИВГИ, где работал Михаил Леонович. Я не связана с ИВГИ никакими служебными отношениями, но при этом постоянно слышала от разных своих близких и дальних знакомых, коллег и друзей слова признательности, обращенные к Лене Шумиловой. Михаил Леонович особенно нуждался в ее внимании и помощи – и она сделала для него все возможное - и невозможное тоже.
См. также:
