Мы публикуем часть лекции Алексея Пескова «Соревновательная парадигма российской истории», которую он прочитал в рамках «Публичных лекций Полит.ру» в 2006 году . Полный текст доступен по ссылке.
Соревновательность — психофизиологическая основа социальной жизни и ключевой признак российской истории, утверждает Песков. Противостояние Европы и России, борьба западников и славянофилов, индивидуализм против коллективизма — главные соревнования истории России.
Алексей Песков — доктор филологических наук, специалист по русской истории и литературе XVIII–XIX вв. Автор книг «Буало в русской литературе» (1989), «Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского» (1998), «Павел I» (1999).
Мы считаем, что сегодня важно создавать пространство для разговора, поэтому продолжаем устраивать публичные лекции. 21 апреля в клубе «Клуб» выступит экономист, президент Института национальной модели экономики Виталий Найшуль. Тема лекции — «Бутовский полигон и Черный квадрат». Регистрация желательна, но не обязательна.
Соревновательная идея советской власти придумана не Лениным, Сталиным или Хрущевым. Истоки ее приходятся на начало XVIII в., на эпоху реформ Петра I.
Тогда, впрочем, слово «соревнование» употреблялось достаточно редко, а более употребительными были понятия «ревновать», «ревность», «подражание», «рвение» и т. д. <...> Вот как об этом писал о. Флоренский в своей книге «Столпы и основания истины»: «Понятие "ревность" в русском языке характеризуется как мощь, сила, напряжение. А ревность — то же самое, что и рвение».
***
То, что происходило в эпоху Петра в начале XVIII в., — это процесс, который можно назвать вестернизацией. Начало этой вестернизации можно даже датировать Великим посольством 1697–1698 гг., когда Пётр I в составе делегации из 60 человек отправился в западные страны. Правда, цель была не просто посмотреть, что там делается, а цель была вполне практической: надо было составить коалицию для войны против Турции. Коалицию не составили, а образцы европейских мод привезли. И, вообще, привезли из Европы много такого, что, по крайней мере в сознании образованных людей этой поры, означало переход государства из одного состояния в другое.
***
Этим временем можно датировать начало смены культурного хронотопа. Культурный хронотоп — это система представлений не о реальном пространстве, находящемся где-то за пределами страны, и даже не о том, как это соотносится с географической картой, а о пространстве мыслимом, ценностно означенном. <...> Эта ценностная означенность стала со времен петровских реформ одним из импульсов к соревнованию. Теперь уже не только сам Пётр считал, что нужно подражать и ревновать Европе. Ревновать в смысле не просто заимствовать оттуда, а ревновать, стараясь со-ревновать, состязаться, взяв из Европы то, что там есть, перегнать ее. Теперь уже и подданные прониклись этим императивом и решили, что Россия в ближайшее время сможет рождать «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов». Т. е. Россия (в понятиях тех людей, кто об этом думал) вступала на путь культурного ревнования Европе.
Однако приходилось постоянно воевать, война началась в 1700 г., и дальше воевали с небольшими промежутками вплоть до конца столетия.
***
Если говорить в общих чертах, чем принципиально можно обозначить различие между Российской империей и Святой Русью? Святая Русь — это мыслимое пространство, а не реальное. Пространство, мыслимое образованными, религиозными людьми XV–XVII вв. «Святая» мыслится как последнее земное христианское царство, которое стоит на пороге вечности в ожидании Страшного суда. Все помнят, что в Средневековье <...> в религиозно образованных слоях общества ожидали с большей или меньшей интенсивностью Страшного суда. А уж в такие годы, как 7000 г. от сотворения мира (это 1492 г. от РХ) или в 1666 г. от РХ, или перед этими годами образованные религиозные люди особенно предполагали, что скоро настанет конец света.
А тут случилось так, что в 1453 г. последнее православное царство — Византия — оказалось под властью турок. И уже в начале XVI в. была сформулирована идея, согласно которой Московское царство — это царство, на которое перешла священная харизма второго Рима — Константинополя. И именно в начале XVI в. была сформулирована такая мифологема, как Москва — Третий Рим.
И эта самая Святая Русь, которая усвоила харизму первого Рима и второго Рима — Константинополя, мыслится не в соотношении с другими иностранными государствами, а в соотношении с вечностью. Именно она, Святая Русь, имеет шанс спастись во время Страшного Суда, соответственно, подданные московского царя имеют такой шанс.
***
Российская империя мыслится в соревновании с другими странами, и здесь главный принцип — не в соотношении с вечностью, а принцип первенства и главенства по сравнению с другими странами. И этому принципу первенства и главенства, конечно, в значительной мере способствует военная победоносность.
***
Уже в начале XIX в. раздаются реплики, что Россия культурно не выражает саму себя, что Россия только подражает. <...>
А следующее поколение — это поколение уже пушкинско-декабристское. Это поколение в один голос говорило о том, что в России нет ничего национального, в России всё заимствованное, Россия ничем не отличается от других народов, мы всосали с молоком матери безнародность и удивление только к чужому. <...>
***
В 1834 г. в первом номере «Министерства народного просвещения» в качестве предисловия к этому новому журналу была опубликована небольшая преамбула. Понятно, что всякий, кто ее читал, догадывался, что автором или, по крайней мере, редактором этой преамбулы был министр народного просвещения С. С. Уваров. И в этой преамбуле выдвигалась та самая доктрина «православие — самодержавие — народность».
***
В этой преамбуле было заявлено, что то направление русской культуры, которое было задано Петром I, направление подражания и соревнования с Европой, уже исчерпало себя, что Россия обладает сознанием своего достоинства, и поэтому России нечего больше учиться у Европы. Т. е., в принципе, это была идеология изоляционизма. Это не значит, что Россия прекращала связи с западным миром, это была <...> идеологическая риторика. Тем не менее эта риторика как раз в рамках того же самого соревнования с Западом и возникла, т. е. Россия наконец в словах Уварова победила в соревновании с Западом. Она стоит неколебимо и устойчиво в то время, как Запад метется, и теперь Россия уже отказывается от услуг западных учителей.
***
Прошло несколько лет, и уже в конце 30-х — начале 40-х гг. началось движение славянофилов с одной стороны и западников — с другой. <...> Тут соревновательность особая. Западники были глубоко убеждены в том, что Россия — тоже европейская страна и что Россия лишь хронологически отстала от Европы и, в конечном счете, непременно достигнет тех же самых европейских норм культурной жизни, которые там есть. И самая главная норма — это уважение прав личности.
Что же касается славянофилов, они, конечно, заложили основу представлений о том, что Россия отличается от Европы прежде всего своим единодушием и единством. Позже, во второй половине XIX в., появилось слово «соборность», а в ХХ в. это слово стало употребляться вполне широко. Славянофилы его еще не употребляли, у них было единство, единомыслие, единодушие и т. д. И в трудах славянофилов родилось представление о том, что русский народ — это народ, отличающийся склонностью к единству, к коллективизму, к братским союзам. В исполнении славянофилов русский народ был не чем иным, как истинно христианским народом.
***
Эта идея о русском коллективизме, то, что можно было бы сформулировать в качестве русской идеи, противопоставлена западному индивидуализму. <...>
В сущности, это не что иное, как выведенная из стремления к противопоставлению России Европе мифологема, которая разрушилась почти сразу, как перестала существовать империя. Потому что соревновательность есть психофизиологический инстинкт, она связана с природным эгоизмом, волей к власти, стремлением к первенству. И эта соревновательность часто не имеет никакой практической пользы, т. е. нужно первенствовать не для того, чтобы получить какую-то практическую пользу. Первенство в экономическом отношении, повторяю, есть идея, которая не предполагает принесения какой-то практической пользы.
Точно так же тот факт, что русский народ отличается соборностью, единством, коммунитарностью, — это бесполезное с точки зрения практического и здравого смысла рассуждение, поскольку оттого, что русский народ таков, ничего не меняется в мире. И когда славянофилы или Достоевский говорили о том, что русский народ принесет в Европу идеи братского единения и братской любви, никто не думал о том, как можно конкретизировать подобного рода принесение братской идеи и всемирной любви.
Представление о русской идее, которое отличается от западной идеи о русском коллективизме в противопоставление западному коллективизму — это порождено именно соревновательным духом.
