Издательство «Пятый Рим» представляет книгу Михаила Зиновьева «Награжден. Медаль "Золотая Звезда"».
В книге собраны воспоминания последних ныне живущих и недавно умерших обладателей звания «Герой Советского Союза» из числа участников Великой Отечественной войны. Воспоминания были записаны молодым исследователем-энтузиастом Михаилом Зиновьевым, который на протяжении нескольких лет встречался с ветеранами. В записанных им интервью — неприукрашенная правда фронтовых будней, а также анализ фронтовиками пережитого и личного опыта.
Предлагаем прочитать отрывки из интервью с Екатериной Дёминой, которая в годы войны была санинструктором отдельного батальона морской пехоты.
Екатерина Илларионовна Дёмина (Михайлова) (родилась 22 декабря 1925 года в Ленинграде — умерла 24 июня 2019 года в Москве) — Герой Советского Союза (Золотая Звезда № 11 608, Указ от 05.05.1990).
Участница Великой Отечественной войны: с июля по октябрь 1941-го — медсестра одного из стрелковых полков на Западном фронте. Участвовала в Смоленском сражении. 13 октября 1941 года была тяжело ранена и отправлена в госпиталь. С января 1942 года служила на военно-санитарном судне «Красная Москва», переправлявшем раненых из Сталинграда в Красноводск. С июня 1943-го по октябрь 1944-го — медсестра и санинструктор 369-го отдельного батальона морской пехоты, с октября 1944-го — санинструктор берегового отряда сопровождения Дунайской военной флотилии. Воевала в составе Азовской (июнь 1943 — апрель 1944) и Дунайской (апрель 1944 — май 1945) военных флотилий. Участвовала в Донбасской, Новороссийско-Таманской, Крымской, Ясско-Кишинёвской, Белградской, Будапештской, Братиславско-Брновской и Венской операциях.
В 1950 году окончила Ленинградский санитарно-гигиенический институт имени И. И. Мечникова. С 1950 года работала врачом, а в 1953–1976 годах — заведующей биофизической лабораторией медсанчасти № 21 в городе Электросталь Московской области. В 1976–1982 годах работала врачом клинико-диагностической лаборатории медсанчасти № 12 в Москве. Похоронена на Троекуровском кладбище Москвы.
Как Вы встретили начало войны?
Войну я встретила в 15 лет. Дело было так: получила письмо от брата из Бреста, он у меня лётчиком служил: «Катюша, приезжай ко мне на летние каникулы. Я тебе покажу удивительных животных — зубров из Беловежской пущи!» Я так обрадовалась, собралась ехать. Вечером сажусь в Ленинграде на поезд до Москвы, утром — в столице. Было это 21 июня 1941 года. Я целый день гуляла по Москве, в зоопарк ходила, потом в музеи. Ну, прихожу я вечером на Белорусский вокзал, а билетов в кассе нет. А я стою и говорю: «Ну, вы меня возьмите хоть куда-нибудь, завтра меня утром брат придёт встречать. А меня нет». И плачу. Они говорят: «Не плачь! Поедешь в последнем вагоне на третьей полке? — Конечно, поеду!» Дали они мне билет в последний вагон на третью полку, я пришла туда, залезла на матрас и уснула детским сном. Мне даже никаких постельных принадлежностей не понадобилось. Из личных вещей был только кусочек колбасы, хлеба батон и немного денег. Очень устала, всё-таки весь день по столице ходила.
И вот я утром просыпаюсь от страшного шума и гама. Мы попали под бомбёжку. Наш поезд бомбят и обстреливают самолёты. Я сама не поняла, что происходит, и, выбравшись из вагона, вижу жуткую картину. Вагоны перевёрнутые, груды трупов и раненых лежат, и лужи крови. Убитые женщины, которые везли своих детей мужьям показать, какие у них красивые детки родились. Один ребёночек ползает по трупу матери, нашёл грудь и сосёт, а она мёртвая… Вот как для меня война началась. Я не могу… Когда я вспоминаю этот момент, мне так жутко становится, просто невозможно. И вот нас, живых, собирает какой-то человек, я не знаю, кто он был — милиционер или военный. Сказал нам: «Вот пойдёте вы по этой дороге, дорога эта Москва — Минск, асфальтированная. И идите, и вы дойдёте до любого города». Мы пошли и четверо суток шли по ней. Вскоре на дорогах показались колонны немцев на мотоциклах. Стали обстреливать наши колонны.
Мы стали прятаться. Но они постреляют и дальше едут, у них задача была не на нас охотиться. Идём мы по асфальту, а у некоторых женщин уже помутнение рассудка. Рядом со мной шла женщина, я помогала ей идти. У неё в руках её младенец, погибший при бомбёжке. Я ей сказала: «Тёть, ну зарой ты этот трупик, он уже воняет». Она: «Ох ты, дура, как ты можешь мне такое говорить, это мой первенец. Я мужа не увидела, и сына у меня нет». И упала в обморок. Ну, я её отходила там, нашатырь достала, она очнулась и говорит: «Я не брошу трупик этот, буду сама где-то хоронить».
Наконец на дороге показался наш грузовик. Едет мимо, и я за ним побежала и ещё несколько женщин. Но все бежать не могли — кто детей несёт живых или погибших, кто раненые, кого немцы подстрелили. В общем, в машину кроме меня, пятнадцатилетней, смогли залезть только девять женщин.
Прибыли мы в Смоленск, нас высадили. Стоит женщина местная, я к ней подошла и говорю: «Тёть, а тёть! А кто здесь на фронт берёт? — Иди на улицу Советскую, там военкомат». Я пришла туда, а там сидит на табуретке с тремя ножками мужчина в солдатской форме. Я вот не знаю, как к нему обратиться, у нас в Ленинграде был Военно-морской флот, там моряки, а здесь мужчина в солдатской шинели, думаю: а он вообще военный? Я ему говорю: «Дядь, а дядь! Пошли меня на фронт». Он встал, посмотрел на меня и говорит: «Девочка, тебе сколько лет?» Я тогда была маленького роста, это на фронте я 13 сантиметров прибавила, а тогда вообще низенькая была. Я говорю: «Мне 15, и я комсомолка, я слышала по радио с чёрной тарелки, что тут комсомольцы-добровольцы уходят на фронт». Он отвечает: «Мы не берём детей на фронт, не мешай мне, посмотри, сколько у меня бумаг, мне нужно работать, мне нужно вызывать людей, которые придут, и мы пошлём их на фронт. Уходи! — Ну пошлите меня! — Я сказал, уходи!» Ну, он меня выгнал, я вышла и стою, плачу. И тут ко мне подходит женщина и говорит: «Девочка, я тётя Варя, я медсестра. Я слышала, как ты просилась на фронт, сказала, тебе 15 лет, а он сказал: мы не берём детей. Ты приди вечером, будет другой военком. И ты скажи, что тебе не 15, а 17 лет». А я стою и думаю: какие тут люди плохие — один выгнал, а эта женщина меня учит врать! Зачем мне говорить, что мне 17, когда я и на 15 не выгляжу, слишком маленького роста. Ну ладно, я, конечно, рано лишилась родителей, ходила голодная, но наше поколение не ходило с протянутой рукой, я не стояла и не просила никаких копеек. Я думаю: ладно, что поделать, где-то я денег добуду — до Ленинграда доеду, у меня же ничего не было. Я голодная была, меня все эти четверо суток подкармливали эти женщины. То картошку дадут, то хлебушка. Ну, думаю, делать нечего — надо с этой женщиной держаться, теперь она моя начальница. Я спрашиваю: а во сколько мне идти в военкомат? Она и говорит: «Ты — какой-то несмышлёныш. Вот будет без десяти семь — тогда приходи!» Я стала у часов на улице, всё смотрела на часы, и, как время подошло, пришла туда. А там очередь по-прежнему стоит — на пять километров растянулась. Ну, пришла, открываю дверь, а военком всё тот же сидит, и нового нет. Ну, я подхожу, голову под стол и голос изменила, начинаю кричать: «Пошлите меня на фронт, мне 17!» Он встал со своей табуретки с тремя ногами, подошёл ко мне, взял за подбородок и говорит: «Ну-ка, погляди на меня». Я смотрю на него. Он и говорит: «Как ты быстро растёшь! Тебе утром было 15, а к вечеру 17. Не будем мы брать тебя на фронт, не буду я. Уходи ты, не мешай мне! Ты уже два раза ко мне пришла, придёшь третий раз — я тебя посажу в подвал». А я подвала боялась, там крысы и мыши. Думаю, не пойду больше к нему, он посадит меня в подвал.
Вышла я из военкомата и побрела по городу. У меня даже никаких документов нет, комсомольский билет в Ленинграде остался. Иду по Смоленску, а он такой холмистый — то низменность, то возвышенность. И увидела я церковь, построенную в 1812 году в честь победы над Наполеоном. Я думаю, вот какая церковь красивая, это как у нас в Ленинграде. Ну, дошла я до моста через Днепр, а там идут солдаты в шинелях, как военком. Они молодые, и их много. Я подошла к ним и обратилась к одному: «Дядь, а дядь! Пошли на фронт?» Не реагирует. Ну, я подхожу, стоят ребята, смотрят на меня, я и говорю: «Ребята! Возьмите меня к себе». Они и говорят: «Девочка! Куда мы возьмём тебя? Мы ж воевать идём». Я говорю: «И я пойду воевать». Один подходит, ремень расправил, я до сих пор помню его лицо, и говорит: «А что ты умеешь делать?» Я и сказала: «Кровь останавливать, раны перевязывать, шапку Гиппократа накладывать». А один и говорит: «Вот хорошо, у нас не хватает фельдшера. А ты колоть умеешь? — Да нет, говорю, мы дрова не колем. У нас электричество». Он говорит: «Да вот сюда колоть». А не знает, что в вену сказать. Я говорю: «В вену?» Он говорит: «Да». Я говорю: «Умею колоть. Я почти анатомически всё». Они говорят: «Вот сейчас мы тебе сумку принесём большую, санитарную, и ты будешь наша. С нами пойдёшь?» Я говорю: «Конечно!»
А тут как раз полевая кухня сварила кашу, меня покормили, вкусная была, да ещё и с мясом. Вдруг подходит ко мне другой солдат и спрашивает: «А стрелять ты умеешь? — Ой, я очень хорошо стреляю. В тире куклу или медведя выбью». А он мне говорит: «Сейчас проверим. Я тебе принесу». Принёс мне мосинскую винтовку. Она со штыком в полтора раза больше меня была. И он, значит, мишень принёс, поставил. Далеко, я не знаю, может, метров на 50 или сколько, я там не знаю. И говорит мне: «Стреляй». Я выстрелила. Она мне как в плечо отдала! У меня синяк был полтора месяца. Сначала чёрный, потом жёлтый, потом уже зеленовато-жёлтый. Я говорю: «Я в десятку попала? — Нет, в девятку». Я говорю: «Это ваша винтовка виновата». Он говорит: «Почему?» Я говорю: «Мне в плечо ударила». Идёт, улыбается и говорит: «А почему ты её не прижала к плечу?» Я молчу, думаю, если я начну говорить, что я впервые вижу такую винтовку, они меня не возьмут. Ну, он посмеялся.
Определили меня в местный госпиталь помогать. Там я помогала тётенькам, пока госпиталь не разбомбили. И я с санитарной сумкой ушла в стрелковую часть. Только как мне та тётенька посоветовала, я всё же соврала, боялась, что меня не возьмут, что мне только 15. Прибавила возраст.
Дальше пошли бои, первые в моей жизни. Под Ельней стояли. Перевязываю я день, перевязываю ночь, потом ещё день. Все бинты кончились, а я режу рубахи холщовые на солдатах, чтобы материал перевязочный сделать. А потом мы попали в окружение и стали прорываться. Вырвались мы из-под Ельни и дошли до Гжатска. Это город, где Юрий Гагарин родился, он сейчас так и называется — Гагарин. Только тогда он и городом-то не был. Вот там, под Гжатском, я получила тяжёлое ранение в ногу. Снаряд разорвался, подбросил меня выше дерева, я как рухнула и три перелома — открытый на ноге, большая и малая берцовая кость, закрытый перелом и голеностопный сустав. Я не могла даже двинуться. Но меня спасло то, что фельдшер был умный пожилой дядя. Он пошёл и, извините за выражение, снял с петель дверь с гальюна и меня положил на эту дверь, прибинтовал. Принёс кусок хлеба и спросил: «Ты есть хочешь?» А я плачу и говорю: «Нет, я умереть хочу». Он сказал: «Нельзя тебе умирать. Ты не умирай». Я его слова запомнила: нельзя умирать — значит, нельзя. Он сказал: «Ты ногой не двигай, будешь лежать спокойно, и не будет болеть. А вот двинешь — будет плохо. А ночью придут из-под Москвы санитарные машины и тебя увезут. А потом — на Урал».
И действительно приехали машины, погрузили нас, раненых, и привезли в Кунцево. Под Кунцево нас выгрузили, там палатки стояли, а нас, самых тяжёлых, куда-то подальше отвезли. Ночью бомбёжка была, и сюда немцы долетали, ещё людей убило. Но я осталась жива. Люди лежат тяжелораненые, стонут от болей. Утром пришли, отвязали меня от двери, положили на носилки. А я как ногой двинула — и от боли потеряла сознание. Пришла в себя только уже в поезде. Слышу голоса: «Ей надо накладывать гипс, иначе она погибнет. У неё, видимо, между костями попадает нерв. И она теряет сознание». Привезли меня в Свердловск, положили в палату с мужчинами. Представьте себе — одни мужчины и я. Ну, они меня простынёй отгородили. А я же не ходячая. И, спасибо Господи, тёте Нюше, санитарочке, она за мной ухаживала. У неё дома своя корова была, и она мне молочка носила. Я сознание теряю, а она мне ротик раскрывает и молочко вливает. И вот потом, когда я уже начала выздоравливать, я стала перловку недоваренную есть. Вот один раз приходит тётя Нюша и говорит: «Ну как ты, живая?» Я говорю: «Жива. Тёть Нюш, я выздоравливаю, у меня температура уже 38». А она мне говорит: «Ну хорошо. Давай, не ходи ты больше на фронт, будешь моей дочерью. У меня сын на фронте погиб. А у меня больше нет никого. И муж погиб, теперь я мужа хоронить ездила. И ты будешь моя дочка». Я говорю: «Тёть Нюш! Я не хочу Вас обманывать. Я поправлюсь и пойду на фронт».
Я выздоровела. Срослись кости. Нога у меня не гнулась в коленном суставе. Я сказала: «Если мне ногу разработают, то я на фронт пойду». И меня послали в Баку на Каспийское море, чтобы мне море разрабатывало суставы. Около месяца туда добиралась. К тому времени у меня были новые корочки с приписанным возрастом. А там, в Баку, как у нас в Ленинграде, моряки. Я решила к ним попроситься. Пришла в военкомат и сказала: «Дядь, возьмите меня на флот, я комсомолка, участвовала в боях под Смоленском и Гжатском». Ну, он документы посмотрел, возраст подходит, и попала я к морякам.
Моряки — это люди особенные. Я не боялась их. Они все были хорошие, добрые. Вы думаете, кто-то ко мне приставал? Нет. На меня никто и не глядел никогда. Ни на суше, ни на корабле. А потом в батальоне ребята друг другу сказали: «Если кто к ней пристанет, убьём его. Ничего ей не говорить». Правда, мне потом случай рассказывали: один раз какой-то моряк напился и сказал: «Я очень хочу ей пойти в любви объясниться». Ну, его удержали. Это мне дядя Ваня рассказывал, он мне как отец был. Ему лет 40 было, для меня как старик. Он потом приезжал ко мне в гости. У него уже было 11 детей после войны, все девочки. Он всё добивался мальчика, а мальчика нет. А я его первая дочь была. Он обо мне заботился в батальоне.
И вот, значит, попадаю я на службу на корабль «Красная Москва». На нём были медсёстры, которые раненых переправляли. Из Сталинграда по Волге через Каспийское море в Красноводск, в глубокий тыл Средней Азии. Мне за службу на нём вручили знак «Отличник Военно-морского флота». Ведь я благодаря курсам многое умела. Вот из Сталинграда многие раненые были в голову, повязки на шее висели, не все умели правильно повязку наложить. А я умела шапку Гиппократа накладывать.
Кончилась Сталинградская битва. Корабли поставили на ремонт. Мы уборкой занимаемся, моем, чистим. И вдруг по радио я услышала: «В Баку формируется батальон из добровольцев-моряков. Туда идут моряки, прослужившие 5 лет на кораблях. Создаётся батальон морской пехоты». А я думаю: «Неужели я всё время буду вот так служить?» Переправляла раненых со Сталинграда, теперь нас хотят после ремонта кораблей на Кавказ отправить, чтобы мы в Крым и оттуда раненых переправляли. Думаю, надо мне уйти в этот батальон к морякам. Я узнала, что формирование идёт в Баку на Баилове. Попросилась в увольнение, меня всегда пускали, потому что знали, что я не пью, что глупостей не наделаю. Получила увольнение, но не сказала, куда я иду. Пришла в батальон. Сидит командир, двухметрового роста. Я к нему обратилась, как полагается, на корабле я уже выучила все звания и обращения. Да и я сама уже главстаршина, китель у меня тёмно-синий, юбка чёрная, туфельки на среднем каблучке, беретка с чёрной эмблемой. Обращаюсь к нему: «Товарищ капитан второго ранга, разрешите обратиться?» Он сразу ко мне на ты: «Ты что, к нам хочешь, что ль? — Да, именно к вам». Он встал, повернулся и говорит: «Слушай, девушка, не морочь мне голову. Если бы основатель русского флота… Да ты, наверное, не знаешь кто». А я говорю: «А вот знаю — Пётр Первый». Он: «Пётр Первый, Пётр Великий». Я говорю: «Всё одно. Что Пётр Первый, что Великий. Всё равно он — основатель флота. — Если бы он узнал, что такие воюют на флоте, как ты, он бы в гробу перевернулся». Думаю: вот это здорово, вот это он меня встретил. И сказал: «Марш отсюда. Чтоб твоей ноги здесь не было!» А я вступила с ним в разговор. Я говорю: «А я вот буду в вашем батальоне. Буду, и всё!» Он сказал: «Уходи отсюда, и чтоб больше ты никогда здесь не появлялась». Я сказала: «А я буду!»
Но когда вышла от него, думаю, вот язык мой — враг мой. Зачем я ему сказала, что буду? Как я попаду? Но по дороге на корабль меня осенила гениальная мысль — надо обратиться к Сталину, написать письмо, вот и всё. Стала писать: «Дорогой Иосиф…» А отчество я не знаю. Пошла к комиссару, обратилась: «Скажите мне отчество Сталина». Он встал, так поглядел и говорит: «Ой, главстаршина, стыдно не знать отчество Сталина. А тебе зачем?» Вот я правду ему не сказала тогда. Я сказала: «Вы ж сказали, что стыдно не знать. Буду серость смывать, буду знать». Он и говорит: «Виссарионович». Я от него побежала, а он одёрнул меня: «Вернитесь, главстаршина. Почему вы не попросили разрешения уйти?» Я говорю: «Да у меня голова болит. — Ну ладно». Он добрый мужчина был.
Ну, и я написала: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Я воевала под Ельней, получила тяжёлое ранение под Гжатском, вывозила раненых из-под Сталинграда. В Баку формируется батальон добровольцев-моряков. Я прошусь в этот батальон, а меня не берут. Я прошу вас, дорогой Иосиф Виссарионович, дорогой отец, защитите меня и прикажите им меня взять». Написала обратный адрес: «Баку, 6-й причал, корабль "Красная Москва"». И полевой адрес этого батальона указала.
Так вот, на 28-й день мне приходит ответ: зачислить меня в этот батальон. Но ответ был не от Сталина, у него на такие мелочи не было времени. Телеграмма была от Верховного командования. Я схватила это письмо и побежала к командиру, а он там с моряками занимается. Я обратилась к нему: «Товарищ капитан второго ранга! — Отставить. Доложите как положено». Ну, я отошла на десять шагов и снова обратилась: «Товарищ капитан второго ранга, разрешите обратиться? —Обращайтесь». Я говорю: «Я письмо от Сталина получила. Меня в ваш батальон зачисляют». Он говорит: «Так уж и от Сталина». Он специально так сказал, ему же тоже письмо от Верховного командования пришло. А я говорю: «Да. Таки от Сталина». Ну, он: «Ладно. Мы приказы не обсуждаем, а выполняем. Раз тебе письмо от Сталина, иди ко мне в батальон». Приходим. «Бери, значит, аттестат, документы». А я говорю: «У меня всё с собой». Он рассердился: «Ну, куда ж тебя послать такую, которая даже до Сталина дошла? В разведку, что ли?» Я говорю: «Вот хорошо. В разведку». А в разведке были непростые ребята. Они учились в высших военно-морских училищах у нас в Ленинграде. И они, когда война началась, ушли добровольно на фронт, и часть из них в этот батальон определили.
Как сложилась Ваша послевоенная жизнь?
Война забрала моих последних родных. И сестра, и брат погибли за Родину. Я вернулась в Ленинград. В 1950 году окончила Ленинградский санитарно-гигиенический институт имени И. И. Мечникова. Меня направили работать в Подмосковье, в город Электросталь. Здесь я познакомилась со своим мужем, замуж вышла в 1952 году, стала Дёминой.
Сын родился 25 июня 1953 года. Здесь, в Электростали, я жила до 1976 года. Работала врачом, а потом заведующей биофизической лабораторией. В 1976 году я переехала в Москву, работала врачом клинико-диагностической лаборатории медсанчасти № 12. Получила квартиру в Строгино.
Рассказывать о войне меня приглашали, ещё когда я училась в институте, в числе других фронтовиков приглашали выступить, рассказать о войне. Но я умею рассказывать вехами или отдельными эпизодами. Стала ездить, встречаться с другими моряками, посещать места боёв. Я возненавидела все войны и сказала: пусть будут трижды прокляты все войны.
Только во время войны людей убивают. Но молодёжь нас не понимала, говорила: «Они какие-то странные, они всё время говорят: только б не было войны!» А вот началась война в Афгане, когда из Афганистана стали раненые прибывать, та самая молодёжь, кто нам такое говорил. Тут-то мнение поменялось. Они сказали: «Правильно наши деды и прадеды говорили: чтобы не было войны!» Каково это, когда без руки или ноги возвращаешься, а то без двух рук или ног? А когда ребята в цинках домой к родителям? Вот это страшно. У меня часто спрашивали: «Ну вот ты, зачем ты ушла на фронт? Вы могли поднять руки и сдаться? — Сдаться… Тогда б я в вашу школу не пришла. Вас не было бы, и меня не было бы!» Объяснять молодым, что если бы враг, который пришёл на нашу землю, победил, то превратил бы всех выживших в рабов. Да вот приходится объяснять, а ещё и не верят. Да никогда русский человек не сдастся и не станет рабом, ещё Александр Невский сказал: «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет!»
Что бы Вы хотели пожелать нашей молодёжи?
Только самого хорошего! А война проклятая будь проклята, ненавижу её, пусть не знают ребята никогда войн и гибели людей!
