Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу литературоведа и культуролога Ольги Матич «Музеи смерти. Парижские и московские кладбища».
Погребение является одним из универсальных институтов, необходимых как отдельному человеку, так и целому обществу для сохранения памяти об умерших. Похоронные обряды, регламентированные во многих культурных традициях, структурируют эмоции и поведение не только скорбящих, но и всех присутствующих. Ольга Матич описывает кладбища не только как ценные источники местной истории, но прежде всего как музеи искусства, исследуя архитектурные и скульптурные особенности отдельных памятников, надгробные жанры и их художественную специфику, отражающую эпоху: барокко, неоклассицизм, романтизм, модерн и так далее. В книге идет речь о главных парижских кладбищах (Пер-Лашез, Монпарнас, Монмартр и Пасси), о кладбищах московских (Донское, Новодевичье, Введенское и Ваганьковское), а также об эмигрантском кладбище Cент-Женевьев-де-Буа в окрестностях Парижа. Сюжеты, связанные с кладбищем как социальным институтом и индивидуальным местом упокоения, вписаны автором в историко-культурные и политические контексты своего времени.
Предлагаем прочитать отрывок из главы о парижском кладбище Монмартр.
На кладбище Монмартр, открывшемся в 1825 году, много роскошных надгробий, однако в отличие, например, от Пер-Лашез оно очень быстро переполнилось, потому что ему некуда было расширяться. Недалеко от входа стоит высокая гробница французского революционера-республиканца Годефруа Кавеньяка (с. 1845): это реалистическая репрезентация умершего в натуральную величину; рядом с ним меч, а под рукой — перо для письма (ил. 1). Установленная в 1847 году, эффигия Кавеньяка стала первым современным примером этого жанра на парижских кладбищах. Кавеньяк участвовал в Июльской революции, октябрьских волнениях 1830 года и в нескольких восстаниях, за что и был арестован. То есть первая эффигия возникла в память революционера.
Ил. 1. Годефруа Кавеньяк. Эффигия (Франсуа Рюд)
При некоторых политических режимах, утверждает Сюзанн Гловер Линдси, кладбище было единственным публичным пространством во Франции, на котором оппозиционные партии могли ставить памятники своим героям. Эффигию Кавеньяка Линдси называет симулякром «эксгумированного трупа»[1]. Я бы определила ее скорее как изображение мужчины на смертном одре, поскольку эксгумированный труп обычно уже находится в стадии разложения; для его репрезентации в эпохи Возрождения и барокко использовался макабрический жанр транзи (см. с. 31).
Известный историк Школы «Анналов» Роже Шартье связывает эффигию с «репрезентацией», которая одновременно представляет и отсутствие, и присутствие почившего:
В старых определениях (например, во «Всеобщем словаре» Фюретьера издания 1727 года) слово representation обнаруживает две, по-видимому, противоположные группы смыслов: с одной стороны, репрезентация позволяет видеть нечто отсутствующее <…> с другой стороны, репрезентация являет присутствие, демонстрирует публике некую вещь или личность. В первом значении репрезентация <…> позволяет увидеть отсутствующий предмет путем его замены «изображением», способным воскресить предмет в памяти или «описать» его таким, каков он есть. Эти образы бывают сугубо материальными, заменяющими отсутствующее тело похожим или непохожим на него предметом: таковы восковые, деревянные или кожаные манекены, помещавшиеся на королевский гроб при погребении французских и английских монархов. (Когда вы идете посмотреть на почивших государей на их погребальном ложе, вы видите только их репрезентацию, «эффигию».)[2]
На собранные деньги республиканская оппозиция заказала памятник на могилу Кавеньяка известному скульптурному мастеру Франсуа Рюду[3]. Подобно Бланки на Пер-Лашез голый торс Кавеньяка отчасти покрыт саваном со складками — в данном случае оживляющими его аскетическое достоинство. Свидетельствующие о промежуточном состоянии между жизнью и смертью, его глаза полузакрыты — тогда как у старых королевских эффигий они открыты[4].
Ил. 2. Жан-Батист-Альфонс Боден. Эффигия (Эме Милле)
Ил. 3. Рана от пули в голове
Другой лежащий на Монмартре революционер-республиканец — Жан-Батист-Альфонс Боден[5], воспетый бланкистами (ил. 2 и 3). Он погиб на баррикадах в 1851 году, защищая Вторую Республику от будущего императора Наполеона III. В отличие от полуобнаженного Кавеньяка Боден изображен в сюртуке[6]. Как и на Пер-Лашез, в одних случаях фигура лежащего мужчины изображает смерть от выстрела, в других — обычную кончину на смертном одре (Кавеньяк умер от туберкулеза). Как и в случае Кавеньяка, репрезентация Бодена реалистична: рот и глаза полуоткрыты, голова, в которой видна рана от пули, запрокинута. Он держит в руке скрижаль с надписью «LA LOI» (закон), что отсылает к республиканской конституции. Эпитафия гласит: «В память Альфонса Бодена, представителя народа, погибшего, защищая закон, 3 декабря 1851 года. Воздвигнута согражданами в 1872 году». В 1889-м прах Бодена был перезахоронен в парижском Пантеоне, где лежат Вольтер, Руссо, Гюго и мн. др., в результате чего надгробие стало кенотафом. (Считается, что вдохновением для его памятника, изваянного Эме Милле, было надгробие Кавеньяка.)
Ил. 4. Ганс Гольбейн-младший. «Мертвый Христос в гробу» (1520–1522). Художественный музей, Базель
Ил. 5. Александр Дюма-сын (Рене де Сент-Марсо)
Ил. 6. Семейный памятник Ж.–А. Лармойе. Мужчина на смертном одре
Виктор Гюго назвал смерть Бодена символом распятого Христа, что отчасти и привело к созданию легенды о «распятом» мученике[7]. Помимо того, что из раны на груди распятого Иисуса Христа течет кровь, голова его часто изображается запрокинутой набок. Репрезентация Христа в виде эффигии «Мертвый Христос в гробу» (1520–1522) принадлежит Гансу Гольбейну-младшему: рот и глаза открыты, зрачки скошены, лицо зеленоватое, как у трупа (ил. 4)[8].
Что касается эффигий на Пер-Лашез (Кроче-Спинелли и Сивеля, а особенно Бланки), то они появились после памятников Кавеньяку и Бодену. Откинутые головы и саваны у захороненных на первом садово-парковом кладбище в Париже отсылают к соответствующим более ранним надгробиям на Монмартре (см. с. 54, 52).
Некоторые эффигии на Монмартре отчасти напоминают традиционно церковные; самая известная принадлежит Александру Дюма-сыну (с. 1895) (ил. 5). Одетый в нечто вроде мантии, он спокойно лежит со скрещенными руками в античном храме; округлые колонны с коринфскими капителями поддерживают кровлю.
Возможно, на Монмартре самое раннее реалистическое, но горельефное изображение лежащего на смертном одре человека находится на семейном памятнике Ж.–А. Лармойе (Larmoyer, 1842?). Однако его нельзя назвать полноценной эффигией (вроде той, что вскоре появилась на могиле Кавеньяка), потому что здесь изображен нарратив: у изголовья стоят жена и дети, а в ногах — ангел с венком в одной руке и перевернутым факелом в другой (ил. 6). В отличие от семейной сцены прощания с умершим на памятнике Лармойе, где совмещены классические кладбищенские горизонтали и вертикали, эффигии Кавеньяка и Бодена представляют торжество горизонталей и отсутствие «другого»; в мужской эффигии, возникшей в середине XIX столетия, умерший всегда изображается один.
[1] Glover Lindsay S. Funerary Arts and Tomb Cult — Living with the Dead in France, 1750–1870. Surrey, England: Ashgate, 2012. Р. 178. Линдси обращает особое внимание на искусство традиционных эффигий во 2-й половине XVIII в. и реалистических эффигий 2-й половины XIX в. во Франции. Она также пишет, что похороны Кавеньяка отличались простотой, присущей демократам и нехарактерной для буржуазных погребений (Ibid. Р. 182).
[2] См. цитату из Роже Шартье в статье: Гинзбург К.: Репрезентация: слово, идея, вещь // Новое литературное обозрение (раздел «Репрезентация смерти»). 1998. № 33/5. С. 5–6.
[3] Рюд создал эффигию Кавеньяка (вместе со своим студентом Эрнестом Кристофом). Мы видели его надгробный памятник на кладбище Монпарнас (с. 82).
[4] В Средневековье стилизованные скульптуры королей, королев и других высоких особ лежали на гробницах по всей Европе, особенно в церквах. Скульптуры Абеляра и Элоизы, которые находятся на Пер-Лашез, изваяны в этом стиле. Во Франции такие надгробия начали, с одной стороны, исчезать в середине XVIII в., с другой — снова возникать в церквах через сто лет, причем на кладбищах во 2-й половине XIX в. Глаза у лежащих фигур в большинстве случаев стали полуоткрытыми.
[5] По профессии Боден был врачом.
[6] В том же году, что и Боден, польский солдат Мечислав Каменский был убит в битве при Мадженте в Ломбардии — романтическое изображение молодого человека, полулежащего, откинувшегося назад, стоит на Монмартрском кладбище.
[7] Mayeur J. M. La barricade. Paris: Publications de Sorbonne, 1997. Р. 239.
[8] Эта работа Гольбейна находится в музее в Базеле. В романе «Идиот» князь Мышкин говорит, что от этой картины у человека может пропасть вера, — сидя перед Гольбейном в Базеле, Достоевский сказал это своей жене Анне Григорьевне. На Гольбейна, скорее всего, повлиял знаменитый «Мертвый Христос» итальянца Андреа Мантеньи (1490).
