Издательство «Новое литературное обозрение» выпустило в серии «Historia Rossica» книгу Кэтрин Пикеринг Антоновой «Господа Чихачёвы. Мир поместного дворянства в николаевской России» (перевод М. Семиколенных, научный редактор С. Антонов).
Наши представления о том, как жили русские дворяне XIX века, во многом сформированы чтением классики художественной литературы — от И. С. Тургенева до М. Е. Салтыкова-Щедрина. Микроисторическое исследование Кэтрин Пикеринг Антоновой позволяет узнать о повседневной жизни дворян из первых уст. На основе уникальных архивных материалов в книге воссозданы быт и мировоззрение провинциального среднепоместного семейства второй четверти XIX века. В центре внимания — семья жителя Владимирской губернии, мецената и благотворителя Андрея Чихачёва. Документы его архива наполнены заботами о хозяйстве и детях, тревогами об урожае, здоровье, судебных тяжбах с соседями и отношениях с крепостными крестьянами.
Анализируя эти материалы, автор раскрывает представления о власти и личности, обществе и вере, просвещении и романтизме, описывает круг общения Чихачёвых и показывает, как понятия и ключевые идеи эпохи распространялись и приживались в условиях российской провинции. В частности, «мужские» и «женские» гендерные роли, присущие господствовавшей в XIX веке идеологии домашней жизни, могли меняться местами (отец семейства занимался воспитанием детей, мать управляла финансами и крестьянами), а консервативные и либеральные идеи — мирно сосуществовать в сознании помещиков средней руки. Кэтрин Пикеринг Антонова — специалист по российской истории, преподаватель Куинс-колледжа Городского университета Нью-Йорка.
Предлагаемый отрывок взят из главы, в которой описывается воспитание и обучение Андреем Чихачёвым своих детей. В онлайн-публикации опущены подстрочные примечания. Упомянутые в тексте «почтовые сношения» — своеобразная ежедневная переписка между семьей Андрея Чихачёва и живущей по соседству семьей его шурина Якова Чернавина, сохраненная в семейном архиве.
В написанной много лет спустя статье Андрей подробно описывает игру в «географическое лото», изобретенную им, когда дети были слишком малы, чтобы выучить названия различных мест, расположенных во всех населенных областях России. Для начала Андрей начертил упрощенную карту, положив на чистый лист бумаги настоящую карту уезда и отметив булавками самые важные приходы или села. Затем он соединил эти пункты прямыми линиями. Согласно Андрею, «цель игры <…> в том, чтобы объехать весь уезд, и кто первый из играющих это совершит, тот выигрывает». Для игры использовались игральные кости и «маленьк[ие] шашечк[и] вроде лото», отмечавшие, кто где находился, так как путешествие можно было начинать «с произвольного места». Особое значение придавалось точности карты («подписи сёл должны быть надписаны четко и безошибочно»), а также свободе ребенка во время игры, что позволяло, забавляясь, незаметно выучить названия различных мест («каждый из них, стараясь по очереди выбросить косточками наибольшее число очков, чтобы скорее объехать уезд, будет как бы самостоятельным действователем, и проезжая села, затвердит их название и самую их местность»).
Описанным здесь методом в относящихся к 1830-м годам записных книжках Андрея были схематично нарисованы две карты, так что можно с уверенностью говорить, что дети Андрея и в самом деле играли в описанную им впоследствии игру. Андрей также упоминал более традиционные уроки местной географии. Например, в дневнике 1831 года он записал, что уделил время изучению географического положения Владимирской губернии и соседних местностей: «Наталья Ивановна поехала в Чернцы; а я с детьми остался дома. Географическое положение Владимирской губернии и сопредельных с нею».
Андрей не был одинок в своем внимании к изучению родных мест. Считается, что особое «чувство родины», формировавшееся в России XVIII века, является результатом усвоения передовых научных методов. Распространявшиеся идеи Просвещения побуждали к изучению географии (которая понималась в широком смысле: не только как наука о физических особенностях местности, но также и изучение нравов и обычаев ее жителей). Мода на занятия географией была тесно связана с понятием патриотизма. Как писал Андрей: «Игра эта, нет никакого сомнения, детям полюбится и послужит самым первым и верным основанием к изучению, а следовательно, и люблению своего уезда». Такие писатели, как Радищев, Державин и Карамзин, разделяли страсть Андрея к географии, так же, как и он, тесно связывая ее с понятиями самости и гражданского долга. Источником, который Андрей использовал при создании своей игры, вполне мог быть написанный в 1785 году рассказ Николая Новикова, где дети играют в «карты», используя планы местности и иную информацию этого рода. А в 1850 году Андрей ссылается на «старую книгу» под названием «Географический словарь Российского государства» (Л. М. Максимович) — шеститомный справочник, напечатанный в Москве в конце XVIII века и переизданный в 1809 году.
Мода на географию среди российских помещиков выражалась в любви не только к справочникам, но и к губернским атласам: увлечение, которое позднее разделил и Андрей. Во время кампании за издание справочника, посвященного его собственному Ковровскому уезду, он писал, что хотел бы включить туда часть данных, на протяжении многих лет собиравшихся им в его личных записных книжках. Хотя этот проект и не увенчался успехом, Андрей заручился моральной поддержкой многих своих читателей. Как и провинциальные атласы предыдущего поколения, проект Андрея был основан на том, что историк Уиллард Сандерленд называет «тройственным союзом губернии (в данном случае уезда. — Примеч. авт.), точности и полезности». Андрей полагал, что изучение географии является подходящим методом воспитания в детях чувства патриотизма и сентиментальной привязанности к родине, одновременно обучающим их основам научного мышления — точности в обращении с фактами и умению их систематизировать. Эти принципы были очень дороги сердцу Андрея. Тому есть множество свидетельств в его дневниках и записных книжках, полных, с одной стороны, сентиментальных признаний в любви к русской сельской жизни, а с другой — в высшей степени систематических записей обо всем на свете: от соотношения отсутствующих и проживающих в своих имениях помещиков Ковровского уезда до количества шагов от садовой калитки до колодца. Страсть, которую они с Яковом разделяли, к характерному для эпохи Просвещения собиранию сведений выходила далеко за рамки географии. Записные книжки Якова отличались тем, что были организованы как справочники: с прорезным алфавитным указателем на полях страниц. Одну из своих записных книжек он озаглавил следующим образом: «Agenda, или Моя Берёзовская энциклопедия», — и внес в нее все свои имения, крестьян и книги, переводные таблицы температур, календарь Великой французской революции, римские числа вплоть до миллиона, широту и долготу всех известных им деревень и городов, а также расстояния от Берёзовика до всех крупных городов мира (таким образом, сделав эту деревню сердцем своей Вселенной).
Помимо географии и более общего знакомства с просвещенческим энциклопедизмом, в учебе Алексея до и после того, как он покинул родной дом, особое место занимали иностранные языки («Я занимался с учителем чтением француского, немецкого и латинского по книге "Наказ" Императрицы Екатерины второй»). Андрей был его первым учителем французского («Присел в гостиной на диван, задав Алеше урок из француск. разговоров»), и предложения для тренировки в тетради Алексея с французскими упражнениями были составлены именно им. Французский Андрея был далек от совершенства, но он мог читать на этом языке, делать краткие заметки на нем в «почтовых сношениях» и при случае старался заучить каждое новое слово.
Другие иностранные языки Андрей знал лишь поверхностно, и документы свидетельствуют, что в доме то и дело появлялись наемные учителя немецкого и латыни. Судя по их именам, большинство этих наставников (а может быть, и все они) были русскими, и по меньшей мере один из них был семинаристом из Владимира. Учителя-иностранцы были дороги; даже плата за услуги ученика местной семинарии ложилась тяжким бременем на бюджет Чихачёвых. То, что они шли на эти расходы и находили учителей для обоих детей, сына и дочери, а также то, что позднее Андрей ожидал такого же поведения от читателей своих статей, позволяет предположить, что дети провинциальных помещиков, возможно, имели более широкий доступ к изучению гораздо большего количества предметов, чем можно было бы ожидать от такой достаточно удаленной от больших городов местности. Это также показывает, что семьи, подобные Чихачёвым, готовы были мириться с финансовыми трудностями, чтобы дать детям более разностороннее образование вдали от столиц, и значит, знание иностранных языков было важнейшим компонентом качественного образования.
Чихачёвы также пользовались теми источниками знаний, что были у них под рукой. Андрей не только занимался с детьми французским, но и следил за тем, как и что они пишут, хотя складывается впечатление, что здесь его участие сводилось к контролю над почерком и обучению вежливым формальностям, использовавшимся в переписке («Папинька занимал меня примерными письмами»). Дядя учил Алексея началам математики. Яков Чернавин хорошо знал этот предмет, особенно геометрию, которой он научился на флоте, а потому Алексей поступил в Дворянский институт неплохо подготовленным.
«Почтовые сношения» содержат подробное описание того, как начались уроки математики. Из этого описания ясно, что и Андрей, и Яков относились к этим занятиям с неподдельным энтузиазмом и что уроки проходили легко и весело и включали в себя игры в «шарады». Андрей благодарен шурину: «За принятие племянника под свое покровительство я приношу тебе несказанную благодарность». Он желает, чтобы Чернавин «не поскучал, и имел время», поскольку, обещает Андрей, пока Якову будет угодно, он будет отпускать Алексея к нему: «Я не отдумаю ни за ветром, ни за снегом; эдакого зверка закутать в тулуп, — то на таком близком расстоянии не почувствует он никакой перемены в атмосфере». Яков отвечает, что ему «и самому приятно с ним заняться». Видимо, ученик не испытывал ответного воодушевления, потому что дальше Яков пишет: «…и истинно хочется, чтобы Алеша поболее занялся математикой». Страстно увлеченный идеями инновационного, просвещенческого образования и уверенный в его способности преобразовать юный разум, он продолжает:
…право это много будет способствовать к развитию его способностей; ибо математика, даже и в самых начальных ее основаниях, требует некоторого размышления; а наизусть учить правила, полагаю, покамест нет надобности, и это теперь может утомлять его; надобно, чтоб понял правила всякой задачи своим умишком; и это нужно ему растолковывать — впрочем, если тебе угодно, чтоб он выучивал наизусть правила, то нужно бы для сего выписать новейшую арифметику; а в этой слог слишком стар и натянут.
Отвечая на это послание, Андрей возвращается к шарадам, в которые они с Яковом играли, но не перестает думать об образовании Андрея: «Две твои первые шарады поле-вой и па-па я отгадал; третью я предлагал: долг. А остальными не занимался — ибо меня заинтересовал Алеша». Яков в ответ отправляет еще несколько разгадок шарад («Поле-вой. — Папа. — Я-ков. — Стар-уха. Три-фон. — Сим-он. Голуб-ой. Рад-и-ус»), а затем упоминает племянника: «Он сегодня очень хорошо учился и я его за многие задачки целовал». Он уверен, что учебные проблемы Алексея не связаны с упрямством или слабоволием: «…у него есть, кажется, большая охота учиться; только первоначальное занятие математикой для него совершенно ново — и потому иногда забывает то, что ему толковал; впрочем, я твердо уверен, что успехи хорошие и очень хорошие будет делать».
